Это было 14 августа, в день рождения нашего Миши. Обычно в день рождения не мы ему звоним, а он нам звонит и говорит: “Спасибо, что вы меня родили”. Вечером он позвонил из Новосибирска, где находился на гастролях, и я в ужасе сообщила ему, что Андрей Миронов умирает…
Прошел месяц, мы уже были на нашей даче, я сказала внуку, что надо постричься. И вдруг Андрюша произносит: “Ну ты же не хочешь, чтобы я стригся”. Я поняла, что он имеет в виду, но спросила почему – мне было интересно, как он ответит. “Ты же помнишь, как Андрей говорил, что не может меня узнать”, – сказал он».
Никуда не денешься – с годами ушедшие забываются. Андрюша Миронов – не забывается. Получил недавно письмо от зрительницы: «Здравствуйте, Александр Анатольевич! Смею еще раз потревожить Вас, чтобы сказать спасибо, что нашли время на долгожданный автограф и даже на милый комплимент! Думаю, Вашему автографу будет очень уютно в компании автографов М. Влади, П. Каас, Д. Хворостовского, М. Задорнова, В. Спивакова, Л. Гурченко, В. Терешковой и других (всего 143 их у меня!).
С одним не могу смириться – нет автографа А. Миронова. Очень глупо и смешно получилось. Не проявили мы с коллегой должной напористости. Когда после спектакля Андрей Александрович стал давать автографы, у него не оказалось ручки. Мы дали свою. Нам не удалось придвинуться в толпе поближе к нему. Он раздал автографы, вернул ручку и… ушел. Мы были в шоке! Очень огорчились. А позднее – это страшное известие из Риги. И всё!.. Без этого автографа (Ваш уже есть!) считаю свою коллекцию неполноценной… С уважением, Светлана».
У артиста есть внутренняя необходимость пересилить свое амплуа – так сказать физиологические задатки. Кроме того, существуют ярлыки: Никулин – великий клоун, Папанов и Миронов – великие комедийные актеры. Андрюша еще и шампанско-танцевальный. И только Алексей Герман и Александр Столпер решились взять этих комиков и клоунов на серьезные роли в фильмах «Мой друг Иван Лапшин», «Живые и мертвые» и «Двадцать дней без войны». Миронов, Папанов и Никулин выбились не только из привычных для зрителей ярлыков, но и из амплуа.
Очень осторожно нужно пользоваться русским языком. Например, «были» – «не были». Вчера на работе были, а сегодня не были. Или: «были» – «небыли». «Были» – это что-то такое безотказно точное, а «небыли» – фантазия и вранье. Русский язык – великий, но двусмысленный. Двусмысленность языка провоцирует на двусмысленность существования.
Были! Да, были люди в наше время. Мне хотелось бы увидеть, сегодня, эталон артиста, который обладал бы фанатизмом Миронова, обаянием Визбора и органикой Евстигнеева.
Сам я никогда не был выдающимся артистом. Надо или быть уникальным, отдельным и сверхпрофессиональным, или уйти в другую профессию. Я всю сознательную юность мечтал работать таксистом.
Мы пока еще не понимаем, кого почти каждодневно теряем. Похоронили очередного Михал Михалыча. Какая-то мистическая история со Жванецким. Огромность его мощи и сила оригинальности – во всем. Он сумел так подстроить, чтобы уйти во время карантина, поскольку не мог себе позволить на сцене лежать. Он мог только стоять и слышать смех, а не лежать и слышать плач.
Собираясь узким кругом, в моменты расслабления мы начинаем говорить более-менее искренне друг с другом. Раньше можно было искренне говорить только на кухне под льющуюся воду или в спальне под двумя одеялами.
Потом, при наступившей свободе, развязанных языках (языки иногда длинные, а мысли, наоборот, короткие) и при страшной каше в нынешних головах кухонно-подпольные беседы приобрели подозрительную окраску. Да и чего лить воду и о чем-то говорить на кухне, когда можно орать где хочешь.
Сейчас опять нас всех, слава Богу, загоняют на кухню или под одеяло в спаленке. Кстати, как-то пытаясь оторвать правнуков от смартфонов, я читал им «Сказку о царе Салтане»: «Во все время разговора / Он стоял позадь забора». То есть царь, затаившись за штакетником и, очевидно, сняв корону, чтобы не торчала над забором, подслушивал трескотню трех девиц, чтобы знать, что происходит в его царстве. Это было еще до появления прослушки.
Вспоминаю молодежно-искреннюю беседу, которую мы – Михал Михалыч Жванецкий, Михал Михалыч Державин и я – вели, когда были с концертиками в Новороссийске. Эту «халтуру» устраивал Жванецкий, потому что сам из портовиков и его популярность на море была еще больше, чем на суше (хотя это почти невозможно). Естественно, мы обслуживали матросские аудитории не бесплатно, а за деньги, чтобы было на что прожить дальше на берегу.
И вот в новороссийском порту на борту огромного ржавого сухогруза за определенную сумму мы выступали. Сначала мы с Михал Михалычем Державиным прикидывались импровизаторами и играли шутки. Потом Михал Михалыч Жванецкий доставал свой тогда еще не такой древний портфель и свои еще не такие пожелтевшие бумажки и читал. А по окончании концерта был банкет со спиртом и морской закуской. После него нам сказали: «У нас такая баня! Она внешне не очень презентабельная, но пар!»
