дозрительном. Разобраться бы вот только: тонник в помощниках у дьяка — это подозрительно или нет? Впрочем, чего тут подозрительного? Анемподист-тонник — инок грамотный, его-то архимандрит и дал в помощь дьяку Мелентию, тем более что они знакомы — чернец и дьяк.
Прохор решил даже подойти к Анемподисту поближе — отойдя от дьяка, инок как раз разговорился с каким-то монахом. Странная беседа была для чернецов — о каких-то нарядах. Куда им наряжаться-то?! Ряса да власяница — вот для чернеца самый пристойный наряд. Прохор придвинулся поближе, хотел понезаметнее, а получилось как всегда — ну-ка, этакого-то молодца да не заметить?! Тут уж совсем слепым надо быть.
Анемподист резко обернулся и, узнав Прохора, разулыбался:
— Рад тебя видеть, парень! Никак решил постриг принять? Богоугодное дело.
А говорил все так же, смешно, глухо — «покоукотное тело». Карел и есть карел — чухня белоглазая.
Прохор тоже растянул губы:
— А ты что же, при дьяке теперь?
— При дьяке? — Инок хлопнул глазами. — Ах, да… Помогаю тут, кое-что, волею отца настоятеля. Недолго, скоро в паломничество отправлюсь, в Кирилловскую обитель за Белоозеро.
— Ну, Господь в помощь.
— И тебе, и тебе, Проша… Да, ты вот что… — Анемподист отвел парня в сторонку. — Ежели словечко какое замолвить — не стесняйся, скажи. Я тут многих знаю.
— Да ладно, — Прошка отмахнулся было, но тут же передумал. Словечко? А почему бы и нет — чай, не сам по себе сейчас был парень, службу государеву исполнял, отчего сердце наполнялось гордостью, а ум… ум должен был бы наполниться хитростью, исключительно в интересах дела, но вот что-то никак не хотел наполняться. Вот и предложение Анемподиста едва не пропустил, а ведь бывший тонник мог бы кое в чем здорово помочь, если и впрямь здесь всех знает… если не врет.
— Слышь, иноче…
— Ну-ну, — Анемподист явно был рад оказать услугу старому знакомцу. — Говори, не стесняйся.
— Ты отца Паисия знаешь?
— Судебного старца? — переспросил тонник. — Знаком. А тебе он зачем?
— В рясофоры хочу поскорее, — схитрил Прошка. — А Паисий, говорят, в обители влиятелен зело.
Анемподист усмехнулся:
— Влиятелен, тут ты прав. Хорошо, при случае обязательно замолвлю словечко.
Инок отошел — высокий, белоголовый, истинный карел, ненавистник шведов. Прохор вспомнил вдруг, как Анемподист упоминал, что шведы вырезали всю его семью, сожгли дом. Где ж он жил-то? Кажется, где-то в лесах под Корелой.
После обедни послушники расположились в трапезной. Наскоро пообедав — стол был постный: крапивные щи да полба, — принялись со вниманием слушать согбенного седобородого схимонаха. Отец Пимен, так его звали. Надо признать, рассказывал монах интересно, все больше о святых мучениках — о чем же еще-то?
Потом — к вящему удовольствию Прохора — схимника сменил судебный старец Паисий. Явился он не один, со служкой, тащившим целый мешок книг, кои отец Паисий с благоговением истого книжника аккуратно разложил на столе.
— Грамотеи есть? — оглядев послушников, поинтересовался старец.
