— Да знаем, у нас даже приятель есть — нормандец! — не выдержав, похвалился Митрий. — Уж разыщем вашу грамоту, Андрей Петрович, и не сомневайтесь.
Думный дворянин покачал головой:
— Хочу сразу предупредить, о грамоте — никому ни слова. Молчать даже под пытками — а их могут к вам применить. Все, что в грамоте этой записано, для России, для Отечества нашего, важно настолько, что даже не знаю, как и сказать. Верьте на слово. Клясться в соблюдении тайны не нужно — не дети малые, понимаете, ради пустячных дел я бы сюда не приехал.
— Да мы выполним все, не сомневайтесь…
— Василиса-дева, что на Тихвинском посаде живет, передавала вам всем поклон, — неожиданно сообщил Ртищев.
— Василиска! Так вы и ее знаете? Видали? Как она там?
— Сам не видал, врать не буду, — улыбнулся посланник. — Говорю со слов Паисия, Богородичной обители старца.
— Паисий! А он…
— Был в Москве. Правда, недолго.
Думный дворянин поднялся на ноги и неспешно зашагал по узкой дорожке, идущей вдоль стен аббатства к Сене.
— Пообедаете с нами? — предложил Иван. — Знаю одно неплохое местечко.
— Нет, парни. — Ртищев невесело улыбнулся. — Мы сюда явились порознь, порознь и уйдем. Уйдем и больше не свидимся… Ну, разве что — дома, в России. Грамоту, буде удастся, доставите лично в канцелярию Посольского приказа — мне либо дьяку Филофею Арцыбашеву. Запомнили?
— Да. А если…
— А если что с нами случится… лично государю!
— Господи…
— Доложитесь челобитчиками с французских земель. Он поймет. Ну… — Ртищев внезапно остановился. — Прощайте. Мне пора уезжать и как можно быстрее — больно уж приметен. И все же… — Он вдруг усмехнулся. — Все же ловко я выскочил из Кракова! Теперь бы так же ловко заскочить обратно. Вы тоже не сидите долго в Париже, могут дознаться, с кем вы встречались.
— Кто? — тут же переспросил Иван. — Кто именно может дознаться?
— Иезуиты, — тихо уточнил Ртищев. — Опасайтесь папского нунция Александра Рангони… Впрочем, вы с ним вряд ли столкнетесь, разве что на обратном пути. Пуще же берегитесь некоего брата Гилберта — высок, мосласт, лыс, лицо угрюмое, словно у лесного татя. Если случайно увидите его — то для вас знак: грамота где-то неподалеку. И еще… Монастырь вы должны искать большой, старинный. Скорее всего — бенедиктинский, хотя — не уверен.
— Большой старинный монастырь, — смешно наморщив лоб, шепотом повторил Митрий. — В Нормандии или рядом — в Пикардии, Бретани… Есть у меня на примете один пикардиец, Робер. Толстый такой, не особо умный…
— Рангони. — Иван, запоминая, наморщил лоб. — Монах Гилберт.
— Ну, все… — подойдя берегу реки, резко остановился Ртищев. — Во-он моя лодка. Сегодня же покину Париж и — как можно быстрее — Францию. Хотя… — Он вдруг улыбнулся. — По пути не буду особо торопиться, пусть иезуиты побегают… Ну, вьюноши, храни вас Господь и Богородица Тихвинская!
Думный дворянин перекрестил ребят и, махнув на прощанье, с неожиданной прытью спустился к реке. Молчаливые слуги его, кивнув парням, последовали за своим хозяином. На мачте вместительного челна затрепетал парус.
— Наверное, в Гавр поплывут, — глядя вслед удаляющейся лодке, негромко заметил Митрий. — Там порт, корабли, море.
— Интересно, — подал голос до того молчавший Прохор, — откуда он про Василиску прознал?
— Откуда? — Иван почему-то вздохнул. — Служба у них такая — все про всех знать. Ну, — он вдруг улыбнулся, — идем домой, господа городовые дворяне?
Митька расхохотался:
— Идем, господин стряпчий!
Смеялся, а самому приятно было — не каждый день бывших тяглых людей во дворянство верстают! Правда, пока еще не поверстали, но… Но все равно — было приятно.
Повернувшись, Митрий с Иваном быстро зашагали назад. Уже когда дошли почти до самого аббатства, обернулись: Прохор все так же стоял у реки, словно не в силах отвести взгляд от ее бирюзовых, с белыми барашками волн.
— Эгей, ты чего там застрял?
— Да так… — Прохор нагнал друзей в три прыжка. — Смотрю, может, и впрямь покажется механическое судно?
Митька с Иваном переглянулись и, громко захохотав, повалились в траву.
Когда они явились домой, уже темнело, и в синеющем небе зажигались первые звезды. Где-то на крышах, мяукая, дрались коты, в тавернах веселились и пели, а на втором этаже дома напротив кто-то играл на лютне. Приятно так играл, с душевностью.
— Завтра хорошо бы расспросить знакомых про монастыри, — поднимаясь по лестнице, обернулся Иван.
— Завтра? — Митька улыбнулся. — А чего до завтра-то ждать? У нас ведь в доме и нормандец имеется и пикардиец. Вы поговорите с Жан-Полем, а я спущусь к Роберу. Встретимся у нас с Прохором.
— Молодец, Митрий, — одобрительно отозвался Иван. — Так и поступим.
Сосед, Жан-Поль д’Эвре, встретил их удивленно-весело. Он уже почти совсем выздоровел, лишь немного прихрамывал — все-таки рана еще давала о себе знать.
— Вон!
