— В самое темечко, бро, — М’беки ухмыльнулся, сверкнув белыми зубами. Лицо собеседника он читал лучше, чем текст в сфере коммуникатора. — Стартану, и ваших нет. А теперь представь: лежу я старенький, и вот смерть с косой. Замахнулась костлявая… Что я сделаю? Ты помрёшь, это мы помним. А я?
— Пуфф! — одними губами выдохнул Тумидус.
— Верно мыслишь. А я раньше, чем кони двину, выйду в большое тело. Из малого в большое, врубился? Лежал куском дерьма, и раз — лечу вольной птичкой. В смысле, плыву вольной акулой по бескрайним просторам космоса. Клёво, бро?
— Ну, клёво, — согласился военный трибун.
Он ждал подвоха. Он имел на то основания.
— Главное, назад не возвращаться, — развивал идею антис. — Вернусь-то я таким, каким ушёл! В смысле, без пяти секунд дохлым. Вернусь, а тут смерть, коса, взмах — раз, и я опять в космосе. Нет, возвращаться нельзя, лучше акулой по бескрайним. Без возврата, понял? Навсегда. В большом теле — навсегда, во веки веков. Без малого.
— Не представляю, — честно признался Тумидус. — Совсем без малого тела?
— Ага.
— Без всего этого?
Военный трибун похлопал себя по груди, по плечам. Привстал, похлопал по заднице.
— И без этого тоже, — согласился М’беки. — Обожди, я быстро…
Он сходил за вином, поднял бокал в странном жесте. Решив, что молодой антис собирается произнести тост, Тумидус поднял свой бокал в ответ, но М’беки вместо тоста произнёс с кривой улыбкой:
— И без этого. Не представляешь, бро? Не въезжаешь? Я тоже. И знаешь, почему? Молодой я ещё. Состарюсь — представлю, въеду. Для того Папа и зовёт. На про́всегда бывает кто-то молодой, из наших. Традиция! Смотрим, жизни учимся. Смерти учимся. Провожаем…
— Провожаем?!
Тумидуса как током ударило:
— Вы что, его и в космос провожаете? Покойника?! Ну, не покойника… Не знаю, как назвать. После смерти малого тела — провожаете, да?
— Да. Недалеко: рядом покрутимся и назад. Наши, кто с опытом, предупреждали: они не любят, если долго рядом тусоваться. Долгие проводы — лишние слезы. Почти сразу улетают, и привет.
— И привет…
Гаю Октавиану Тумидусу — военному трибуну, кавалеру ордена Цепи, малому триумфатору и члену Совета антисов, короче взрослому, состоявшемуся гражданину Великой Помпилии — было до слёз обидно, что Папа пригласил его на проводы одного, без Тумидусова колланта. М’беки, выходит, проводит Папу Лусэро на орбиту, а то и дальше, и все антисы, кто прилетит на проводы — тоже, а Тумидус останется во дворе Папиного дома, как брошенная собачонка. Слушать причитания вдов? Рёв детворы? Пьяные воспоминания соседей? С Папы станется подшутить над приятелем напоследок.
— Почему же мы их потом не встречаем?
Их, подумал военный трибун. Мёртвых антисов. Нет, не мёртвых. Живых. Нет, не живых. Каких? Было у меня два тела, большое и малое. Осталось только большое: лучи, волны, поля. Малого больше нет. Не ем, не сплю, не испражняюсь. От малого тела осталась память, запись в матрице. Бракованная запись за миг до смерти. Вернусь — взлечу. Вернусь — опять взлечу, раньше чем вернулся. Феномен «обратного времени», возврата нет. Билет в один конец. В рай?!
Крупная капля пота стекла по его щеке. Ещё одна. И ещё. Зря я пришёл в форме, вздохнул Тумидус. Надо было одеться полегче.
Он знал, что врёт. Что дело не в форме.
— Где? — удивился М’беки. — Где мы их не встречаем?
— В космосе! Если они в космосе, значит, мы должны их встречать! Видеть, фиксировать! Штурманы кораблей, диспетчеры наземных и орбитальных космопортов… Мы, колланты; вы, антисы… Должны встречать!
— А если мы с тобой на Китте, значит, я должен с тобой встречаться? Обязан? Китта большая: не захочу, так разминёмся. А космос ещё больше, — М’беки широко развёл руки, демонстрируя величину космоса. — Нафига им с людьми встречаться? Люди мимо летят, и они — мимо, тихой сапой. Антис без малого тела теряет интерес к человечеству. К тебе, ко мне, вон к той бабе…
М’беки указал на молоденькую вудуни, тиранившую узкий и высокий барабан. Как и все музыканты, вудуни разделась до пояса, демонстрируя выдающиеся таланты, и интерес к ней со стороны окружающих рос с каждой секундой.
— Дети, внуки, и те забываются. Нет, если уж ты помер в малом теле, ты не должен контачить с теми, кто ещё живой. Таков закон бытия, бро, — Думиса М’беки зажмурился, вспоминая. С подачи Тумидуса его потянуло на высокие материи, но своих слов парню не хватало, вот М’беки и припоминал чужие, слышанные от кого-то из старших антисов. — Ты теперь типа странник вселенной. Ну, ангел. Летаешь сам по себе, одинокий волк, познаёшь, мать её, истину. Если скучно, можешь трассы от флуктуаций позачищать. В самостоятельном порядке, не ожидая благодарностей.