Из десятка человек откликнулось двое, и Паисий недовольно пожевал губами. Потом, правда, улыбнулся:
— Ин ладно, хоть узнаете Божьим соизволением книжицы. Вот это, — он поднял со стола небольшую книжку, — Псалтирь, в коем все псалмы имеются. Книжица сия библейская с языка греческого монасями-подвижниками Кириллом и Мефодием переведена. Важнейшая книжица, указует, как службы вести. А вот, — он взял в руки другую книгу, посолидней, потолще, с застежками тусклого серебра, — Часослов, ну, он для певчих больше, в нем и молитвы, и песнопения. А это вот Святцы — все святые там и их во славу Господа подвиги. А вот — Шестоднев, истолкования, ну, это еще вам знать рано…
Отец Паисий так бережно брал в руки книги, словно те были сделаны из хрупкого венецианского стекла, сразу было видно, что судебный старец знает толк в книжицах, и, наверное, не только в богослужебных. Книжник! Вот это было важно, вот это обязательно нужно было передать Иванке, и как можно скорее. Ведь зачем-то нужен был помощнику приказного разбойного дьяка этот немаленький монастырский чин. Судебный старец — должность великая, из одного названия ясно. Вот только — «старец»… Прошка едва сдерживал смех, глядя на далеко не старого еще монаха, осанистого, высокого и, видать, сильного. Если один на один схлестнуться, еще неизвестно, кто кого на кулачках уделает — Прохор старца или старец Прохора?!
Перекрестившись на киот, молотобоец отогнал греховные мысли и, придав лицу соответствующее ситуации постное выражение, обратился к отцу Паисию с каким-то глупым вопросом. Что спросил — потом и сам не помнил, кажется, что-то о первых святых-мучениках. А старец вопросу обрадовался, отвечал подробно и о первых святых рассказал — будто сам видел, как они мученическую смерть за веру Христовую принимали — и об императорах, царях римских не забыл: Нерона какого‑то упомянул, Калигулу, Гелиогабала — имен таких Прошка в жизни своей и слыхом не слыхивал! С Митькой бы отцу Паисию поговорить — вот с кем одного поля ягоды.
Хорошо говорил старец, красиво, познавательно, интересно — так бы и слушал, не отрываясь. Однако все имеет конец — окончился и час просвещения. Отец Паисий ушел, на прощание благословив послушников, ну а те вознесли молитву да отправились обратно на задний двор — доколоть дровишки да сложить поленницы стогом. Стогом-то сложенная поленница и красива, и ветер ее не берет, и дрова лучше сохнут. Складывали не торопясь, на совесть, даже после вечерни еще пришли прибраться. Темнело, хоть и стояли ночи белые, а все ж уже не день. Разговорились. Прохор все про Паисия выспрашивал да — на всякий случай — про Анемподиста-тонника, мало ли кто где чего слышал. Про Паисия-то никто ничего особенного и не знал, а вот про тонника… Прохор ушам своим не поверил! Дескать, белявый монах про наряды какие-то говорил.
— Про наряды?! — вскинул глаза один из послушников, Василек Утри Сопли, совсем еще мальчик, дите безусое. — Ой, братцы, слыхал я, прости Господи, будто в обителях дальних такие монаси есть, что рыла себе бритвой скоблят поганым образом, а промеж собою как жена с женою живут! Рясы носят шелковые, все нарядами интересуются.
— Да-да, — подал голос другой послушник, длинный, несколько угрюмый парень, имени его Прохор не помнил. — И я слыхал, как белявый чернец про наряды выспрашивал. Тайно так, тихонько, да все по сторонам оглядывался. Меня не заметил, я за кучей навозной был. А говорил смешно, будто не русский.
— Так он и есть не русский, — качнул головой Прохор. — Карел. Будто он содомит? Ну уж, скажете тоже.
— А чего ж он тогда про наряды выспрашивал? Не, нечистое тут дело. Я с этим белявым в одной келье спать не лягу!
— И я не лягу!
— И я…
В общем, поговорили. Уж немного времени оставалось до всенощной чуть покемарить, Прохору только не до сна было. Проводил своих в братскую келью, сам выскользнул — будто бы по нужде — и к Варнаве-будильщику. Будильщик — это должность такая, не особо высокая, поутру всю братию будить. С Варнавой этим Прошка еще по прибытию уговорился, чтобы тот его в мир выпускал за малую — в «полпирога» — мзду. В общем-то, не особенно и трудно было из монастыря выйти, никто особо и не следил за послушниками — чего следить-то, коли люди сами, по доброй воле, от жизни мирской и соблазнов всех отреклися?
