Раньше из-за коленки я не мог подняться на четвертый этаж в большой зал, который называется Гимнастическим, – в нем проходят все экзамены и прогоны. Но ректор Евгений Князев вдруг нашел какую-то дырку, чуть ли не мусоропровод прошлого века, и влепил туда лифт. В него могут войти полтора человека из профессуры, но он все-таки поднимает. Поднял и меня.
Вторая отметина – Московский английский клуб. В 2021 году он праздновал 25-летие своего возрождения.
Четверть века назад где-то в подвале около «Современника» покойный теперь уже Сережа Абакумов, нынешний председатель правления Олег Матвеев и я решили возродить великий Английский клуб. Я там вечный сопредседатель совета попечителей. Хотелось попробовать вспомнить о попытках вневедомственного общения – вне своего профессионального клоповника. На 25-летии вспоминали ушедших членов: Святослава Бэлзу, Эльдара Рязанова, Марка Захарова… Для себя я решил, что это у меня было прощание с Английским клубом.
Еще одна отметина – рыбалка. Я рыбачу с моим другом Василием Ивановичем Мальцевым. У Василия Ивановича тоже левая нога не очень, хотя он моложе меня почти вдвое. Мы долго высчитывали такой водоем, чтобы можно было подъехать, спустить неходячие ноги из автомобиля, забросить, поймать, и хорошо бы, чтобы еще кто-то стоял рядом и снял рыбу с крючка. Нацепить червяка я пока могу сам. Но такого места нет.
Остался автомобилизм. Нужно было летом перегнать машину на дачу, и в течение месяца в семье шла бойня. Я бился, орал: «С моей ранней вставаемостью я могу проехать в четыре утра по пустому городу». Ничего не вышло: перегнал внук, а я сидел рядом. Единственное, куда мне разрешают ездить, – в «Пятерочку»: от дачи 323 метра по поселку и потом 20 метров по дорожке к магазину. Эту ездку мне разрешают и то только потому, что Наталия Николаевна не может дотащить в гору эту изжогу.
Днем – живем, врем, едим, худеем, любим, боимся и так далее. Ночью все это пытаемся оправдать. Возникает конвейер ночных страхов. Ночью надо спать, а не делать вид, что страдаешь. Никто не видит. А если кто из рядом лежащих и видит, то, во-первых, не верит, а во-вторых, занят своими кошмарами и не хочет делить кошмары на супружеском ложе, которое придумано, чтобы делить что-нибудь другое.
Я в меру сентиментален. У меня – цинично-ироничная маска, придуманная давно, чтобы никто не лез в душу. С ушедшими друзьями приходится говорить во снах. И очень много снится неожиданных встреч. Ночью есть с кем поговорить. Марк Захаров недавно журил меня за какие-то последние дела.
Сейчас сны стали очень длинными – не потому, что я много сплю, а потому, что сразу начинает что-то сниться. Или эта многосерийность – дурная заразительность от телевизора.
Раньше, когда я еще служил артистом, мне часто снились разные сюжеты, связанные с театром. Например, выталкивают меня на сцену – сыграть вместо какого-то не пришедшего актера в спектакле, которого я даже не видел. Стою на сцене с партнерами, почему-то Сережа Юрский сидит в кресле и что-то мне говорит. У меня – холодный пот. Пока не проснулся и не вздохнул.
Забывание текста совершенно не свойственно мне, а тут вдруг во сне играю какой-то старый спектакль, меня о чем-то спрашивают, а я не помню реплики. Ушел за кулисы узнать у помрежа, нет ли экземпляра пьесы… И все так реально.
Хороших снов не было ни разу. Может, их и не бывает. «Как в страшном сне» – обязательно не успеваешь, обязательно не доезжаешь. Когда убегаешь от погони, когда вот-вот что-то захлопнется над тобой, все равно понимаешь, что проснешься. А если не проснешься и догонят, и захлопнется? Это спокойно-счастливая смерть во сне?
Даже Наталья Бехтерева, наизусть выучившая человеческий мозг, путалась в сновидениях. Зыбкая мечта – тихо умереть во сне. Бред! Кто знает, что кому снится перед смертью?
Отрывок 30. Взялся за гуж…
Кто такой гуж, не знает никто, но, раз за него взялся, сразу одолевает острая тоска по гармоничной личности. Сколько обидных разочарований возникало при ближайшем рассмотрении человеческой особи. За долгую жизнь я наразочаровывался по горло. Сколько гениальных артистов оказывались скупыми, сколько великих ораторов были в общении примитивны, сколько непримиримых борцов с несправедливостью – трусливыми подкаблучниками.
Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться.
Зямочка Гердт, мой близкий друг, был очень брезгливым относительно мерзостей. Страшно переживал, когда узнавал о чьих-то подлостях. Он жил в одном дачном поселке писателей с Юрием Бондаревым. Тот совершил какую-то очередную гадость. Зяма с горечью рассказывал: «Я решил, что Бондарев для меня больше не существует. Если встречу, не подам руки. И вот иду по аллейке, навстречу – Бондарев, улыбается. Мы с ним обнялись, я пошел дальше». Это очень точно. Одно дело – программа, а другое – действия.
Я все время интригую: прикидываюсь то хорошим, то больным, то злым. Вообще же я очень добрый. Мне мешают, но, когда мешают, это тоже занятие.
