— Тележку — в амбар, — спешившись, по-хозяйски распорядился Блудливы Очи. Ох, и мерзкий же у него был голос — с каким-то придыханием, словно у старой бабы…
В ворота неожиданно раздался стук, словно бы кто-то молотил кулаками:
— Эй, эй, пустите!
— Да кого там черт принес на ночь глядя? — неласково отозвался Федька Блин. — Свои давно все дома.
— То я, Онисим Жила.
— А, ты, паря… Вона, к калитке иди.
Митька навострил уши.
— Ну? — впуская парня, требовательно произнес Федька. — Проследил?
— Угу! — радостно и вместе с тем как-то гадко отозвался Онисим. — Эвон, что отыскал…
Что он там проследил? Чего отыскал?
— Идем в избу, расскажешь, — Федька махнул рукой. — Чего так долго? Поди, на Ивана Купалу, на луга, шастал?
— Что ты, что ты, Феденька, давно здесь, у ворот сижу — пса боюся. Вот, хорошо хоть вас дождался.
Ничего больше не сказав, Федька Блин поднялся на крыльцо. Следом за ним зашагал и Онисим.
На дворе все затихло, даже Коркодил залез в свою будку и смачно, клацнув зубами, зевнул.
— Интересно, что у них там в телеге? — шепотом произнес Митрий.
— Умм, — Мулька отозвалась так же тихо и потянула отрока за руку, мол, идем, посмотрим.
Шустро пробежав мимо бабкиной избы, они вышли на задний двор… и застыли, увидев у дальнего амбара высокого парня. Сторож!
— Видать, что-то ценное привезли, коль своим не доверяют, — буркнул себе под нос Митька. — Ишь, сторожа выставили. Ну, ладно. — Он повернулся к девчонке. — Пора и спать, утро вечера мудренее.
Мулька неожиданно улыбнулась и потянула парня к своей избенке. Митька хотел было сказать насчет бабкиного предупреждения, но почему-то раздумал. В конце концов, как она узнает-то?
В избе Мулька зажгла огарок свечки — сразу стало словно бы теплее, уютнее. Девчонка скинула телогрею, наклонилась, поправляя овечью кошму на широкой лавке. Митька подобрался сзади, обнял, провел рукой по спине. Девчонка выпрямилась, обернулась — и Митрий крепко поцеловал ее в губы. А руки его уже распускали поясок на Мулькиной длинной рубахе.
— Умм!
Девчонка отпрянула и, с улыбкой сняв одежку, распустила косу…
— Уй, — тяжело дыша, прошептал Митька. — Ты… Ты такая красивая! Краше всех… краше…
Бах!
Резким ударом ноги вышибли дверь, и в Мулькину избенку ворвалось сразу несколько человек, средь которых был и Онисим, и плосколицый Федька.
— Ага! Вот они, полюбовнички! — Размахнувшись, Федька ожег плетью голую Митькину спину. Потом ударил еще, рассекая кожу!
Митрий мужественно терпел боль, обнимая девчонку, — только бы не досталось ей, только бы… Эх, стыд-то какой. Все же дозналась бабка!
— Ну, хватит! — обернувшись, громко сказал он. — Это я виноват — сам пришел. Я перед хозяйкою и отвечу.
— Ты?! — неожиданно загоготал Федька Блин. — Да ты тут ни при чем, шпынь! Хотя, впрочем, сойдешь за компанию. Гы-гы-гы…
Онисим тоже смеялся, мерзкая рожа! Еще и спросил, носом шмыгнув:
— Может, мы, пока хозяйку ждем, с девкой поразвлечемся? Эвон, и раздевать не надо!
Вытянув руку, он ущипнул Мульку за бок.
— А?
В ответ Митька коротко и сильно, как учил Прохор, ударил парня в скулу. Тот только хмыкнул и, дернув головенкой, ударился затылком о притолоку. Отброшенный Федькой Митрий отлетел в противоположную сторону.
— Молодец, — скривясь, похвалил его Блин. — Хорошо лопоухого уделал.
— Да я его… я его… — размазывая по лицу сопли, хорохорился Жила. — Ты, Феденька, мне его дай пытать…
— Вот его-то как раз пытать не за что… Эй! — Федька повернулся к отроку. — Порты надень, не позорь хозяйку.
Быстро натянув штаны, Митька оглянулся на Мульку — та так и стояла, нагая, бледная, а в серых блестящих глазах ее словно бы горело пламя. Митька не вовремя, но подумал вдруг, что Мулька очень походила в этот миг на какую-то святую великомученицу.
— Ну, спымали? — войдя в избенку, проскрипела Свекачиха и, увидев Митьку, мерзко заулыбалась. — Ой, родненький! И ты здесь. Ну и славно, вот и поразвлечемся… Ну? — Опустившись на лавку, она требовательно взглянула на Федьку. — Чего хотел сообщить?
— Онисим, говори! — кивнул Блин.
Онисим откашлялся, утер рукавом сопли:
— С утра еще Феденька меня услал за Мулькой следом…
— Эта Мулька у меня сранья на посад отпрашивалась, мол, родичи дальние на праздник приедут. А я-то и смекнул — откуда у нее родичи, коль полная сирота она? А? Вот и подумалось — а ведь не зря отпрашивается, да настойчиво этак. Может, думаю, просто поразвлечься хочет? Или что другое замыслила? Вот на всякий случай и послал следом Онисима. Онисим, говори — что видал?
— Скажу…
Митрий украдкой перевел взгляд на Мульку: та застыла, словно статуя, про которые писано в греческих книгах.
