— А, это Тереха с Белозерской — шпынь.
— Белозерские завсегда вяжицких боялись! — безапелляционно завопил кругломордый, он, похоже, и был тут вожаком. — А ну, робята, покажем этим шпыням, кто такие парни с Вяжицкого ручья! Отмутузим?
— Отмутузим!
— Верно сказал, Кирюха!
И пошла потеха. Для начала Иванку саданули в бок, потом схватили за руки, за ноги, раскачали — тут бы ему и конец, да протрезвел, вывернулся, хватил подвернувшегося под ногу сапогом в морду — вяжицкий балбес так и отлетел к стенке, заблажил, вытирая рукавом юшку.
Не давая нахалам опомниться, Иван сильным ударом сбил с ног еще одного из вяжицких и схватил скамейку… Схватил бы, отбился, да не хватило силенок — для неполных-то шестнадцати лет несподручно тяжелой скамейкой махать. Ну да ничего! Иван улыбнулся, увидев, как, выплевывая изо рта выбитый зуб, поднялся на ноги Терентий Ухо, закричал радостно:
— Эй, лоцманюга! Хватай, что под руку попадется!
Терентий схватил со стола пару увесистых кружек и запустил их в нападавших… Впрочем, те уже давно не нападали, а, встретив неожиданный отпор, очумело переглядывались.
Гляделки эти прекратил кругломордый — выхватил из-за пояса кривой кинжал, скомандовал:
— В ножи их!
И сделал первый выпад, стараясь достать Ивана. Ну, уж что-что, а фехтовать Иванко умел, спасибо разбойного приказа дьяку Тимофею, научил. Жаль вот только сражаться было нечем — вытащенный из-за голенища сапога нож хоть и длинен, а все же не палаш и не сабля, размаху того нет. Тем не менее и ножом Иванко орудовал вполне успешно — первым же выпадом раскровянил кругломордому руку. Тот заверещал и резво отпрыгнул в сторону. А другие в схватку не очень-то торопились, похоже, это были те ребятки, что только с пьяными хватки.
Криво улыбнувшись, кругломордый что-то просипел одному из своих. Понятливо кивнув, тот скрылся за дверью. Остальные четверо, повинуясь приказу вожака, встали у двери, загораживая врагам выход. Иванко и Терентий переглянулись: прорвемся? А, чем черт не шутит! И бросились бы, и, может, прорвались бы, кабы в дверях вдруг не появились шпыни: еще с полдесятка парней с дубинами!
— Бей их, ребята! — Едва завидев подмогу, кругломордый Кирюха выставил вперед нож и, злобно замычав, бросился на Ивана. Уклонившись от выпада — отбить было невозможно, лезвие вражеского кинжала неминуемо скользнуло бы по клинку и поранило пальцы, — «приказчик» бросился на пол, стараясь проскользнуть у противников между ног… и получил дубиной по руке! Хорошо, удар пришелся по касательной, вскользь, и все же от боли позеленело в глазах, а выбитый нож бессильно покатился по полу.
— Ага! — заверещал кругломордый. — Не жалей вражин, братцы!
— Эй, эй, мертвяков сами выносить будете! — предупредил целовальник.
Кирюха покривил губы:
— Не боись, дядько Петро, вынесем! Первый раз, что ли? Когда мы тебя подводили?
«Ага! — запоздало подумал Иван. — Так у них тут все схвачено. Ничего, пробьемся…»
Однако пробиться было легче сказать, чем сделать — парни с Вяжицкого ручья были настроены весьма решительно и, похоже, вовсе не собирались размениваться на шутки. На Ивана шли сразу трое — посередине кругломордый Кирюха с окровавленной рукой, а по бокам — двое с дубинками. Шли, приговаривали:
— Ну-ну, щас…
Круглое лицо Кирюхи лоснилось от пота. От парня тяжело пахло чесноком, потом и грязным, давно не мытым телом. Маленькие белесые глазки смотрели с угрозой, выпяченная нижняя губа выражала презрение, в левой руке поигрывал кинжал.
— Щас, щас… дождетеся…
И — йэх!
Обернувшись, Иванко подмигнул Терентию и бросился на левого дубинщика, а как только тот замахнулся, сразу отпрянул вправо, ударив незадачливого Кирюху ногой в живот. Послышались вопли и грязная ругань; чувствуя позади себя тяжелое дыхание лоцмана, Иванко нырнул вниз: прокатиться, ударить врагов по коленкам… и понял, что не успеет! Те просто-напросто отошли назад на полшага — катайся себе, сколько влезет, вернее, сколько позволят. А позволили немного.
Взметнулась вверх дубина…
Иванко боролся до конца, отпрянул, дернулся в сторону, краем глаза заметив, как Терентий все же ухватил скамейку… Ну, лоцманюга. Давай! Давай же!
И тут вдруг распахнулась вышибленная с ноги дверь, в кабак, отряхиваясь от дождевых брызг, ворвалась здоровенная фигура с огроменными кулаками и, не говоря ни слова, принялась охаживать вяжицких.
— Бац! — грохнулся прямо на стол один из дубинщиков.
— Бах! — скуля, впечатался в стенку Кирюха.
— Бум! — приземлился под лавкой еще один, за ним другой.
Ах, как бил здоровяк! Не дрался — песню пел: стукнет раз — улочка, стукнет другой — переулочек. Любо-дорого было смотреть, как разлетались по кабаку вражины. Они, кстати, и узнали здоровяка первыми.
— Господи, да это ж Пронька Сажень, знаменитый кулачник!
