Мой внук такой. Его окликают: «Андрюша, Андрюша…» А он сидит и не слышит. Потом вроде просыпается. Собственное аналитическое существование. Весь в себе, и ему с собой интересно.
Каждый кусочек жизненного пробега нужно закреплять или подтверждать. Сильны конкуренция и безразличие. Взаимоотношения выхолощены, остались только позитуры и слова. Когда кто-то долго и мощно держится в определенном статусе, это счастье. На это выйти – целое искусство.
Счастье сиюминутно. Накопительного счастья не бывает. Иногда радости оказывались ошибками, а неудачи и горести необходимыми, для того чтобы…
«Умная мысля приходит опосля». Прозрение наступает запоздало. Запоздалое прозрение – очень трагический момент. Все, что постфактум, чревато угрызениями совести. Нужно, чтобы сначала что-то созрело, а потом решать. Мы же сначала решаем, а потом созревает что-нибудь правильное и глубокое, но уже поздно.
То, что постфактум, всегда чревато разочарованиями и обидой на самого себя: вернуть ничего нельзя, пересуществовать невозможно, поезд ушел, а ехать надо, но не на чем.
Накопление трусости приводит к бешенству. Скорее это даже трусливость. Трусость – что-то масштабное, а трусливость – повседневность. Она выражается в поступках: пойти – не пойти, съесть – не съесть, выпить – не выпить. Накапливаясь, она становится биографией. Моя трусость порушила практически – будем к себе щедры – 50 % радости существования.
Верю не в судьбу, а в случай. Доверяю не интуиции, а предчувствию. Это не синонимы. Интуиция иногда предполагает какие-то надежды. А предчувствие никогда не сулит ничего хорошего.
Есть несколько тем, в которых я к 87 годам так и не разобрался.
1. Почему взлетает самолет?
2. Почему в одно и то же время зимой темно, а летом светло?
3. Почему на спокойно текущей равнинной реке – десяток шлюзов?
4. Почему тазобедренные суставы болят в положении лежа и не болят при ходьбе?
Мне терпеливо объясняют – самолет взлетает: поток воздуха, крыло, подъемная сила… Я спрашиваю: «А почему он не едет дальше по земле?» Говорят: «Скорость такая, что на земле ему уже тесно» Я: «А, понятно – а летает почему?»
Почему темно? Объясняют – угол наклона земной оси. Где земная ось? Оси не может быть у плоской штуки, стоящей на трех китах. Значит, они пронизаны осью и жарятся на солнце, как шашлыки.
Теперь самое страшное: шлюзы. Внуки уговорили меня прокатиться до Углича и обратно в мае 2021 года на прекрасном теплоходе «Мустай Карим». «Надо расслабиться, ты перенес коронавирус». Я согласился: «Полежу в шезлонге на палубе, проплыву мимо города Мышкина, где мы каких-нибудь 65 лет назад снимали сеновал и удили жерехов из Волги».
Купил себе соломенную шляпу и шлепанцы. Когда приехали в порт, увидели 150-метровую красную ракету типа подводной лодки – никаких палуб и шезлонгов. Но зато – всё включено, в т. ч. джакузи и бесшумные лифты, которые возили в бар. Ничего, думаю, если спросят: «Как вы отдохнули?» – надо ответить: «Да я шел “Мустаем Каримом” в Углич…»
Когда идешь из Москвы в Углич, преодолеваешь с десяток пятиметровых шлюзов. Можно было открыть окно, высунуть нос и оказаться на уровне глубины очередного шлюза. Лайнер останавливается, его закрывают с двух сторон воротами, и в страшной тишине он идет на дно. Потом открываются ворота, и он плывет дальше. Плывет недолго. Опять шлюз.
Я стыдливо спросил капитана, что так много этих захоронений. Он сострадательно улыбнулся и сказал, что это перепады уровня воды – река потому и течет, что не ровная, а с углом течения. Но это же не водопад! Предположим, есть перепад, но не столько же раз по пять метров! Я его поблагодарил, ничего не понял и пошел шлюзоваться.
Всегда меня приводили в недоумение загадки телосложения. С годами эти загадки все сложнее и их больше. По поводу тазобедренных суставов, которые болят в положении лежа и не болят при ходьбе, я советовался с тазобедренными светилами. Они пожимают плечами.
Если бы решить эти четыре проблемы, можно считать, что жизнь удалась. Самое обидное, что их все понимают, кроме тебя, это бесит и приводит к ощущению зря прожитой жизни. Остальное я прошел и познал – не страшно уходить.
Делать скептически умное лицо, когда не понимаешь предмета рассуждений или впервые слышишь употребляемые термины, – это талант. Можно прослыть или чванливым эрудитом, уставшим от вынужденного общения с дебилами, или просто закривленным гадом.
Когда еще не предполагали, что появится всезнающий Гугл, приобретали энциклопедии и словари. Красиво звучит: «Перечитываю сейчас энциклопедию».
Энциклопедии пухнут и пухнут. Их невозможно освоить раз и навсегда – все время возникают новые имена и открытия. Энциклопедия – тот максимум знаний, который человек должен получить. Все равно забываешь. Но есть злопамятные люди, которые пол-энциклопедии помнят и ссылаются.
