До пыточной избы оставалось с полсотни шагов, думать и рассуждать было некогда — лучше уж готовиться к худшему.
— Вот что, Прохор, — зашагав рядом с молотобойцем, шепнул Иван, — стрельцов видишь?
Прохор молча кивнул.
— Как зайдем за угол — бей!
Дойдя до угла, дьяк Тимофей Соль остановился, дожидаясь своих чуть поотставших спутников. Темнело, в Кремле зажглись факелы. Из приоткрытой двери пыточной избы несло пламенем и жаром — палач раздувал мехи. Жаль все-таки… Однако что делать?
Ну, вот они, наконец…
Дьяк улыбнулся… И довольная улыбка его так и застыла на устах, когда он увидал, как, дойдя до угла, развернулся здоровенный облом Прохор. Как треснул кулачищами стрельцов — одного, второго, третьего, — откуда и прыть взялась?! Как Иванко с темноволосым отроком сноровисто отобрали бердыш у оставшегося стрельца, как… Дальше Тимофей Соль не смотрел — рванулся к пыточной избе, заорал:
— Измена-а-а!!!
— Бежим, — распорядился Иван.
Не нужно было уговаривать, все и так рванули, не дожидаясь, когда придут в себя поверженные стрельцы. А те оклемались быстро, да и ядовитейший гад — дьяк — тоже внес свою лепту, послав людей перекрыть улицы. И позади, и по бокам бежали, топали, орали стрельцы. Хорошо, темно уже было… Однако нагоняли!
— И куда теперь? — на ходу бросил Митрий.
— К кремлевским стенам! — ни секунды не сомневался Иван. — Если и будут где сейчас искать, так только не там. Бог даст — отсидимся.
У кремлевских ворот стояли стрельцы с факелами, а рядом, у башни, в полутьме, толпился какой-то богато одетый народ, слышались плач и стенания. Туда-то, в темноту, и нырнули запыхавшиеся беглецы. Отдышаться, перевести дух. Потом можно попробовать рвануть и по Неглинной, доплыть до Москвы-реки, а уж там выбраться на берег…
Крики погони стали ближе и доносились теперь вполне отчетливо. Как бы их не расслышали вот эти людишки. А то ведь залюбопытствуют да проявят вдруг ненужное рвение. Надо бы их отвлечь!
— Чего воете, братцы? — Одернув кафтан, Иван подошел к плачущим. За его плечами маячили Митрий с Прохором.
Ага! Интересные тут людишки стенали, вовсе не из простых: трое молодых парней, судя по парчовым одеждам, из боярских или, по крайней мере, купеческих семей. Рядом толпились с утешениями людишки победнее, по всей вероятности — слуги.
— Ой, горе нам, беда пришла, откуда не ждали‑и-и-и, — еще сильнее завыл разодетый в парчу отрок, на вид чуть постарше Митьки. — Ой, велит царь-государь в неметчину ехать, в поганские страны-ы-ы… Ой, бедные наши отцы-матушки-и-и-и…
Еще двое отроков — высокие молодцы с унылыми лицами — так открыто не ревели, но, судя по всему, были полностью согласны со своим младшим товарищем.
— Что-что? — заинтересовался Иван, отводя в сторонку одного из слуг — на вид посмышленее других. — Куда отправляют?
— Да в неметчину, — пояснил слуга. — Энтот вон, младшенький, что плачет, — боярина Ивана Прозоровского сын, с Серпухова, а те двое — с Устюжны, купецкие дети. Случайно попались — царь Борис Федорович приказал с боярских да купеческих семей отроков отправлять в латынские страны в ученье… Ой, спаси, Господи!
— Не хотят, видать, ехать-то? — усмехнулся Иван.
— Да кто же захочет к немцам-то? Все одно, как на тот свет. Ой, Господи, не своей волей… Вон, вон, идет, поганец! Ондрюшка Делявер, ему государь отроков доверил. Не вы, молвил, первые, не вы и последние. Выучитесь — вернетесь.
Повернув, Иван увидел, как из ворот Кремля вышел какой-то господин в смешном немецком платье — куцем кафтане и широких, до середины бедер, штанах с буфами. Остановившись, он что-то спросил у стрельцов — те показали в сторону плачущих.
— Вот что, ребята, — вмиг сообразил Иван. — Хотите, от неметчины вас спасем?
Унылые парни сразу заинтересовались, а плачущий боярчик живо перестал плакать.
— Да как же, милостивец?
— Мы за вас съездим… Не за так, конечно.
— Ой, Господи! Так ведь разве выйдет тако?
— Выйдет, — убежденно заверил Иван. — Не думаю, что этот Делявер вас в лицо запомнил.
— Да вряд ли…
— Так мы сейчас за вас с ним пойдем, а вы под видом слуг и спасетеся. Отсидитесь в дальних своих краях!
— Ужо отсидимся! — враз обрадовались парни. — Ни в жисть боле на Москву не поедем, ни в жисть!
— Ну, тогда снимайте кафтаны, меняемся! Да, и серебришка нам дать не забудьте, думаю, дело того стоит.
— Ой, дадим, только бы все сладилось!
— Сладится! Живее давайте. Митька, ты еще французскую речь не забыл?
— Да нет.
— Кликни-ка немца! Как его… ммм — Делявер.
— Monsieur de la Ver, ayez l’obligeance!