Из 87 лет жизни 82 года я кому-то обязан и в чем-то виноват. Возникает трусость перед псевдообязательствами. И дисциплинированность – тоже от трусости. А трудолюбие – от лени.
Я всю жизнь борюсь сам с собой, пытаясь куда-нибудь опоздать и кому-нибудь отказать. Не получается. У отказа бывает разная подоплека. Если не могут отказать тому, кто предлагает выпивку, баб и шикарную богемную жизнь, это одно. А если не могут отказать тому, кто о чем-то просит, это другое.
Просить вообще всегда противно. Существует поверье, что, мол, ничего не просите – сами всё дадут. В этом году сами дают только яблоки и кабачки. В тандеме «просящий и дающий» лучше быть дающим. Но легче, конечно, быть просящим. Порой просящий – человек очень сомнительный. А иногда просят, понимая, что ставят тебя в унизительно-неприятное положение.
Невозможность отказать – катастрофическая черта характера. Когда просят машины, квартиры, звания, ордена, повышения чего-нибудь – от должности до температуры, – вынужден отвечать: «Это вообще-то не совсем по моей части, но я, конечно, попробую».
Нахальные люди, профессионалы этого дела, просто так не просят: «Не могли бы вы мне устроить квартиру? Я живу в подземелье, у меня больная мать, на нее сверху капает чья-то моча». Они тебе говорят: «Вы должны позвонить Трехомудровой Алевтине Георгиевне, из администрации Замятинского района, которая (запишите, пожалуйста) живет – этого никто не знает, а я знаю – с первым замом из Западонского района». То есть они устраивают тебе маршрут, чтобы ты выполнил их просьбу. А я говорю: «Повторите, я запишу». Записываю телефон Трехомудровой и фамилии всех этих бандитов – зампредов и замзавов, и ужас в том, что действительно звоню. Потому что, во-первых, не могу не выполнить просьбу, а во-вторых, боюсь, что они, суки, начнут проверять, занимаюсь ли я их делом.
Это трагедия моей жизни. Если поднапрячься, могу перечислить, кто и когда сидел у меня на шее с просьбами. Умение говорить «нет» зависит от того, насколько дурной характер. Есть люди, которые обожают говорить «нет», они получают от этого удовольствие – отказать.
Нужно уметь плести цепочку переадресования просьбы. Говоришь: «По этому вопросу у меня были когда-то знакомства в Гидропрофхозмудянке. Если там еще работает человек, которого я знаю, я ему передам вашу просьбу и прослежу, чтобы он ее выполнил». А если человек уже не работает, начинаешь думать: может, есть пятые источники, которые обратятся к четвертым, те – к третьим, третьи – ко вторым и те – к первым? И берешься. Доходит по цепочке до первого источника, он спрашивает: «Кому это надо?» И тогда второй источник отвечает: «Это нужно пятому». После чего первый посылает всех туда, куда надо было тебе самому послать того, кто тебя просил.
Отрывок 31. Одноразовое счастье
С одной стороны, возраст – страшная вещь, но с другой – постепенно все-таки исчезает зависимость от чего-то и кого-то и бессмысленные смыслы растворяются. Можно уже не думать непрерывно: «Ой, надо позвонить, а то…» или: «Я же должен его обязательно поздравить, а то…» Сейчас ты думаешь: «А зачем?» И жить становится вольготнее.
С годами понял, что недодружил, недолюбил, недобеспокоился. Прежде всего это относится к родителям. Меня всегда считали хорошим сыном: мать заболеет, я лечу с гастролей. Но это все гейзеры, а в повседневности пробелы были огромными. Оправдывал себя тем, что был занят, молодой, вот сейчас бы… Некоторые сожалеют, что в свое время о чем-то не допросили родных, но ведь все равно даже самые близкие отвечают всегда красиво или как нужно, а как есть отвечают редко. Знаю по себе.
Все, кого я в свое время не послушался, правы. А все, кого послушался, неправы. А я неправ, что их послушался. Не надо делать что-то, если не уверен, что сможешь.
Всю жизнь – в зависимости от возраста – метания профессиональные, половые, финансовые. Все метания – это надежды на что-то, а надежды не сбываются. Когда наступает время «Ч» или «Х» (скорее время «Х»), думаешь: «Для чего?»
Я пришел к выводу, что смысл человеческой жизни – найти дело, которым хочется заниматься. Не выгодно, а именно хочется. Можно назвать это призванием или как-то иначе. Я всегда завидовал людям, которые маниакально чем-то занимаются – будь то актерский труд или наблюдение за муравьями.
Человек всю жизнь смотрит на муравейник и не может оторвать от него глаз. Пишет трактаты о муравьях. Не потому, что надо заработать, и не потому, что ему кажется: он напишет не так, как другие. А потому, что не может без муравьев жить. Такие люди необязательно сумасшедшие. Они могут заниматься карьерой, любовью, но в это время думать о муравьях. И, уходя из жизни, они говорят: «И все-таки я на муравьев не насмотрелся».
Иногда я вижу человека, который вынужден, допустим, участвовать в каком-то застолье или совещании, но он в него совершенно не включен. Находясь в мизансцене совещания, он занят собой. Это получается только у людей, у которых внутри есть что-то настоящее, какой-то шампур. Все остальное для них – фон, и заводиться и влезать в споры не имеет смысла. Они пребывают не в состоянии полемики с окружающим бредом, а в состоянии внутренней полемики с самими собой.