Глава 14Тридцать три
Скапен:
Ах ты, Господи! Уж очень вы мудрено толкуете мои слова…
Отпустив Жан-Поля, Иван просидел в архиве почти целый день, до самого вечера. Чихал от пыли, таскал толстенные фолианты, в общем, мучился как истинный книжный червь и не раз уже пожалел, что не отправил вместо себя Митрия, уж тот-то был бы весьма рад углубиться в чтение документов, которыми архивариус буквально завалил стол. Чего тут только не было! Разнообразные справки, отчеты, договора с подрядчиками о поставке камня — почти все грамоты почему-то датировались временами аббата Робера де Ториньи, впрочем, именно он, наверное, больше всего здесь и строил. Но это, извините, был двенадцатый век, а Ивана интересовали времена куда как более близкие.
Подвинув очередную кипу пергамента, молодой человек вздохнул и, бросив быстрый взгляд на появившегося архивариуса, попросил чего-нибудь более современного.
— Видите ли, брат Николя, меня как исследователя больше интересует сегодняшний день, нежели столь глубокая старина, коей вы меня от щедрот своих одарили.
— Сегодняшний день? — Монах задумчиво поскреб подбородок. — А вот, посмотрите-ка во-он в той пачке.
Он кивнул на стеллаж, и пытливый юноша живенько притащил оттуда тяжеленную кипу бумаг. Именно бумаг, а не пергаментов, что, несомненно, вселяло надежды. Поглядев на Ивана, брат Николя скривил тонкие губы в улыбке — читай-читай, студент, авось и вычитаешь что-то интересное в продуктовых отчетах отца-келаря, отличавшегося, надо сказать, изрядной аккуратностью и предусмотрительностью — комар носа не подточит.
— А эту старину я отнесу в скрипторий, некоторые братья решили взяться за историю нашей обители.
— Вот как? — удивился Иван. — Похвальное и, несомненно, угодное Господу дело!
— И мы думаем точно так же.
Довольно кивнув, архивариус живенько забрал с полки те бумаги, которые еще не успел припрятать и обнаружил только сейчас. Переписка с канскими коммерсантами. Не бог весть что, конечно, но все-таки лучше и ее убрать с глаз подальше. Пусть студиозус копает в продуктовых ведомостях, их ему как раз до самого вечера хватит и еще на завтра останется, если придет.
— Не темно? — подхватив под мышку увесистую подшивку, участливо осведомился монах. — Может быть, зажечь еще одну свечу?
— Нет-нет, спасибо, брат Николя. — Молодой человек с улыбкой оторвал глаза от ведомостей. — Достаточно и той свечки, что уже горит.
— Ну, смотрите! — Архивариус вдруг озабоченно нахмурился и, обернувшись уже в дверях, предупредил, что посторонние могут находиться в аббатстве лишь до вечерни. — Я за вами зайду, проводить.
Он вышел, и Иван с усердием погрузился в чтение. Честно сказать, сие занятие давно уже стало казаться юноше унылым и скучным. Никаких интересных документов, проливающих свет на постояльцев и паломников, в архиве аббатства не оказалось. То ли монахи не вели подобные записи, то ли сочли нужным спрятать. А почему? Об этом тоже следовало подумать. Может, сейчас плюнуть на все да идти домой? Юноша посмотрел в распахнутое окно, где виднелся изрядный кусок моря и плоский серо-желтый, как плохо пропеченный блин, песчаный берег. Интересно, долго еще до вечера? Судя по всему, не очень. Тогда чего уж… можно и досидеть, все равно зря день пропал.
Вздохнув, Иван сдул пыль с очередного листа и, конечно, тут же чихнул.
— Думаю, вы уже достаточно надышались пылью? — войдя, поинтересовался брат Николя. — Придете еще и завтра?
— Думаю, нет. — Юноша улыбнулся. — Не вижу необходимости.
Ему вдруг показалось — всего лишь показалось, — что монах как-то уж слишком пристально взглянул на тот листок, что лежал сейчас на столе перед молодым человеком. Взглянул — и с явным облегчением отвел глаза. Ну, ясно, подумаешь — структура питания.
— К сожалению, отец Раймонд не может сегодня встретиться с вами. — Архивариус с искренним сожалением приложил руки к груди. — Однако по его совету… — Он с улыбкой вытащил из складок сутаны какой-то небольшой предмет, протянул. — Возьмите на память о нашей обители. Пусть это принесет вам счастье.
— Премного благодарен, святой отец! — встав, с чувством поблагодарил Иван, с нескрываемым восхищением рассматривая маленькое, покрытое темным лаком распятие, с большим мастерством вырезанное из самшита. — Замечательная вещь!
— И к тому же духовная, — вскользь заметил монах. — Берите, берите!
— Еще раз благодарю… — Юноша расстегнул висевший на поясе кошель и задумчиво наморщил лоб.
— Боитесь поцарапать? — Брат Николя небрежно кивнул на валявшийся на столе листок. — Можете завернуть. Заворачивайте, заворачивайте, не стесняйтесь — аббатство не обеднеет, слава Иисусу.
— Аминь, — молитвенно сложив руки, промолвил Иван.
Привратник Юбер с улыбкой посмотрел на вошедших и, поправив висевшую на перевязи правую руку, доброжелательно пригласил к столу:
— Присаживайтесь… Спасибо, Жано, можешь идти.
— А… — Юный оборванец озадаченно застыл на пороге.