Едва парни успели войти, Жан-Поль кивнул на небольшой сундучок, стоявший на полу посередине комнаты. Интересный такой сундучок — раньше Иван его что-то не видел.
— Какие-то люди оставили его для тебя, Иван!
— Для меня? — Юноша несказанно удивился.
— Да-да, для тебя! Так и сказали — для месье Ивана, студента из Русии!
— Однако… А что за люди?
— Дюжие такие парни. Не очень разговорчивые. Сказали только, что от какого-то Ры…Ри-сче-ва…
— Может, от Ртищева?
— О-ля-ля! Именно так и сказали. Ну и язык у вас… Не обижайтесь.
— Ну, что, Прохор? — присев у сундучка, обернулся Иван. — Посмотрим, чем нас порадовал Андрей Петрович? Кажется, тут замков нет… А не открывается!
— Там, сбоку, должна быть особая кнопка, — подсказал Жан-Поль. — Я не открывал, не думайте. Но, честно сказать, любопытством терзался!
— Что ж…
Ивану, конечно, хотелось открыть сундук без лишних глаз, но… потом пришлось бы что-то придумывать для Жан-Поля, а насчет него имелись теперь кое-какие планы. К тому же, если бы в сундуке имелось нечто такое этакое, люди Ртищева уж никак не оставили бы его нормандцу.
— Опа!
Сбоку и в самом деле оказалась кнопка. Чуть слышно щелкнула пружина, крышка откинулась…
— Ну, ничего себе! — ахнул Жан-Поль, увидев золотые и серебряные монеты. — Тут по крайней мере на пару десятков ливров!
— Это очень много?
— Для кого как. — Нормандец усмехнулся. — Но для вас, наверное, много. Неплохой сундучок. Его прислал ваш покровитель?
— Земляк.
— Ага, понятно. Мне б таких земляков.
Иван поднял глаза:
— Знаешь, Жан-Поль, я бы хотел поговорить с тобой о нормандских монастырях.
— О чем, о чем? — Нормандец удивленно хлопнул ресницами и признался: — Уж от кого-кого, а от тебя, Иван, я никак не ожидал такого вопроса!
— И тем не менее…
— Что ж. — Жан-Поль развел руками. — Изволь.
Митрий явился в свои апартаменты раньше ребят и, запалив свечу, утомленно растянулся на узкой кровати с подложенным вместо одной из ножек камнем. Разговаривать с пикардийцем Робером — все равно что таскать камни на крутую горку — семь потов сойдет! Робер и говорить-то толком не умел, щедро перемежая и без того не очень-то внятную речь целым потоком «как бы», «короче», «это самое» и прочих слов-паразитов, служивших тупым невеждам для облегчения коммуникации, которую они вовсе не облегчали а, наоборот, делали весьма затруднительной. Митрий едва пробился через частокол подобных фраз и междометий. А как пикардиец отвечал на вопросы! «Да нет», «ну, это самое, может быть», «как бы есть».
— Господи! Да объясни ж ты мне наконец, что значит «как бы есть»? — не выдержав, кричал Митька. — Так имеется у вас большое старинное аббатство или нет?
— Да, как бы сказать, наверное, это самое, короче, что-то такое есть. В Амьене точно есть — собор, такая громадина…
— Так аббатство или собор?
— Короче, собор. И как бы аббатство.
Тьфу! Вот и попробуй пойми!
Хорошо хоть Иван с Прохором добились от Жан-Поля куда большего! Короче, это самое, как бы узнали. Лягушки в прудах этак вот «как-бы-квакают», а не люди!
— В общем, так, — выслушав Митьку, кивнул Иван. — Давай-ка, запиши все, что вызнали. Посидим, подумаем. После запись сожжем.
А получилось следующее: крупных старинных монастырей — аббатств — на севере насчитывалось вовсе не много, гораздо больше было мелких или больших, но не таких уж старинных. Самого пристального внимания были, несомненно, достойны аббатство Фонтенель, аббатство Савиньи, мужской и женский монастыри в Кане, аббатство Гингам в Бретани и аббатство на горе Сен-Мишель.
Расположенный в дельте Сены монастырь Фонтенель принадлежал монахам-бенедиктинцам, как и Сен-Мишель, Савиньи относился к цистерианским обителям, а в Гингаме всем заправляли августинцы. Кому же принадлежали аббатства в древней столице Нормандии — Кане, — Жан-Поль, увы, не помнил. Кажется, бернардинцам.
Иван обхватил голову руками:
— Теперь бы еще узнать, чем они друг от друга отличаются, эти бернардирцы, августинцы и прочие.
— О! — Митька на французский манер закинул ногу на ногу. — Тут и знать нечего. Начнем по порядку. Августинцы — монашеский орден, приписывающий свое основание блаженному Августину. Очень древний орден, нищенствующий, там есть черные монахи, белые монахи, какие-то босоногие братья-отшельники… В общем, нестяжатели — так получается… Францисканцы. Созданы святым Франциском Ассизским, тоже бедные, бедность — одно из их основных правил. Участвуют в инквизиции, преподают в университетах, странствуют, проповедуя слово Божье. Монастырей у них мало. Теперь цистерцианцы — эти богаты, влиятельны, многочисленны… Из них как раз и выделились бернардинцы… есть еще доминиканцы… но в Северной Франции у них монастырей нет. И, наконец, бенедиктинцы. Тоже древний орден. Много монастырей, послушание, воздержанность. Пожалуй, все. Не знаю, правда, чем все эти сведения могут нам помочь?
— Может, и не помогут, — усмехнулся Иван. — Но и не будут лишними. Ты же сам все время твердишь, что лишних знаний не бывает.