Мне кажется, что надо или всю энциклопедию знать, или ничего не знать, а только догадываться. Половинчатость – признак неполноценности.
«Большая иллюстрированная энциклопедия» – обо всем лаконично, доступно. Каталог бренного существования. Зачитываюсь! Смотрю, кто из великих дожил до моих лет или обошел меня? Единицы. Это успокаивает.
Перелистал 32 тома, себя не нашел. Не найдя, пришел к выводу, что, если не стал Эйнштейном или Эйхманом, делать в истории нечего. Просто хорошие или плохие никому не нужны. А как хочется попасть в перечень фамилий эпохи.
«Страна не пожалеет обо мне, но обо мне товарищи заплачут». Эта репличка Геночки Шпаликова из его лирических моноложков. С одной стороны, действительно надеешься, что если не страна, так товарищи заплачут. А с другой – еще неизвестно, заплачут ли и они. Кто-то может тебя забыть, а кто-то уйти раньше. Как им плакать, если их не будет? Если все уйдут – тогда вообще никто о тебе не пожалеет.
Инкриминировать следующим поколениям свое быстрое забвение глупо. Сейчас такое ускорение всех процессов, что человечек, который остался тем же самым, не успевает обрабатывать свежий материал. Такая плотность новых поступлений – и человеческих, и технических, – что завтрашний день вытесняет сегодняшний.
Надежда, что ты будешь иметь какое-то значение в истории этой планетки, утопична. Надежда на мемориальные доски тоже небольшая: они грязные и никто их не читает. Мемориальная доска на доме по закону может появиться только через десять лет после смерти. Это срок выявления надежности.
Когда говоришь «забвение», возникает что-то глобальное. А если перевести на житейский уровень, то все очень просто. Перестают узнавать на улице и спрашивают фамилию в регистратуре. Делал как-то уколы у знакомых врачей. Вальяжно вошел в какой-то кабинет, куда меня провел приятель, а там сидели девочки-студентки, которые помогали врачам регистрировать. Одна спрашивает: «Фамилия». Мой приятель ей сурово: «Ты с ума сошла? Это Ширвиндт!» Она стыдливо поняла, что, видимо, надо меня знать, но, кто я такой, по-прежнему не догадалась. Спрашивает: «Как пишется?»
Раньше, когда я входил в продуктовый магазин около нашей дачи, все покупатели, не говоря уже о продавцах и кассирах, подходили, справлялись о здоровье, помогали выбрать негнилой помидор. С каждым годом узнают все реже и реже. Что делать? Или прекратить ездить в магазин, или начать круглосуточно рекламировать какой-нибудь банк.
Деньги! Очень давно ехал я со съемок из Ленинграда в Москву и оказался в СВ с одним генералом, следователем. Сухой, с интеллигентным лицом. Первые полчаса он якобы читал какие-то материалы, а я якобы читал какую-то книжку. Потом мы оба поняли, что не выдержим, и выжрали бутылку коньяка, он расслабился, и я в процессе разговора заметил: «Слышал, что недавно следователь вашего уровня помог кому-то за взятку». Он сказал: «Ужасный случай, но бывают такие деньги, от которых невозможно отказаться». Это можно перенести на что угодно.
Но кто-то меня все-таки еще знает. Недавно получил письмо: «Здравствуйте, Александр Анатольевич! Пишет Вам Ваня из Санкт-Петербурга. Мне 12 лет, и я являюсь вашим поклонником. Я им являюсь большую часть своей жизни».
Моя любимая передача – брата Женечки Симоновой Юрия Вяземского «Умницы и умники». Я понимаю, что там есть элемент режиссуры и подготовки, но потрясает географический разброс участников.
Допустим: «Клюева Маша, поселок Бздынь Бздыньского района». Она сидит в Бздыни и знает двоюродную сестру Робеспьера. Меня это совершенно умиляет и обнадеживает.
То же в Церкви. Молодое и среднее поколение духовенства. Мало с кем я знаком, но визуально – это другие лица: интеллигентные, красивые, с хорошими лбами и чистыми бородами. Это не хилые служки и пьяные попики из классики. И чем ниже ранг, тем более горящие глаза. Это замечательно, потому что если театр должен существовать, то Церковь не может не существовать.
Отрывок 32. А там-то все-таки что?
С каждым витком жизни все больше ощущаю, что там что-то есть. Часто совпадения бывают такими непредсказуемыми, что думаешь: это может быть только оттуда. Надо себе придумать Бога.
В перестройку на Пасху и Рождество на богослужениях в больших храмах страны стояла вся партийная советская элита и истово крестилась. Многие из этих людей были в пожилом возрасте. То есть застали, а может, даже и внедряли атеизм как приспособление к жизни в советском государстве. Когда кого-то из них спрашивали, что за метаморфоза, кто поумнее отвечал: «Мы это делали под давлением узурпаторов, но внутри оставались верующими». И они бессонными ночами молились на угол, где висел двухсторонний портрет: с одной стороны – Сталин, с другой – икона.
В основном к концу жизни возникает потребность покаяния. Исповедь – прекрасная придумка. Исповедь при эпитете «тайная». Отпущение грехов происходит через какое-то признание, и тогда есть надежда на индульгенцию.