— Ладно, — отрок улыбнулся. — Пожалуй, пойду, попью с тобой сбитню. А бабка не узнает?
Мулька засмеялась — гы-гы — обвела подворье рукою, мол, смотри, что тут творится, до нас ли? Митька даже покраснел, заругал себя — вот балда, не заметил, что не так все кругом, ну не так, как всегда. Обычно по вечерам тишь да гладь да Божья благодать, а нынче слуги бабкины так и мелькают, все приодетые, в рубахах вышитых. Кто бочонок с медком в избу тащит, кто окорок лосиный с амбара. Суета. Видать, к бабке нешуточный гость пожаловал. Ну да, не до Мульки теперь, похоже, вон и остальные девки простоволосые по заднему двору ходят. Интересно, что ж они-то не набелились, не нарумянились, брови не подсурьмили? Иль гость не за тем приехал? Ага… А если и правда не за тем?!
Митька насторожился, задумался, а Мулька уже тянула его за руку в свою избенку.
Войдя, отрок перекрестился на висевшую в углу икону и, откинув занавеси, уселся за стол.
— Ну, наливай свой сбитень.
Девчонка юркнула за очаг и появилась не сразу, а через некоторое время, в течение которого Митрий размышлял о необычном госте, — как бы вызнать? А потому и вздрогнул, увидев перед собой Мульку с глиняным горшком в руках. Светлые волосы девчонки были распущены по плечам, вместо платка их украшал сплетенный из ромашек венок. Митрий вдруг покраснел — кроме венка ничего другого на Мульке не было.
— Умм! — Девчонка осторожно налила из горшка в деревянную кружку, кивнула — пей.
Митька выпил, а Мулька, примостившись рядом на лавке, принялась целовать его с таким жаром, что… В общем, Митька сопротивлялся недолго.
— Умм, — довольно приговаривала девчонка. — Умм!
— Да что ты все мычишь да мычишь? — Митрий растянулся на лавке, стыдливо прикрывшись рогожкой. — Давай хоть поговорим, да?
Мулька с готовностью закивала.
— Вот смотри, к вам ведь гость приехал, так?
— Умм.
— И гость непростой, не из Тихвина?
Девчонка кивнула.
— А зачем приехал, не знаешь?
— Гы-ы…
— Не знаешь… Поня-атно. А Платона Узкоглазова с Романицкой улицы знаешь? Он к вам захаживал?
Мулька задумчиво закусила губу, замычала — видать, хотела бы что-то пояснить, да не знала как. Митька встрепенулся, оперся на руку.
— Ладно, попроще. Значит, ты Узкоглазова знаешь?
— Гы-ы…
— Нет? Ну, тогда, про него слышала?
— Умм!
— Молодец, молодец, Мулечка! А вот парня, который у вас на усадьбе раньше жил да куда-то сгинул, ты уж наверняка должна знать, Васька Москва — так ведь его зовут?
Девчонка вдруг задрожала, и в округлившихся светло-серых глазах ее вспыхнул на миг такой ужас, что и самому Митьке стало страшно.
— Да не дрожи ты! Этот Васька, он убийца? Скажи!
Вместо ответа Мулька спрыгнула с лавки и, натянув платье, схватила Митьку за плечи.
— Умм! — девушка повелительно кивнула на дверь. Уходи!
— Да ладно тебе…
— Умм! Умм! Умм!
И ведь выгнала! Митька едва успел порты натянуть, рубаху уже надевал во дворе. Надел, волосы рукой пригладил…
— Митька, забубенная твоя башка!
— Ась?
Отрок оглянулся и увидал бегущего от избы Онисима. И чего разорался, знает ведь, где Митьку искать.
— Давай иди скорей в избу, хозяйка зовет!
Ну, хозяйка так хозяйка. Жаль вот, с Мулькой нехорошо получилось… и все же кое-что вызнал! Васька Москва — точно убивец, вот еще узнать бы, были ли у него самострелы и, самое главное, связан ли он с Узкоглазовым?
— Так, погоди-ка… — На полпути к избе Онисим остановил Митьку и, чуть отойдя, критически осмотрел. — Ой, чушка грязная! Иди хоть к колодцу, морду ополосни. Да быстрее, быстрее.
Пожав плечами, отрок пошел к колодцу, ополоснулся, снова пригладил волосы, длинные, темно-русые, густые.
— Ну, вот, — теперь Онисим вроде бы остался доволен. — Эх, рубаха-то у тебя грязна.
— Ну уж другой нету, — обиделся Митрий. — Да и сапог не припас.
— Эх, голь-шмоль перекатная.
— Эй, вы там скоро? — донесся с крыльца повелительный голос Васьки Блина. — Быстрее, шпыни ненадобные, поспешайте, ежели плетей не хотите отведать!
Плетей не хотелось, а потому поспешили. Да так, что Митька споткнулся на крыльце, расквасив до крови нос. Пришлось Онисиму бежать за водицей, уняли кое-как юшку.
