— А куда придет?
— Сюда, к баркасам. Хочешь, так приходи, посмотри, кто таков. Ну что, — староста ухмыльнулся, — тяпнем еще по полкружки?!
— Ой, нет, — скривился Иван. — Уж лучше вечером.
— А и правда! Вечером-то куда лучше будет. Эх, употребим под ушицу! Ну, жду!
Простившись с Евлампием до вечера, Иван быстро зашагал обратно на постоялый двор, размышляя о неожиданной пользе пьянства. А ведь и в самом-то деле, ежели б не выпили тогда с лоцманом, вряд ли баркасный староста хоть что-нибудь рассказал, ведь, судя по виду, это и не человек — кремень! Недаром Угрюмом прозван. На протяжении всей беседы с баркасником Иванку так и подмывало спросить про цветок папоротника и клад. Удержался, не дурень же, понимал — всякому спросу свое место и время. Есть у любого человека такие тайны, коими он ни с кем и ни за что делиться не будет. Так нечего и спрашивать зря, отношения только портить.
На полпути Иван вдруг остановился и, немного подумав, резко свернул направо, к площади и дальше, к Богородичному монастырю. Пока до вечера было время, которое следовало использовать с максимальной отдачей, — встретиться с Прохором, а если повезет, и с Паисием. Может, что-нибудь и прояснится насчет Варсонофия и утопленника.
Солнце уже взобралось к середине неба, сверкало, жарило, на Соборной площади многие купцы закрывали лавки, собираясь после обеда поспать. Обычай этот, якобы исконно присущий всем православным людям, соблюдали вовсе не все, а только тот, кто мог себе позволить без ущерба для деятельности провести пару часов в безделье. Иван к таковым не относился, да и судебный старец Паисий не производил впечатления человека, легко тратившего время. Вряд ли спит, вряд ли… До обедни бы только успеть, иначе ждать придется.
Юноше повезло: едва он вошел в ворота монастыря, как нос к носу столкнулся с возвращавшимся откуда-то Паисием. Судебный старец сам и окликнул, высунувшись из возка:
— Эй, Иване, тебя ли вижу?
— Здрав будь, святый отче! — улыбнувшись, вежливо поклонился Иван.
— И тебя храни, Господи, — выйдя из возка, отец Паисий осенил парня крестным знамением. — Никак в наш храм на моленье собрался? Хорошее, богоугодное дело.
Иван сконфузился:
— Врать не буду, отче, не так на моленье, как к тебе шел. Переговорить бы чуть.
— Переговорить? — Паисий усмехнулся, пронзив собеседника быстрым пристальным взглядом. — Что ж, идем в келью. Инда, до обедни успеем.
Келья судебного старца, располагавшаяся в правом крыле обители, напротив звонницы, сочетая качества приемной и рабочего кабинета, представляла собой довольно просторную горницу с покрытой поливными изразцами печью и узкими окнами, в переплет которых было вставлено цветное стекло. После летнего зноя в келье царил приятный полумрак. В красном углу, как и положено, висели иконы в золотых окладах, освещаемые изящной лампадкою. Напротив икон, почти посередине кельи, стоял стол, на европейский манер покрытый зеленым бархатом, на столе виднелись яшмовый прибор для письма, несколько перьев и аккуратная стопка плотной писчей бумаги, судя по белизне — немецкой. По левую сторону от стола, между окнами, располагалась длинная лавка для посетителей, а справа стоял резной шкаф с застекленными дверцами, за которыми виднелись книжные корешки. Книг было много — целое состояние.
— Ну, присаживайся, друже, — удобно устроившись за столом в резном полукресле, кивнул на лавку монах. — Говори, что хотел. У здешних стен ушей нет.
Выслушав краткие вопросы Ивана, Паисий ненадолго задумался и, потеребив бороду, улыбнулся.
— Ну, на первый твой вопрос, про который ты сказал, что зело труден, ответствовать легче легкого. Утопленника этого я тебе сразу назову — свейский приказчик Юхан, о пропаже которого третьего дня заявили стокгольмские гости. Все сходится — и платье, и рост примерно такой же, как ты говоришь, и белобрысый, кому и быть, как не этому Юхану? Тем более на шее — распятие по римскому образцу, а Юхан, как пояснили свеи, как раз был папист, а не лютеранин.
— Угу, — кивнул Иван. — Юхан, значит.
— Говоришь, дырища у него в груди?
— Прямо под сердцем. Проткнуто ловко. Шпага или узкий кинжал.
Паисий задумчиво посмотрел в потолок:
— Для русского — оружие странное. Наши бы ножом завалили…
— Нет, не нож там точно, не похоже, больно уж рана узкая.
— Значит, кто-то из своих… Кто? Зачем? Наверное, гостям свейским самим в этом легче разобраться будет. Ну и мы, со своей стороны, поможем, чем сможем.
Старец вздохнул:
— Теперь о Варсонофии. Сам понимаешь, подноготную чернеца чужому человеку выдавать — дело не очень хорошее, а в отношении Варсонофия — еще и сложное. Скрытен очень! Он ведь в нашу обитель из Загорска пришел — почему, зачем? Говорит, дабы ближе быть к почитаемой Богоматери Тихвинской. Причина убедительная. К тому ж Варсонофий сделал в обитель изрядный взнос — видать, в миру был небеден. На звоннице три колокола — на его серебришко отлиты. Взамен об одном попросил — не расспрашивать ни о чем. Ну и не расспрашивали, раз человек просит. А что таможенником его поставили — так это оттого, что скромен да честен. Другие чернецы и не рассматривались… Теперь вот думаю — почему?