— Да не забыл, не забыл, — усмехнулся Юбер. — С меня причитается… Получишь чуть позже.
Гаврош кивнул и, изобразив церемонный поклон, покинул таверну. Небольшое, а пожалуй, даже лучше сказать, маленькое заведение прилепилось к крепостной стене неподалеку от Королевских ворот. Два небольших столика, увитые плющом стены, резная дверь, гостеприимно распахнутая наружу. Посетителей, кроме самого Юбера и Митрия с Прохором, в заведении не наблюдалось, что и понятно — таверна располагалась у самого выхода с горы, а к вечеру количество паломников падало. В темном углу, за деревянным прилавком, хлопотал низенький сгорбленный старичок с белой, как лунь, бородой, вероятно — хозяин.
— Подать еще вина, Юбер? — улыбнувшись гостям, осведомился он.
Привратник отрицательно покачал головой — вина пока хватало. Три кувшина, бокалы из толстого цветного стекла, на серебряном блюде — несколько сортов сыра, лук, устрицы.
Юбер поднял бокал:
— За знакомство!
— Или — за вашу победу? — улыбнулся Митрий.
— Можно и так сказать. — Привратник кивнул и, единым махом опростав бокал, посмотрел на Прохора.
— Почему ты ни разу не ударил правой? — негромко спросил он.
Прохор усмехнулся, судя по всему, он прекрасно понял вопрос, даже ожидал его.
— Видишь ли… — Парень почесал бородку. — Упав, ты повредил руку, правую руку, я это сразу заметил… Воспользоваться этим было бы нечестно, а я не люблю нечестных побед. Митька, перетолмачь!
— Угу. — Выслушав отрока, Юбер улыбнулся. — Рад видеть перед собой смелого и благородного человека, рад. Надолго к нам?
— Нет, — быстро ответил Митрий. — Мы студенты и очень скоро уедем.
Привратник снова кивнул и тут же вскинул глаза:
— Вы ведь не французы?
— Нет… Полония.
— А, Полонь, — понимающе хохотнул Юбер. — Когда-то там был королем наш принц Генрих Анжуйский… Правда, почему-то быстро сбежал, видать, не очень понравился трон.
— Вот тот удар, которым ты меня ошарашил, он как идет — с оттяжкой или без? — После третьего бокала Прохор свел едва начавшийся разговор к кулачным боям.
Митька озадаченно почесал затылок — никак не мог сразу сообразить, как же перевести слово — «оттяжка». Немного помолчал, подумал, потом вспомнил, сказал.
— С оттяжкой, — улыбаясь, отозвался привратник.
— С оттяжкой, — перевел Митрий.
— С оттяжкой? — Прохор пригладил растрепавшиеся волосы. — Я так и думал. А вот еще скажи-ка, Юбер, как у вас обычно бьются…
И пошло-поехало: удары, отскоки, уловки — Митька еле успевал переводить. Завязавшаяся беседа, естественно, была интересна обоим — и Прохору, и Юберу, — а вот что касается Митрия, то тот явно предпочел бы что-нибудь интеллектуальное, вроде философского анализа педагогических воззрений Монтеня или обсуждения гелиоцентрической системы мироустройства.
— А вот когда бьешь в грудь, главное — ударить на выдохе…
— Ах, вот оно что!
— Да-да, на выдохе, а потом…
Митрий закатил глаза — боже, как ему все это надоело! Все эти — «бум», «бац», «бах». Вот тоже нашли о чем разговаривать — как людям ловчее физиономии бить. Улучив момент, отрок предпринял отчаянную попытку перевести разговор в более приличное русло:
— Следует заметить, друзья, ваша жизненная философия — вот эти все драки и прочее — чрезвычайно напоминает эгоизм, выражаемый у Монтеня как одна из главных причин всех человеческих действий.
Но больше всего Митрия поразил ответ.
— Не столько эгоизм, — вскользь, как само собой разумеющееся, заметил Юбер. — Сколько — стремление к счастью. Ведь человек, как написано у Монтеня, живет вовсе не для нравственных идеалов, а для того, чтобы быть счастливым.
— И вы с этим согласны, месье?
Привратник усмехнулся:
— Отчасти. И хотя у меня еще нет семьи… пока нет — я вполне разделяю его идеи о воспитании.
— О, да-да, — закивал Митька. — Делать из ребенка не юриста, врача, дворянина — а прежде всего умного, духовно развитого человека. Кстати, а как вы относитесь к взглядам Монтеня на государство? Ведь он утверждает, что существующее правительство — всегда самое лучшее…
— Ибо кто знает, каким будет следующее? — с хохотом продолжил привратник.
Ничего себе, привратник! С этакими-то познаниями!
Почувствовав перед собой достойного собеседника, Митрий выплеснул на него все, над чем не так давно размышлял, спорил: идеи монархиста Жана Бодена и «евангелиста» Лефевра д’Этапля, поэтическое своеобразие «плеяды» — Ронсара и Дю Белле — и безымянные трактаты о фехтовании. Даже живописцев, и тех припомнил, поинтересовавшись, кто больше нравится собеседнику — Жан Кузен Старший или Франсуа Клуэ?
— Скорее Клуэ. — Юбер улыбнулся. — «Ева — первая Пандора» Кузена меня вообще не трогает. Слишком уж равнодушная, холодная, гордая, не женщина, а мертвое изваяние, кусок камня. Другое дело — Клуэ, портрет Елизаветы Австрийской. Вы видели?