В горнице на широкой лавке, развалившись, сидел богато одетый толстяк с бритым лицом, или, как принято было говорить, — «со скобленым рылом». В левой руке толстяк держал увесистый серебряный кубок, в правой — плетку, коей время от времени похлопывал себя по зеленым сафьяновым сапожкам. В сапожки были небрежно заправлены алые шелковые шаровары, поверх которых была выпущена лазоревая рубаха, тоже шелковая, с узорчатой вышивкой по вороту и подолу, поверх рубахи красовался бархатный ярко-красный зипун с золочеными пуговицами, а сверху внахлест — зеленая суконная чуга — узкий кафтан для верховой езды с короткими, по локоть, рукавами, украшенный тонкой винтообразной проволочкой из черненого серебра — канителью. Под стать чуге и струящийся желтым шелком пояс с позолоченными варварками — шариками на тесьме — и кистями. Рядом с этаким франтом на лавке валялась отороченная беличьим мехом шапка с большим, размером почти что с ладонь, оламом — вызолоченной кованой бляхой с изображением корабля, плывущего по бурному морю под всеми парусами. Корабль этот и привлек в первую очередь внимание Митьки, больно уж был необычен, да и красив. Интересно, сколько вся эта красота могла стоить? Наверное, немало. Значит, незнакомец богат, и весьма. Какой-нибудь заезжий боярин? Скорее всего…
— Этот? — толстяк ткнул пальцем в Митькину сторону и недовольно поджал губы, жирные, лоснящиеся, словно он только что закусывал жирным мясом. А и закусывал, что с того?
— Этот, этот, друже Акулин! — откуда ни возьмись выскочила бабка Свекачиха в обычном своем шушуне, несмотря на теплую погоду, отвесила отроку подзатыльник — кланяйся, мол. Отрок послушно поклонился.
— Подь сюда! — поманил толстяк.
Митрий подошел ближе, остановился, внимательно рассматривая незнакомца. Лицо у того оказалось какое-то бабье, рыхлое, пухлощекое и, кажется, даже беленое! Ну да, беленое! И щеки горят — не сами по себе, румяна! Ну и ну…
— Черен, как ворон, черен! — с каким-то придыханием, явно недовольно, простенал толстяк и, махнув рукою, пожаловался: — Ну не глянутся мне чернявые, ты ж знаешь, бабуля!
— Во прошлое-то лето тебе всякие глянулись, только подавай, — вполголоса произнесла Свекачиха. — А нынче, гляжу, — чистый князь!
— Да-а, — сладко ухмыльнулся гость. — Нынче я многое могу себе позволить… и многих. Не чернявых, а каких хочется! Впрочем… — Он строго посмотрел на Митьку. — Сыми-ка рубаху, отроче!
— Сымай, сымай, — подтолкнула бабка.
Пожав плечами, Митька медленно стащил рубаху, прикидывая, как половчее удрать. А ловчее выходило — через сени к воротам, те как раз были распахнуты, видать, ждали косцов — Свекачиха, кроме девок, держала еще и небольшое хозяйство: коровы, козы, бычок.
— Ой, так и знал, так и знал — тощой-то какой! Ровно диавол! — Толстяк захохотал, манерно прикрыв рот ладонью.
— Да что ж тебе не угодить-то никак, Акулиша?! — не выдержав, плюнула бабка. — Смотри, отрок-то лицом пригож, глазки сереньки… волос и правда темен… но уж не так, чтобы очень.
— Черен, черен, — снова завыл толстяк.
Митька, быстренько натянув рубаху, на всякий случай сделал несколько шагов к двери.
— Словно диавол. Черт, черт, чистый чертушко. Ой, бабуля, что ж ты мне все чертей-то подсовываешь? Беленьких хочу, светлокожих, ласковых.
— Где ж я тебе их возьму? — Свекачиха задумчиво покачала головой.
А толстяк-то — содомит! — проняло наконец Митрия.
Привстав с лавки, содомит живенько подбежал к бабке и, встав на одно колено, молитвенно сложил пред собой руки:
— Найди, найди, бабуля! Приведешь — заплачу златом. У меня есть, ты не думай.
— Да вижу, что есть, — кивнула старуха. — Эвон, платье-то на тебе баское!
— Да уж, не дешевое! — Гость подбоченился и капризно надул губы. — Так приведешь?
— Приведу, приведу, куда от тебя деваться? Брысь, паря! — последнее слово относилось уже к Митьке, который, естественно, не заставил себя долго упрашивать, вмиг скатившись по крыльцу во двор.
— Что, не понравился? — ехидно осведомился околачивавшийся у ворот Онисим Жила.
— Не понравился… — Митрий бросил на него подозрительный взгляд. — А ты откуда знаешь?
— Да кто ж здесь Акулина не знает? — Онисим усмехнулся. — Акулин Блудливы Очи — известный содомит, слыхал?
— Слыхал… может быть, — Митька пожал плечами, силясь припомнить — слыхал ли? — А вообще кто это? Из бояр иль богатых купцов? Эвон, приодет как!
— Это Акулин-то боярин?! — расхохотался Жила. — Однодворец, живет себе в лесах. Ну, оброчники, чай, есть — но не так, чтобы много.
— Откуда ж тогда?
— Платье-то богатое? Да вот только что платье. Акулин любит пыль в глаза пустить.
— Интересно, откуда у него столько денег?
— Хм, — Онисим неожиданно показал Митьке кулак. — Откуда — не твоего ума дело. Ты здесь таковы вопросы не задавай!
— Да ладно, — Митрий махнул рукой. — Так просто спросил…
Выглянувший с крыльца Федька Блин жестом позвал Онисима. Тот побежал, а Митрий задумался, размышляя о богатом содомите Акулине Блудливы Очи. Однодворец, живет в лесах, видать, там и усадьба. Откуда богатство? Наверное, ограбил кого-нибудь… Так не шляются по лесам такие людишки, с которых на этакое платье срубить можно. Правильно сказал толстяк — не дешевое платье-то. На обоз напал? Силенок не хватит. А может, этот Акулин с разбойным народцем знается? С тем же Демьян Самсонычем с Кузьминского тракта. Вместе и делишки обделывают, сволочи, — отсюда и деньги. Митрий почесал за ухом: э, да ведь Акулиново богатство недавнее, будто только вчера куплено. Да и пошито на скорую руку — чуга явно маловата, портки морщинят, на поясе шов видать. Не притерлась еще одежонка, сидит коряво, словно с чужого плеча.