— A votre servise… Quelle surprise! А я вас повсюду искать. А вы здесь… Ну, быстрее, быстрее, за мной… Не знал, что вы parle французски… C’est tres, tres bien! Наш добрый король Анри будет рад видеть столь знающих юношей в рядах студентов Сорбонны!
Через пару дней обоз французского посланника уже подъезжал к Можайску. Беглецов никто не преследовал, видать, все прошло гладко, можно было, отъехав еще чуть-чуть, возвращаться кружным путем в Тихвин. Что только там делать, на что существовать? Всю жизнь скрываться в дальних лесах, зная, что в столице торжествуют предательство и подлость?!
— Нет, мы еще вернемся в Москву, — шагая рядом с возом, оглянулся Иванко.
— Конечно, вернемся, — на губах Митрия заиграла улыбка. — Ужо наведем там порядок, верно, Прохор? Кому и наводить, как не нам? Ведь мы же русские люди, к тому же верстаны в государеву службу! Клятву давали Руси-матушке послужить!
— Послужим! — кивнул Иван. — Обязательно послужим, Митрий. И не корысти ради, но чести и верности для!
А Прохор ничего не сказал, лишь мечтательно улыбнулся. Ярко светило клонившееся к закату солнце, перелетные птицы собирались в стаи, по обеим сторонам дороги улыбались припозднившиеся васильки. Синие, как глаза у Василиски.
Книга 2ГРАМОТА САМОЗВАНЦА
ПрологIn Perator
Крупнейший знаток «смутного времени» С. Ф. Платонов полагал, что вопрос о личности Лжедмитрия Первого не поддается решению.
Папский нунций Александр Рангони, еще не старый и довольно привлекательный для женщин мужчина с посеребренными сединой висками, в задумчивости прошелся по кабинету. Небольшой, с полом, устланным ворсистым персидским ковром, с резным столом и тремя креслами, кабинет, как и все прочие помещения трехэтажного дома на тихой Дубовой улице, были предоставлены посланцу местным отделением ордена иезуитов в Кракове, столице Речи Посполитой, государства, являющегося, пожалуй, единственным восточным оплотом католической веры, а потому — крайне важного для Ватикана особенно сейчас…
Нунций уселся в кресло, в который раз уже пробегая глазами секретные донесения одного из краковских иезуитов, Лавицкого — человека, несомненно, умного, но явно себе на уме. Впрочем, эти поляки все были себе на уме, и доверять им без особой нужды не стоило. Вот и Лавицкий — вроде бы на первый взгляд предан ордену и Папе, но… Кто знает, что он там думает о происходящих сейчас событиях? Событиях, крайне важных для Речи Посполитой, Швеции, России… и для самого Папы.
— «Некий молодой человек… при загадочных обстоятельствах объявился в имении князя Андрея Вишневецкого, — шепотом перечитал Рангони. — Затем по прошествии некоторого времени открылся князю в том, что является не кем иным, как Димитрием Иоанновичем — чудесно спасшимся сыном московского государя Иоанна, прозванного Грозным». М-да-а…
Честно сказать, нунций не очень-то верил всем этим сказкам — мало ли бывало самозванцев, достаточно вспомнить Жоана и Мануэля Португальских. Однако… Однако все же что-то его зацепило. Нунций был неглуп, очень неглуп, да Папа Климент Восьмой и не послал бы в Польшу глупца, тем более со столь деликатным поручением.
Колокола Мариацкого костела пробили полдень. Рангони вздрогнул и, встав с кресла, подошел к окну, вглядываясь сквозь тонкое венецианское стекло в весеннюю синь неба. Ничего себе — весна! Промозгло, холодно и сыро. Иное дело — в благословенной Италии. Нунций вздохнул. Лавицкий… Он вскоре должен прийти. Пусть разъяснит, расскажет. Что-то задерживается этот хитрый иезуит, подвизающийся при королевском дворе под видом врачевателя-бенедиктинца. Придет ли? Должен, ведь вчера обещал. И — тем более — обещал устроить встречу. Очень важную встречу.
В дверь чуть слышно постучали. Ну, наконец-то! Рангони поспешно спрятал довольную улыбку:
— Войдите, сын мой.
— Здравствуйте, монсеньор! — Вошедший — юркий мужчина лет тридцати пяти, с узким лицом и плутоватым взглядом — поклонился и, поцеловав руку нунция, растянул тонкие губы в улыбке. — Как вы узнали, что это я?
— А я сегодня не жду никого, — усмехнулся Рангони и, подумав, уточнил: — Никого, кроме вас, синьор Лавицкий и… еще одного человека. Вы понимаете, о ком я?
— О да.
— Он придет?
— Да, ближе к вечеру. Такова договоренность.
— Что ж. — Нунций милостиво кивнул. — Посмотрим, посмотрим… Знаете, Лавицкий, я бы хотел задать вам несколько вопросов относительно донесения. Не совсем понятно, что означает фраза «объявился при загадочных обстоятельствах». Как это понимать?
— А так и понимать, монсеньор. — Усаживаясь в предложенное кресло, Лавицкий пожал плечами. — Никто ничего точно не знает. Ну, объявился в работниках у князя Вишневецкого какой-то там парень, да и ладно. Мало ли работников у такого магната, как князь Андрей?
— Вишневецкие, кажется, не католики?
— Нет. — Иезуит покачал головой. — Схизматики. Сами себя они называют православными. Впрочем, думаю, вы об этом осведомлены.
— Схизматики — богатейшие люди католического королевства! — Рангони вздохнул. — О времена, о нравы! Король Сигизмунд что, ничего не может с этим поделать?