человека тиранической потребности в растениях, в животных, необходимых для удобрения почвы под этими растениями, и в других растениях, служивших пищей для этих животных. Но пока существовала эта несчастная потребность в хлебе и пока не принималось никаких мер к ее подавлению, следовало воздержаться от возбуждения других не менее антисоциальных, т. е. не менее естественных потребностей, и было лучше не отрывать людей от плуга и не привлекать их к фабрике, так как разъединение и изоляция эгоизмов предпочтительнее, чем сближение и столкновение между ними. Но дальше читатель видит, какими выгодами мы обязаны нашему противоестественному положению. Только мы познали вкус и сущность социальной жизни, то, что есть в ней наиболее сильного и наиболее привлекательного. Это — что-то невыразимое, отдаленное предчувствие того, что можно было когда то найти, как в редких оазисах посреди пустыни, в трех-четырех салонах XVIII века (старый стиль), в двух-трех мастерских художников да в одном или в двух артистических клубах. В них до некоторой степени заключались незаметные ядра социальной протоплазмы, затерянные посреди массы посторонней им материи. Эти мягкие ядра сделались основой теперешнего общества. Наши города целиком представляют собою не что иное, как огромные мастерские, огромные клубы, огромные салоны. Согласно закону сегрегации старинного писателя Герберта Спенсера, подбор разнородных способностей и талантов производился сам собой. В самом деле, уже в конце первого века под землей строились или, точнее, вырывались особые города художников, скульпторов, поэтов, геометров, физиков, химиков, даже натуралистов, психологов, теоретиков и эстетиков всех специальностей, за исключением, правда, философии: после многих попыток пришлось отказаться от основания или сохранения города философов вследствие непрерывных беспорядков, устраиваемых группой социологов, самых неуживчивых из всех людей.
Не забудем упомянуть об общине землекопов (теперь уже не говорят об архитекторах), специальность которых заключается в составлении планов всех наших пещер и в заведывании работой наших машин. Оставив пути, проторенные старинной архитектурой, они совсем заново создали современную, глубоко оригинальную архитектуру, о которой ничто не могло бы дать представление нашим предкам. Старинное здание, похожее на тяжелую и объемистую коробку, представляло собой отдельное произведение, внешность которого, в особенности фасад, занимала архитектора больше, чем внутренняя отделка. Для современного архитектора существует только последняя, причем каждое его произведение соединяется с предыдущим так, что нет ни одного изолированного. Одни пещеры представляют собой лишь продолжение и разветвление других, — бесконечный ряд частей, вроде восточных сказаний. Quasi-оригинальное произведение старинной архитектуры, представлявшее по своей симметрии отдаленное подобие животного и в то же время тем более дисгармонировавшее с природой, которое, чем более симметрично и аккуратно оно было выстроено, тем более производило впечатление прозаического стихотворения, стереотипной фантазии; точно специальным назначением его было служить воплощением порядка, холодности, педантизма посреди беспорядка природы и свободы других искусств. Напротив, теперь из самого дисциплинированного искусства архитектура превратилась в самое свободное и самое роскошное. Она — главное украшение нашей жизни, искусственный и действительно артистический пейзаж; для наших художников и скульпторов горизонтом служат его перспективы, небом — своды, растительностью — бесчисленные, в беспорядке расставленные колонны, фусты которых изображают собой идеализированный тип всех старинных пород деревьев, а капители — совершенную форму всех старинных цветов. Это — природа с изысканными и совершенными формами, которая была очеловечена для нашего очарования и которую человек обоготворил, чтобы дать в ней приют своей любви. Впрочем, это совершенство было достигнуто лишь после долгих усилий. Не раз в течение первых двух веков целые города поглощались обвалами вследствие неосторожного бурения земли без достаточного количества подставок. Наши потомки откроют их, как наши предки открыли когда-то Помпею. Малейший удар землетрясения (это единственный бич природы, который нас беспокоит) еще и теперь вызывает частичные разрушения… Но эти случаи очень редки.
Вернемся к нашей теме. Каждая из наших общин, окружив себя колониями, сделалась метрополией по отношению к федерации других таких же общин, которые к ее основным чертам прибавляют тысячу новых оттенков и, путем взаимодействия, способствуют ее расцвету.
Таким образом создались наши народы, которые распределяются не в зависимости от географических случайностей, а в зависимости от различия в наклонностях человеческой природы, так что вместе поселяются люди с наклонностями, наиболее подходящими для совместной жизни. Мало того, деление каждого из городов основано на различии школ, причем школа, больше всех в данный момент процветающая, благодаря всемогущему содействию массы, придает избранному ею городу значение столицы.