— Никуда на посад Мулька не пошла, — объяснял Онисим. — По тропке, вдоль реки, к обители побежала. Там, в стене, меж бревнищами, щелка есть, мохом заткнутая… Обернулась дщерь — язм в лопухи спрятался, — потянулась. Оп — и уже обратно пошла, в реке купатися. А я не будь дурак, походил вдоль стены-то, потрогал мох… И отыскал кое-что.
— И что же? — живо заинтересовалась бабка.
— А вот! — вступивший в беседу Федька вытащил из-за пазухи свернутую в трубочку бересту и с поклоном протянул бабке.
— Эвон что! — Свекачиха, развернув бересту, зашевелила губами, грамотная оказалась, к Митькиному вящему удивлению. — Аку-лин… Акулин… Блудливы Очи… приедоху и сказаху… отроков искаху… Ах ты змея!
Поднявшись на ноги, бабка Свекачиха отвесила несчастной девчонке увесистую пощечину. Мулька дернулась, но холопы крепко держали ее за руки.
— А я-то, дура неразумная, думаю-гадаю, кто на меня доносит? Эвон кто! Ну, пригрела на груди змеюку! — Свекачиха еще пару раз ударила девчонку по щекам, после чего с угрозой в голосе пообещала, что уж теперь-то вызнает от Мульки все: на кого шпионила, зачем, с какой целью, чего писала.
— Расскажешь — тихонько помрешь, по-доброму, — увещевала бабка. — Ну а не расскажешь, мы тебя живьем в котле смоляном сварим… — Пожевав губами, Свекачиха обернулась к Федьке: — В яму ее! Пущай посидит, подумает, нагая, с червями да с крысами.
Федька щелкнул пальцами, и холопы сноровисто утащили девку.
— А с этим что делать? — он кивнул на Митьку.
— С этим? — Свекачиха вдруг глухо захохотала, словно бы вспомнила вдруг что-то очень веселое. — А этого мы засолим! Пока же — в подпол его, в клеть!
Засолим? Митька недоуменно захлопал глазами. Послышалось? Пошутила бабка?
Глава 16Тонник
Печаль велику имам в сердце о вас, чада. Никако же не премените от злобы обычая своего; все злая творите в ненависть Богу, на пагубу души своей[2].
Иванко был крайне рад, что им с Василиской удалось-таки выкрутиться из той щекотливой ситуации, которая могла бы образоваться в случае их поимки монастырскими людьми на «бесовских игрищах» во время Купальской ночи. Отчетливо помнилось все — и купание в ночной росе, и первый поцелуй, и… Юноша мечтательно улыбнулся и покраснел. Нельзя сказать, чтоб Василиска была его первой девушкой, в Москве имелось немало дворов с веселыми девками — жрицами продажной любви, — коих холостое население города и посада отнюдь не чуралось. Не являлся исключением и Иван — хаживал по злачным местам, хаживал, пусть нечасто, изредка, но хаживал. Однако здесь, с Василиской, было совсем по-другому.
Внезапно нахлынувшее на молодого человека чувство оказалось сильным, притягательным и незнакомым. Да-да, незнакомым, ведь продажная и легкодоступная любовь — это ведь и не любовь вовсе, а нечто другое, срамное, стыдное. А здесь… Иванко чувствовал, что и он сам, и Василиска вовсе не стыдились того, что произошло на лугу, во время купания — все сложилось словно бы само собою, и так, что у обоих захватило дух. А это значит… Это значит, наверное, что охватившее молодых людей чувство было обоюдным и отнюдь не сводилось к похоти.
Хотя, чего греха таить, Иван был бы не против повторить эту ночь еще, и не один раз, а много-много. Интересно, а Василиска бы не отказалась? Наверное, нет. Но, тсс… Думать об этом пока рано. Одно дело — согрешить во время всенародного праздника, пусть даже несколько и того, «бесовского», языческого, когда это делали все… ну, почти все, кроме разве что стариков да малолетних детей, и совсем другое — согрешить тайно. Кто ему, Ивану Леонтьеву, эта девушка с толстой темно-русой косой и глазищами, синими, как океан-море? Ни жена, ни невеста. Подружка? Нет, подружек бывает много, а Василиска одна… Любимая! Да, именно это слово и будет самым подходящим для их отношений! Любимая…
Иван перевернулся на спину и, широко раскрыв глаза, заулыбался. Боже, как хорошо, что ты сподобил все, что случилось!
Юноша так и пролежал до утра на широкой лавке в узенькой гостевой горнице и поднялся на ноги, лишь когда колокола церквей забили к заутрене, а в узорчатый переплет окна заглянул первый луч солнца. Смешно прищурив глаза, Иван вышел во двор, к рукомойнику, сполоснул лицо, потянулся, мысленно планируя наступающий день. Перво-наперво следовало сходить на пристань, к баркасникам, благо дружок лоцман обещал замолвить словечко, чтоб хорошо встретили.
Затем вернуться и ждать с докладом Митьку — что-то давно не прибегал парень на постоялый двор, как бы не попал под дурное влияние, не вляпался бы куда-нибудь. Да нет, не должен бы вляпаться, недаром Умником кличут. А что не идет, так на то многие причины есть. Может, пока не улучить момент, не вырваться? Интересно, выйдет ли что-нибудь с Акулином? Посланец ли содомит или так, пустышка? Скорее всего — последнее, хотя Митька, кажется, думает по-другому. Ну вот, пусть и проверяет свою идею!
Да, еще с книгой этой, «Пантагрюэлем»… Судебный старец Паисий обещался как раз на днях вернуть книжку с курьером. А вдруг в это время он, Иван, будет отсутствовать? Следует предупредить управителя двора чернеца Аристарха, пусть, ежели что, ему и оставят книжицу.