— Прошенька, ты почто на нас осерчал-то? Мы ведь тебя завсегда уважали!
А Прохор никого не слушал — бил. А когда отвел душу, молча выкинул нахалов на улицу. Те не сопротивлялись, даже угрозы не высказывали — хорошо знали, уж Прошка так осерчать может! Мало потом никому не покажется. Так что не до угроз — быть бы живу. А завалишь его ножом или дубиной — уж тогда точно всей вяжицкой шатии конец придет, за Прошку-то все кулачники вступятся, отомстят — народишко этот нехристолюбивый, буйный. Ну их к лешему, связываться!
Хэк! Прошка подступился было к Терентию.
— Проша, это свой, — предупредил Иванко. — Ты-то сам как здесь?
— Митька заходил, сказал, ты в кабак пошел, — Прошка улыбнулся и пожал плечами. — Вот и мне подумалось — чего в монастыре скучать? Схожу тоже, развеюсь.
— И как, развеялся? — скрывая смущение, осведомился помощник дьяка.
Прохор заулыбался еще шире:
— Да уж, отвел душу. Давненько этак не тешился!
— Ну, что же… — Иван еще хотел что-то сказать, но не смог: в голове вдруг зашумело с новой нешуточной силой, перед глазами забегали, залетали какие-то зеленые искорки, букашки, ромашки…
— Ой, мама! — только и успел пролепетать парень, прежде чем уронил голову на стол. Хорошо, успел руки подложить. А Терентий-лоцман уже давно храпел.
— Да-а, — глядя на спящих, покачал головой Прохор. — С Ивашкой Хмельницким тягаться, это вам не с кем-нибудь! Еще никто не выигрывал, никто!
Глава 14Иван Купала
Накануне праздника Рождества великого Иоанна Предтечи и в ночь под самый праздник, а также весь день до следующей ночи отмечали на Руси Ивановскую ночь весело, с размахом.
Огромный полосатый зверь о двух головах, ощерив дышащие смрадом пасти, косился на Ивана двумя парами злых, круглых, словно плошки, глаз, бил хвостом, садился на задние лапы и наконец, подобравшись поближе, прыгнул. Иван бросился в сторону, побежал по густой высокой траве, чувствуя за плечами смрадное дыхание зверя. Вроде и бежал изо всех сил, так, что не хватало дыхания, а оказалось — стоял на месте, не сдвинувшись ни на шаг. А зверь все ближе, ближе, вот как сейчас прыгнет, навалится, вонзит острые зубищи в шею… Из последних сил Иванко дернулся вперед, побежал, словно бы заскользил над травою, да так, что душа радовалась, — все быстрее, быстрее. Зеленое небо искрилось золотистыми сполохами, вокруг росли какие-то папоротники, колючие кусты, елки, а впереди… впереди ждала пропасть, срывающаяся глубоко вниз золотым водопадом. В водопад этот со всей-то скорости и ухнул Иван, провалился, увлекаемый сильным течением, заколотил ногами, пытаясь выплыть — ан никак не получалось — густая, словно ягодный сироп, вода подступила к самому горлу, влилась внутрь, так, что стало невозможно дышать… Иван дернул головой…
И проснулся, больно ударившись о каменную стену. Пришел в себя, сел, пошуршав свежей соломой. Ужасно болела голова, прямо раскалывалась — ну, это ясно от чего, не от тигрища двухголового, от другого зверя, зеленого. Кое-как припомнив вчерашнее, юноша застонал, обхватив голову руками. Посидел так немного, чуть отошел, осмотрелся. И вздрогнул, увидав слева от себя безмятежно храпящего парня. Молодой, белобрысый, с узким приятным лицом, явно знакомым с бритвою, парень был одет в узкие порты и белую, распахнутую на груди рубаху. На ногах — высокие сапоги-бахилы, пояс чудной, немецкий, с большой ярко начищенной пряжкой. В левом ухе — пиратская серьга-кольцо. Вообще, видок-то не русский. Швед, что ли? Или ливонский немец?
Иван присмотрелся и заметил на груди парня крест. Свой крест, православный. Значит, русский… Господи, да это ж Терентий-лоцман!
— Эй, Терентий! — Иван затормошил нового знакомца. — Вставай, просыпайся, паря!
— А? — Терентий заморгал глазами. — Гутен таг, герр…
— Сам ты хер! — озлился Иванко. — Что, со вчерашнего вообще ничего не помнишь?
— Так, кое-что, — привстав, признался Терентий. — Ух, как башка трещит. Чем это нас вчера опоил тот проклятый целовальник?
— Переваром, чем…
— Эх, кваску бы сейчас холодненького или, лучше, пива… Мы, вообще, где?
— Спросил… — Иван усмехнулся. — Я почем знаю?
Оба с интересом осмотрелись. Узилище — а именно так, скорее всего, и можно было назвать этот каменный мешок — оказалось довольно комфортным: на земляном полу лежала свежая солома, источавшая запахи медвяного клевера и мяты, высоко, почти под самой крышей, имелось забранное решеткой окошко, довольно большое, сквозь которое в узилище проникали яркие лучи солнца. В общем, нельзя было сказать, что приятели томились в темнице… не в темнице, но томились, точно. Впрочем, сами виноваты — нечего было так пить, причем неизвестно что.
— А вон — дверь, — показав пальцем, прошептал Терентий. — Открыта, кажется.
Иван почесал голову:
— Ну, раз открыта, так пойдем выйдем, что ли?
— Пошли, — вставая на ноги, согласился лоцман. — Может, там у кого квасок есть?