Это была одиночная камера, из всех щелей которой шел жуткий жар. Мы были любителями парилки, да еще после банкета – сидели с вениками и говорили о святом. Никого не было, кроме армии тараканов. Мы обсуждали, что крысы умные, но тараканы еще умнее.
Крыс в бане не бывает, они париться не могут, а тараканы бегали вокруг нас и еще, как будто им было мало пара, орали: «Поддайте!» Они были миролюбивыми и благодарили нас за то, что мы паримся и они тоже кайфуют. Мы спорили, кто первый бежит с корабля – крысы, капитаны или тараканы, – и полемизировали о тараканах в голове.
Я сел между двумя Михал Михалычами и загадал желание, чтобы нам через 50 лет встретиться и попариться. И мы ржали: как это может быть – 50 лет? Прошло 50 лет. Обоих нет.
Михал Михалыч Жванецкий – воплощение мудрости и афористичности. На него обязательно все ссылаются: «Как сказал Жванецкий».
Валечка Гафт постоянно рыдал: все графоманы сочиняют бред и подписывают его – «Гафт». Когда Гафту говорили: «Мы читали вашу эпиграмму на Эдит Пиаф», он кричал: «Я не писал про Эдит Пиаф!»
То же и со Жванецким: какую бы гадость ни придумали – «как я слышал от Жванецкого», все – и удачное, и гадкое – собиралось в огромный чан под названием «Жванецкий». Я часто жаловался Мишке на то, что ненароком и мои, правда, удачные, афоризмы приписывали ему.
Очень трудно выбраться из скорлупы имиджа, который складывается десятилетиями. Привыкаешь ты, и привыкают к тебе в определенном качестве. Как только человек пытается сбежать от себя, начинаются катастрофы.
Приходил Жванецкий в любую компанию – на рождение, вечеринку – и по привычке тащил за собой портфель. Не допив, не доев, начинал читать. В силу своего имиджа он должен был всегда говорить афоризмами. И в паузах ему нельзя было просто сказать: «Передайте мне, пожалуйста, пивка». Надо было сказать что-то вроде: «Передайте мне, пожалуйста, этот напиток, который в простонародье называется пивом, а на самом деле это будущая моча». И тогда – ха-ха-ха – истерика, и ему дают пиво.
Он все время должен был держать удар. А иногда хочется оставаться самим собой, говорить глупости, острить неудачно. Это тоже очень важно. Потому что потом начинаешь мучиться и хотеть острить удачно. А когда все, что бы ты ни сказал, сопровождается криками «браво», разжижается самооценка. Меня это тоже касается.
Вообще друзьями надо заниматься, а не только пить с ними. Главное, чтоб друзья это заметили и были рады. Вот что однажды Михал Михалыч рассказал в тележурнале: «Как-то раз во время дружеских посиделок Шура спросил меня: “Слушай, а какое у тебя звание-то?” Я, ничуть не смущаясь, ответил: “Заслуженный деятель искусств России”, – и мы перешли к другой теме. А через некоторое время раздается звонок. “Поздравляю, – говорит мне Шура, – теперь ты народный артист!” Оказывается, втайне от меня он собрал документы, характеристики и представил мою кандидатуру на присвоение звания! Комиссия проголосовала за меня единогласно. Это звание очень важно для меня! Сегодня, когда рецензий и критических статей почти нет, все измеряется только популярностью, но популярным можно назвать любого телеведущего. Другое дело – звание народного артиста. Это признание твоих заслуг обществом и коллегами».
Отрывок 7. Объяснительные записки
Я скорее остроумец, чем острослов. Как-то снимались для YouTube-канала моего сына Миши «Съедобное – Несъедобное». Лёня Ярмольник говорит: «Кончилось то время, когда шутили хорошо». Я сказал: «На мне и кончилось». Когда становится не смешно? Не смешно, когда над этим уже смеялся раньше и думал, что не повторится. Еще раз – улыбнешься и удивишься. Третий – загрустишь. И так до слез негодования. От смешного до трагического – один шаг. Понял недавно. Вообще опыт – начинающаяся атрофия чувства потрясения: ой, это я видел, это знаю.
Вся жизнь – это объяснительная записка. Моя жизнь – виноват и должен. Опоздал на работу – «напишите объяснительную». В аварию попал – «напишите объяснительную». Когда уже все очевидно и надо или сажать, или прощать, говорят: «На всякий случай напишите объяснительную записку». Каждый этап жизни нужно объяснять. Возникает вопрос: кому мы объясняем?
Объяснительная записка может быть написана от руки, а может быть выражена словесно. Когда на кухне под две бутылки водки и жбан пива идет интеллектуальный спор и каждый что-то доказывает – это объяснительная записка в словесной форме.
Редко натыкаешься на людей, которые молчат. Таким был Булат Окуджава. Он молчал. То есть он не молчал вообще, но – никаких объяснительных записок и никакой полемики. Он был соткан из поступков. Когда говорят: «Лучше промолчи» – я это очень хорошо понимаю. Можно было бы составить словарь бессмысленных слов.
Я не умею играть на гитаре и не знаю иностранных языков, а хотелось бы. Гитара хороша как отдушина и оттяжка. А языки, потому что невозможно быть глухонемым сегодня, выехав за пределы родины.