Иванко молча кивнул.
— Да, — посетовал Паисий. — И куда ты, матушка-Русь, катишься? На Москве мор, люди друг дружку едят, а купцы да бояре на горе да жизнях людских жиреют, богатством неправедным чванятся! Все им, змеям подколодным, мало… Так ты думаешь, вернется московский гость?
— Вернется, — убежденно отозвался юноша. — Некуда ему боле деться! И тут главное — не спугнуть.
— Не спугнем, не бойся. Теперь уж ученые. Еще бы за новым таможенником проследить.
— Да, хорошо бы, — обрадованно поддакнул Иван.
— Хорошо ему, — Паисий невесело усмехнулся. — Таможенник сей — самого архимандрита ставленник. Келарь за него просил, старцы. Нет, тут так просто не подберешься.
Разговор затянулся, но и ему пришел конец. Простившись с Иванкой, судебный старец, сопровождаемый чернецом Аристархом и всеми служками, прошествовал по двору и забрался в возок. Возница тронул вожжи.
Иван наблюдал за всей этой суетой в оконце, после чего, проводив глазами скрывшийся в туче дорожной пыли возок, растянулся на лавке. Почувствовал вдруг, что устал. Еще бы, разговор-то был не из легких. Иванко даже сейчас не мог бы сказать точно — поверил ли ему Паисий? Может, поверил, а может, решил просто использовать в каких-то своих целях. Интересно, кто это интересовался у деда Куземы французской книжицей? Очень интересно, кому она вдруг понадобилась? Французский — язык для Тихвина не очень-то распространенный, это не шведский, не немецкий даже. Пожалуй, изо всех знатоков один Митька да вот, Паисий. И вот, оказывается, нашелся кто-то еще. Кто? А что, если узнать? Так, на всякий случай, через того же Кузему, времени-то, чай, не займет много.
Юхан столкнулся с ним случайно, но — дьявол разрази! — почти что нос к носу. Узнал сразу же, хотя, казалось бы, узнай попробуй. Юркнул в толпу — и ощутил, почти физически ощутил спиной чей-то недобрый пристальный взгляд. Чей-то? Свен Снорисен! А он-то, Юхан, думал, уж не придется встретиться. И вот, на тебе! Не иначе, дьявольские козни. И главное — где? Здесь, в Руссии! Ну надо ж так… Впрочем, а чем ему помешает Кровавый Свен? Если все пройдет хорошо, надо будет поставить свечку в стокгольмской церкви. Из самого лучшего воска — уж тогда денег хватит, лишь бы отыскать книгу. Кто бы подумал, что старый бродяга Нильсен может так пошутить? Старик, в общем-то, не был склонен к шуткам, особенно к таким. Оставить в наследство родственникам — пусть даже дольним — кукиш с маслом, а книгу, в которой… тсс… подарить какому-то дрянному мальчишке! Старый дурак. Нет, Нильсен-то как раз не дурак, это он, Юхан, дурак. Кто ж знал, что… Искать, искать, искать! Найти бы… Не знать, кого и просить — святую Деву Марию или того постно-улыбчивого Бога, которому молятся сторонники Лютера? Он-то, Юхан, католик, а их в Швеции осталось мало, очень мало. Может, потому и не везет? О Боже, пошли удачу!
Юхан еще раз воздал молитву и, опасливо оглядевшись, свернул на боковую улицу — обойти церковь, чтоб выйти к рынку с другой стороны. Стоял чудесный летний денек — солнечный, светлый, тихий. Легкий ветерок лениво тащил по небу редкие белые облака, гнал по реке белые барашки, такие же, как на далеком озере Меларен. Или океанские волны! И стремительный корабль «Добрая Марта», и бессильно повисшие паруса, а рядом — королевские галионы. И трупы, висельники на мачтах! И мерзкая улыбающаяся рожа Кровавого Свена. Нет, нет! Прочь! Не время сейчас для подобных воспоминаний. Юхан тщательно осмотрелся вокруг — нет, никого из знакомых не было. Дай Бог, чтоб показалось, помоги, Святая дева!
Вот она, книжная лавка. И тот самый старик, как его? Ку-зе-мма! Что-что? Есть такая книжица! И желают продать? Слава тебе… Где, где же искать продавцов? Береговая улица, постоялый двор… Конечно, знаю! Спасибо, добрый старик, пусть пребудет с тобой торговое счастье. Итак, Береговая. Кажется, это к реке. Ну да, к реке. Береговая — это ведь от слова «берег», а берег — это… Вот, кажется, и постоялый двор…
— Ну, здравствуй, Юхан!
Что? Кто? Значит, не показалось!
— Поговорим?
— Нам… нам не о чем разговаривать, гере Сно…
— Молчать! Не смей называть мое имя. Отойдем. Вон туда, к кустам.
— Я не…
Острое жало стилета уперлось в бок Юхана. Что ж, делать нечего, придется идти — ему ли не знать, как владеет оружием Кровавый Свен! Он не убил сразу… Это радует. Значит, может быть, он, Юхан, еще зачем-то нужен…
— Рассказывай!
— О чем, гере…
— Почему ты здесь? Только не говори, что тебя преследуют тени преданных тобой моряков! Да, они были пираты, но все же, наверное, и у них были души… отправившиеся прямо в ад именно с твоей помощью, Белобрысый Юхан!
— Нет-нет, это не так!
— Так, и ты прекрасно это знаешь. Говори, зачем следил за мной!
— Я не…
— Только не лги. Ты же знаешь, как я умею убивать. Ну? Ну же?
— Я… я приехал по торговым делам и…
— Прощай, Юхан!
— Нет, не надо, не убивай! Я скажу все, клянусь Святой девой!