Оглянувшись, Прошка кивнул будильщику и, скользнув в калиточку, оказался за стенами монастыря. Позади остались ворота, сложенные из крепких бревен стены, мощные деревянные башни угрюмо зачернели за спиною. Богородичный монастырь — велика крепость, если надо — не пройдет враг, будет всей земле русской заступа, не только волею Богоматери Тихвинской, но и стенами неприступными, и тюфяками-пищалями-пушками.
— Книжник, говоришь, Паисий? — Выслушав Прохора в горнице на постоялом дворе, Иванко потер руки. — Это хорошо, что книжник, это очень хорошо. Чего еще узнал? Ну, говори, говори, вижу ведь — сказать хочешь.
— Да не знаю, — парень замялся. — Важно ли…
— Ты скажи, а уж потом решим — важно иль нет.
— Анемподиста, монаха тонного, помнишь?
— Это карела, что ль? Ну.
— Так вот, он… — Прошка понизил голос до шепота.
А в ответ услыхал лишь громкий Иванкин смех:
— Ой, Проша, ну, уморил. Что же, считаешь, Анемподист — содомит?
— А чего ж тогда про платья выспрашивал? И со мной так говорил, разлюбезно… А поначалу-то не придал виду. Но, Иван, знай — коли этот тонник ко мне приставать полезет, содомит он там или нет, ка-ак дам по сусалам — мало не покажется!
— Да уж, — Иван спрятал улыбку. — К тебе, пожалуй, пристанешь.
Выпроводив Прохора, помощник приказа дьяка разбойного, сняв сапоги, заходил по горнице, в которой в последнее время жил один, — Прохор был в монастыре, а Митька ночевал на Стретилове, в усадьбе бабки Свекачихи, к которой Иван чувствовал сильный интерес, особенно после доклада Митрия о некоем Ваське Москве — неведомо где сгинувшем «деловом человеке». Не этот ли Васька подстерегал с двумя самострелами Прохора на берегах Вяжицкого ручья? И что с трупом этого незадачливого убийцы? Унесло в Тихвинку, выбросило на берег? Эх, черт! Надо было раньше поинтересоваться утопленниками. Ничего — пожалуй, и сейчас еще не поздно. Но пока в первую очередь — Паисий, судебный старец. Интересно, чем он так напугал московского купца Акинфия Козинца? И продолжает ли расследование дальше? Наверное, да. По крайней мере, должен. Убийство таможенного монаха — это вам не шуточки. Итак, сойтись с этим Паисием поближе. Лучше всего — на почве книжности. Как именно — придумать. С утра придет Митька, с ним и покумекать, парня не зря Умником прозвали — голова варит, аж пар идет! Господи, как хорошо, что на пути встретились эти двое — Митька и Прохор. Местные, все вокруг знают. Митька — ум, Прошка — сила. Как было бы трудно без них!
Книжная лавка купца Ерофея Остратова находилась на большом гостином дворе, сразу же за рядами суконников. Остратов, как и любой другой купец, естественно, торговал не только книгами, но и лесом, и пенькой, и воском, и многим другим товаром. А книги — это уж были так, для души. Да мало кто и покупал — товарец-то не дешевый. Гости заморские изредка брали, старосты — пыль в глаза пускать, — ну и монастырские, из высшей братии, уж те частенько наведывались, как, к примеру, отец Паисий, судебный старец. Любил отче в книжицах покопаться, дед Кузема, приказчик остратовский, ему завсегда рад был. Вот и сегодня с утра ждал старца Кузема, уж все глаза проглядел — давненько не захаживал отец Паисий. Да и сегодня что-то не было. Зато другие были. Один — высокий красивый юноша в зеленом бархатном полукафтанье давно уже рассматривал все подряд книжицы, вопросы дельные задавал, книжника издалека видать, то деду Куземе зело приятственно было. Второй посетитель оказался немцем — длинный, худой, белоголовый — судя по засаленному платью, из простых — кормщик или приказчик. Говорил по-русски смешно, но правильно — видать, из свейской немчуры парень. Первый-то посетитель, вьюнош кареглазый, вскорости и ушел, а этот, вишь, остался, огляделся да принялся про книгу какую-то выспрашивать.