Власть, которая когда-то так волновала человечество, у нас и возникает и передается как нельзя более естественным порядком. Среди наших многочисленных гениев всегда есть один, превосходство которого признается почти единодушно сначала его учениками, а потом и его товарищами. Таким образом, о нем судят не некомпетентные лица и не на основании его предвыборных подвигов, а лица ему равные и на основании его произведений. При той тесной солидарности, которая нас связывает и которая объединяет нас друг с другом, возведение этого диктатора в сан верховного магистрата не имеет ничего унизительного для достоинства сенаторов, которые его избирают и которые сами стоят во главе крупных созданных ими школ.
Избиратель отожествляет себя с избранным, учеником которого он состоит, которому он симпатизирует и сознательно поклоняется. Отличительная черта нашей гениократической республики заключается в том, что в основе ее лежит поклонение, а не зависть; симпатия, а не ненависть; сознательность, а не иллюзия.
Нет ничего более приятного, чем прогулка по нашим владением. Наши города, расположенные совсем по соседству друг от друга, соединены между собою широкими, всегда освещенными дорогами. По ним мчатся изящные и легкие велосипеды, поезда без дыма и без свиста, красивые электрические кареты, которые катятся беззвучно, как гондолы, между стенами, покрытыми восхитительными барельефами, прелестными надписями, бессмертными фантазиями, которые в течение десяти поколений заносились здесь кочующими артистами. Так некогда находили развалившиеся стены монастыря, на которых в течение нескольких веков иноки передавали свою тоску в уродливых фигурах, в головах, покрытых капюшонами, в апокалиптических животных, грубо вылепленных на капителях колонн или вокруг каменного кресла аббата. Но какая разница между этим монашеским кошмаром и грезами наших Артистов! Разве только красивая маленькая арка ее Флоренции, переброшенная через Арно между палаццо Питги и палаццо Уффици, могла бы дать нашим предкам отдаленное понятие о том, что мы теперь видим. Если коридоры места нашего пребывания отличаются таким блеском и таким богатством, то что же сказать о наших квартирах? О наших городах? Здесь собраны все чудеса искусства: фрески эмалевой работы, золотые, серебряные, бронзовые изделия, картины; здесь переживаются самые утонченные и самые сильные музыкальные настроения, создаются философские концепции и поэтические образы: нет возможности описать всего — истощается терпение и притупляется способность удивляться!
Трудно поверить, что для прорытия всего лабиринта подземных галерей и дворцов, снабженных ярлыками и номерами катакомб, сложные названия которых напоминают всю географию и всю историю прошлого, потребовалось так мало столетий. Как много можно сделать при настойчивости! Как ни привычно поразительное впечатление, производимое этим лабиринтом, все-таки случается еще иногда, что, когда блуждаешь один в часы полуденного отдыха в этом своего рода громадном соборе без симметрии и без границ, посреди этого леса высоких, толстых и тонких колонн в самых различных и в самых величественных стилях, иногда очень оригинальных, иногда — как египетский, греческий, византийский, арабский, готический, напоминающих все виды исчезнувшей, когда-то боготворимой флоры и фауны, — случается, говорю я, что останавливаешься, задыхаясь, весь охваченный экстазом, как это бывало раньше с путешественником, когда он проникал в полумрак девственного леса или колонного зала Карнака.
Для того, кто, читая старинные описания путешествий, стал бы с сожалением вспоминать о караванах, кочующих по пустыням, или об открытиях новых стран, наш мир дает возможность беспредельных прогулок в глубинах Атлантического и Тихого океанов, замерзших до самого дна. С затратой очень незначительных усилий, наши смелые исследователи — я чуть было не сказал мореплаватели — избороздили бесконечными дорогами во всех направлениях огромные замерзшие водоемы, подобно тому, как, по словам наших палеонтологов, муравьи высверливали полы наших предков. Направляя на стены лучи высокой, способной расплавлять лед температуры, по желанию продолжают эти фантастичные кристальные галереи, перекрестки которых представляют собой настоящие кристальные дворцы. Водой, в которую превращается лед, пользуются для заполнения бездонных страшных провалов, то там, то здесь разверзающихся у наших ног. При помощи этого способа, с теми усовершенствованиями, которые были к нему применены, достигли возможности обтесывать гранит и высекать морской лед, и в устроенных таким образом помещениях кататься на велосипедах и на коньках с легкостью и ловкостью, которым постоянно удивляются, несмотря на всю привычку к ним. Ужасный холод этих пространств, лишь немного умеряемый миллионом электрических лампочек, которые отражаются в этих сталактитах зеленью изумрудов с бархатистыми оттенками, делает невозможным постоянное пребывание в них. Он затруднил бы также переезд через них, если бы нашим первым пионерам не посчастливилось открыть множество тюленей, которые оказались заживо замуравленными, когда внезапно замерзла окружавшая их вода. Их тщательно обделанные шкуры служат для нас те