— Святой девой? Ах, ну да, ты же у нас католик. Говори!
— Видишь ли, мой наниматель и дальний родич, Карл Нильсен…
— Да знаю я старика Нильсена. Забыл — мы же ходили когда-то на одном корабле? Короче!
Короче, не на шутку испуганный Юхан рассказал все! Впрочем, это его не спасло. Удар стилета был быстр и силен.
Раз!
И словно сверкнула молния.
И в глазах вспыхнул последний луч солнца.
И крутой берег реки вдруг оказался близко-близко, и черные воды…
И всплеск.
Глава 13Питухи
Напиваться допьяна каждый день всю неделю у них дело весьма обыкновенное.
— Умм! — увидав Митьку, воскликнула Гунявая Мулька, заулыбалась, видать, и вправду рада была видеть отрока. Митрий улыбнулся в ответ, шапку сняв, поздоровался:
— Счастия тебе, Муля.
Мулька в ответ что-то замычала, закивала, затрясла головою. Хорошая девка, на Митькин взгляд — и красивая, и добрая, только вот от рождения немая, говорить не может, все мычит что-то по-своему, гунявит, ну и до мужеска полу страстная — за что бабка Свекачиха ее и не гнала, держала, хоть и большинству ходоков посадских не очень-то глянулась девка — тоща больно, ухватиться не за что. А Митьке вот казалось, что не тоща, а в самый раз. Вообще, он Мульку стеснялся, конфузился — а той, видно, это нравилось, как увидит Митрия, так бежит со всех ног да, ровно бы невзначай, прижмется, по голове, по плечам погладит — отрока от таких ласк в жар бросало. А Мульке веселуха, знай себе улыбается! На бабкином дворе ее не обижали, но и не очень жаловали, окромя Мульки были и еще девки — Матрена, Христина, Фекла — все в теле, грудастые, задастые, объемистые, они-то и завлекали главных гостей, а уж Мулька так, сбоку припека, коза тощая. Потому и дешевле стоила. Онисим Жила, когда деньга вдруг заводилась, сразу к Мульке и бежал, хотя, черт, все ж таки посматривал на остальных дев — грудастых — да вздыхал тяжело. Ясно было — коли б не жадность, так, конечно, лучше б завалился с Матреной или Феклою, а так… Одно слово — Жила.
Девки Мульку гоняли — то в подклеть сбегай за квасом, то в баньку за теплой водицей, то волоса расчеши гребнем. Мулька все выполняла честно: и за квасом бегала, и в баньку, и волосы девкам чесала. Улыбалась. Ан, нет-нет, да и вздыхала тяжко — это ж надо, какую красу господь Матренке с Христинкой да Феклой дал! Все при всем, дородные все, белокожие, не то что она — смугла, тоща, как веник, аж косточки под кожей прощупываются.
— Ну, хватит чесать, — махнув рукой, лениво молвила Фекла. — Теперь косу заплети, да потолще. Ух! Чего волос дергаешь, козища гунявая?
Не со зла дернула Мулька, нечаянно, а Фекла ка-ак треснет ладонищей по щеке, лениво так, словно надоедливую муху согнала. Мулька и с ног долой! Ну, ничего, поднялась и с улыбкою вышла. Остановилась у крыльца, набежавшую слезу рукавом вытерла — тут как раз и Митька явился, с Онисимом. Ну, Онисим-то девке ни к чему — плохой парень, жадный и злой, вот Митрий — совсем другое дело: по всему видать, добрый, смешной, конфузливый, да и лицом пригож — Мульке нравился.
— Гы-ы, — потрепав отрока по плечу, разулыбалась Мулька, показала жестом, будто пьет, за собой потянула, мол, пойдем, угощу сбитнем.
— Иди-иди, — похабно ухмыльнулся Онисим. — Как раз свое пуло потратишь.
Пуло — монетку медную — Митька к сегодняшнему вечеру заработал, когда дневную добычу на всех делили. Поначалу, после ограбления судебного старца, дела плохо шли — старцевы оружные люди по всему рынку шныряли, пришлось затаиться почти до обедни, а уж потом, к полудню ближе, пошли всей ватагой к кабаку, что на Кабанова улице, пьяниц-питухов щипать. Ничего, медях нащипали. Сказать честно, Митрия от такой жизни мутило — не так он представлял себе служенье Отечеству, совсем не так. А Иванко все наставлял — мол, понравься бабке или кому-нибудь на ее усадьбе влиятельному, стань своим человеком, тогда и будешь все, что в веселой избе творится, знать — глядишь, и к Узкоглазову потянется ниточка и, может быть, еще кой к кому. В общем, «полови рыбку в мутной водице, может, что и вытянешь» — Митрий это так понимал. Действовал, конечно, как мог, старался, только если кому и стал своим человеком, так только Гунявой Мульке. Нечего сказать, нашел влиятельную. Правда, и не искал — Мулька сама к нему вязалась. Ну хоть что-то… Вот и сейчас позвала сбитень пить. Пойти, что ли? Почему нет? Пить и в самом деле хотелось, день-то жаркий выдался.
Митька обернулся — Онисим уже поднимался по крыльцу, на доклад к бабке или, скорей, к Федьке Блину, — вот бы с кем скорешиться для дела. Уж Федька-то наверняка в курсе всех бабкиных дел, не то что Гунявая Мулька. Хотя и та может что-то знать, вот только жаль, сказать ничего не может… Впрочем, как это не может? Митрий задумался. Ведь не дура же она, далеко не дура. Ну и что с того, что говорить не может, да и грамоту вряд ли ведает? Можно ведь и другие способы для общения отыскать. Ай, молодец Митрий, верно размыслил!