Долг выполнен, сказал себе Тумидус. Долг перед человечеством. Кокон сброшен, гусеница превратилась в бабочку. Зачем ей теперь гусеницы? Значит, после смерти Папы посидеть с ним за пивком больше не получится. Отыскать Папу в космосе? Собрать коллант после Папиной смерти, летать, искать, найти… И что? Надоедать типа страннику вселенной своей белковой суетой? Мешать познавать, мать её, истину? Здрасте, Папа, давно не виделись. Удели минутку, а? Мы тебе памятник на могиле ставим, глянь эскизы.
Неловко, да.
— И всё? — машинально спросил военный трибун.
— Не знаю, бро. Может, и не всё. Вот помру, узнаю.
— Хорошо, люди мимо. Нет интереса. А ты?
— А что я?
— Антисы вроде тебя? Тоже нет интереса?
— Молодой я ещё. Ну сам подумай, какой у Папы ко мне интерес? На проводы пригласил, и спасибо. С кем-то, говорят, встречаются, из наших. С теми, кто из матёрых, крутых. Редко, правда. Ты Рахиль спроси или Кешаба. Нейрама спроси, вы ж знакомы?
Напиться, что ли, подумал Тумидус. До чертей, до свинячьего визга.
До мёртвых антисов.
— Дрянь, — с чувством выдохнул он. — Редкая дрянь.
М’беки кивнул. Понимал, что речь не о вине.
— Думаешь, — тихо поинтересовался молодой антис, — зачем я тебя сюда пригласил? Это мы уже Папу провожаем, мы с тобой. Они, — М’беки мотнул головой, указывая на веселящихся посетителей, и стал напяливать котелок на кубло туго заплетённых дредов, — они ещё ничего не знают, но мы-то знаем? Такие у нас проводы, бро, отсюда до упора. Других не дадут, имей в виду. Пей, радуйся, что не завтра. Есть ещё время, есть.
Время, повторил Тумидус. Время, будь ты проклято. А ведь сколько дней я мог бы жить в блаженном неведении? Папа всё учёл: полагая, что Тумидус находится на Октуберане, в другой, весьма далёкой звёздной системе, что без своего колланта он не способен преодолеть огромное расстояние иначе, чем на корабле, в числе иных пассажиров, а коллант, захоти Тумидус лететь способом, принятым среди антисов, не собрать за день-другой; опять же, военный трибун наверняка занят делами, важными и безотлагательными, отпуск придётся согласовывать с командованием, и вылет отложится — короче, хитроумный карлик связался с Тумидусом заранее, задолго до срока назначенных про́водов, проявив несвойственную Папе щепетильность.
Три года назад, пребывая в философском расположении духа, что с Папой случалось редко, а главное, грозило последствиями, Лусэро Шанвури сказал военному трибуну: «Люди — звёзды. Костры во тьме, и в каждом горит время его жизни. Когда оно сгорает до конца, звезда гаснет. Мы, антисы, сильные мира сего, — тут Папа не сдержался, хихикнул и вновь стал серьёзным, — не исключение. Мы всего лишь горим ярче. Наше единственное преимущество — прежде чем сгореть, мы проносимся по небу и валимся за горизонт». Тогда военный трибун, черствый помпилианский сухарь, счёл это фигурой речи. Звёзды, костры, горизонт. Дешевая лирика. И лишь сейчас, в толпе гуляк-вудунов, от которых разило пальмовым вином, слушая рокот тамтамов, Гай Октавиан Тумидус кожей, мышцами, нервами, всем своим существом почувствовал, как глубоко внутри него, вероятно, в сердце, выгорает время: стремительно и беспощадно, минута за минутой.
Глава третьяПринуждение к сексу, или Живой кукиш энергетам
— «…угрожая мне извращённым способом телепатического насилия, Гюнтер Сандерсон принудил меня пойти с ним в уединённое место, которое называл персональным коттеджем, где заставил принимать вместе с ним наркотические средства, после чего занимался со мной различными видами секса, включая ментальный…»
— Это точно. А теперь эта, как её…
— Мирра Джутхани.
— Вот-вот. А теперь она трахает наш коллективный мозг.
— «Мои показания может подтвердить Рудгер Вандерхузен, старший механик на грузовом рефрижераторе „Вкусняшка“. Гюнтер Сандерсон угрожал телепатическим насилием и господину Вандерхузену, что могут подтвердить свидетели, находившиеся в момент конфликта в столовой научного городка при Саркофаге…»
— Что Сандерсон делал возле Саркофага?
— Работал слухачом. Вахтовый метод, смена — два месяца.
— Они что, совсем рехнулись? Загнать мальчишку в карантинную зону…
— Управление научной разведки ответило на наш запрос. Пишут: «Было принято решение привлечь к наблюдению менталов-студентов, как особо чувствительных к тонким воздействиям».
— Они бы ещё детей подключили…
— «…принуждать господина Вандерхузена к сексу Гюнтер Сандерсон не стал, ограничившись мной…»
— Вандерхузен дал подтверждение. Запись приобщена к делу.
— Зачем этот кретин Вандерхузен привез сучку-брамайни на Шадруван?
— Сейчас посмотрю. Ага, вот. Для энергообслуживания холодильника со стейками.
— Лишить премии. Понизить в должности до механика.
— Перевести на каботажные внутрисистемные рейсы.
— Поддерживаю.
— «…отцом ребёнка, рождённого мной девять месяцев спустя, является Гюнтер Сандерсон. Прилагаю результаты досудебной экспертизы ДНК на отцовство, проведенной на базе венозной крови, а также мазков изо рта матери и ребёнка. Настаиваю на дополнительной экспертизе с привлечением биологических материалов Гюнтера Сандерсона…»