— Почему? — эхом переспросил юноша.
— Не знаю. Догадывайся, парень, сам.
Видно было, что тема эта старцу неприятна. Еще бы, кому захочется выносить сор из собственной избы?
— Тогда последний вопрос. — Иван растянул губы в улыбке. — Варсонофий принимал участие в облаве на Ивана Купалу?
— Вот как? — Отец Паисий неприязненно посмотрел на парня. — Ты и это знаешь? Наверное, и сам в игрищах участвовал? Что покраснел? Дело молодое… Но грех сей замоли!
— Замолю, отче!
— На вопрос твой отвечу — да! Сам Варсонофий и вызвался руководить охочими людьми, несмотря на то что простужен еще с Троицы. Не говорит — сипит. Все. Боле ничего тебе не скажу, извиняй. И без того наболтал немало.
Иван встал с лавки и низко поклонился:
— Благодарствую, отче!
Колокола на звоннице заблаговестили к обедне.
— Постой, постой, не уходи. — Отец Паисий вышел из-за стола. — Я тебе все рассказал, теперь и мне от тебя кое-что узнать надо.
Иван удивленно моргнул.
— Спрашивай, что хочешь, святый отче!
— Для затравки: не слыхал ли ты чего про пропавших после Иоанна отроках?
— А что, пропали? Нет, не слыхал.
— Ладно. Садись-ка вот в кресло… Смелей. Вот тебе перо, вон бумага. Чернильница перед тобой.
— А как же обедня?
— Я за тебя помолюсь, — ехидно осклабился старец. — А ты, Иване, пиши. Все пиши, что знаешь, с подробностями, даже пускай малозначительными. О человечке некоем, чернеце Анемподисте, тоннике бывшем.
— О тоннике? — юноша удивился еще больше. — Но я его и не знаю почти.
— Что знаешь, пиши. Ты ж с ним по лесам шлялся.
Паисий ушел, аккуратно прикрыв дверь, — кажется, даже закрыл ее на замок. Иван задумчиво покусал кончик пера. Вообще, что он знал о тоннике? Крещеный карел, шведский ненавистник, от шведов же и пострадавший. После разрушения тони шведским отрядом бежал, прибившись к другим беглецам — Митьке, Василиске, Прошке. Все трое, а вместе с братом Анемподистом — четверо, попали в лапы разбойных людишек с Кузьминского тракта и выбрались из западни, в общем-то, благодаря монаху — ведь тот вывел их на купеческий караван, охраняемый людьми каменных дел приказного дьяка Мелентия Дементьевича. И как-то так получилось, что потом уж очень быстро Анемподист стал помогать дьяку в обмерах монастырских стен. Ну да, кому ж еще и помогать-то, как не ему? Тонник-то как-то хвастал, что и геометрию знает, и баллистику… Мелентий-дьяк не нарадовался на такого способного помощника! Хм… Интересно, писать ли о подозрениях на то, что Анемподист — тайный содомит?
— Содомит? — Войдя, Паисий внимательно прочел написанное и удивленно вскинул глаза. — Это еще почему?
— Да Прохор говорит — тонник кого-то тайно о нарядах выпытывал, видать, не зря?
— О нарядах? — Паисий напрягся. — А ты ничего не путаешь?
— Не я — Прохор, — Иван улыбнулся. — Какой же монах будет о нарядах думать? Тайный содомит разве что… Ну, вообще-то это только слухи!
— Слухи?! — внезапно вскричал старец. — Бывший тонник знает баллистику?! Откуда? Как оказался при дьяке каменного приказа, следящего за всеми нашими крепостями? Что это, простая случайность или нечто более? Тонкий расчет. Сам подумай, взяли бы дьяк в караван приблудного, невесть откуда взявшегося чернеца? Может, конечно, и взял бы по доброте душевной — но точно держал бы на подозрении. А кому дьяк Мелентий больше всего доверял? Тебе! А кто спас отроков с девицею, а заодно и тонника? А ведь мог и не спасти, не вызволить. Чистый случай или… Вот, наверное, и дьяк так решил, что случай… И счастливый — тонник-то каким знающим оказался, ему бы не за тоней, за военным приказом присматривать! Да и этот странный говор… карел? И пристальный интерес к крепостному наряду… пушечному наряду, Иване, вовсе не к платьям! Ты, кажется, понимаешь английскую речь… есть там такое слово — «спай».
— Спай?! — Иван ахнул. — Шпион, соглядатай! Чей же? Свейский?
— А больше некому. — Паисий нервно заходил по келье. — Ну все, все сходится… Если не помстилось.
— Так проверить надо!
Старец усмехнулся.
— Само собой! Эй, отроче! — приоткрыв дверь, он позвал послушника. — При дьяке Мелентии помощник есть, чернец Анемподист, бывший тонник, знаешь?
— А, сивый такой, смешно говорит! — послушник кивнул.
— Живо лети — скажешь, отец келарь зовет. Приведешь в мою келью.
Отрок пожал плечами:
— Не смогу, отче!
— То есть как это не сможешь? — не понял Паисий.
— А так. Вчера еще, до вечерни, отъехал Анемподист, сказал, что к Мелентию.
— Так дьяк ведь давно уже в Новгороде!
— Ну. Вот и Анемподист сказал, что туда поедет. Вчера попрощался со всеми, веселый такой, радостный.
Отец Паисий без сил опустился за стол.
— Опоздали… — одними губами чуть слышно прошептал он. — Опоздали, Господи, опоздали! А я ведь давно подозревал, давно… Все недосуг было проверить.