— А что имеет значение, гуру?
— То, что Злюка Кешаб могуч. И его спутники-антисы сильны, как легендарный Марути. Они в состоянии убить беглеца? Да, в состоянии. И поэтому они не в состоянии его поймать.
— Почему, гуру?
— Потому что стаи хищных флуктуаций, с беглецом или без беглеца, боятся Кешаба как огня. Боятся и бегут сломя голову, едва почуяв приближение Злюки. Когда тигр ревёт во всю глотку, бродя по джунглям, много ли у него шансов наткнуться на быстроногого козленка? А у кораблей есть шанс. У кораблей, битком набитых энергетическими деликатесами — вкусными, сладкими людьми. Так и передай генералу: у кораблей есть шанс. Если, конечно, они будут охотиться вдали от громогласного Кешаба; если охотники притворятся добычей…
Внизу текла река, священная как ложь.
— Седрик Норландер? У меня к вам вопрос.
— Слушаю вас, господин Тиран.
— Просто Тиран. К оперативному псевдониму не добавляют вежливых форм обращения. Не переживайте, я отвечу вам тем же.
— Да, Тиран. Слушаю.
Конопатая физиономия в сфере коммуникатора утратила бесшабашность, приобретя взамен зубодробительную серьёзность. И так каждый раз, подумал Тиран. Стоит обратиться к ним с вопросом, как они лихорадочно припоминают, где успели напортачить. Зачем мне телепатия, когда у них такие лица?
— Вы хорошо помните себя в детстве?
— Я себя отлично помню в любом возрасте. Какой именно вас интересует?
— Восемь-девять лет. В эти годы у вас бывали… Ну, скажем, видения?
— Я ментал. У всех менталов бывают видения. В детстве — особенно.
А в глаза не смотрит, отметил Тиран. Избегает.
— Я в курсе, Норландер. Но сейчас речь идёт конкретно о вас. У вас случались необычные видения, когда ваше сознание находилось под шелухой? Галлюцинации?
— Насколько необычные?
— Достаточно необычные, — Тиран произнёс это с нажимом, намекая собеседнику, что устал от его виляний, — чтобы вам из-за них пришлось обратиться к интернатскому врачу.
— Ну, была какая-то ерунда…
— Подробнее, прошу вас. Что за ерунда?
Слово «ерунда» не входило в обычный лексикон Яна Бреслау. Но с кем поведёшься, от того и наберёшься. Что же ты медлишь, мысленно скрипнул зубами Тиран. Ну же, парень! Могу пнуть, если тебе от пинка станет легче.
— Норландер! Сказать, о чём вы сейчас думаете?
Седрик вздрогнул.
— Да! — с вызовом заявил молодой ментал.
— Вы думаете: «Я влип!». Вы думаете: «Скажу правду — сочтут психом и отстранят от проекта!» Вы думаете: «Совру — всё равно выяснят и тем более отстранят, как неблагонадёжного». Ну как, я гожусь в телепаты? Так вот, Норландер, поверьте старому кабинетному волку: неблагонадёжность хуже любых отклонений. Мы тут все — сплошные отклонения. А уж я, ваш покорный слуга — псих со справкой.
— Вы?
— Показать справку? Или вам хватит устных гарантий генерал-лейтенанта Юргена ван Цвольфа? Колитесь, юноша, не морочьте мне седую голову. Что вы видели в детстве? Какие страшилки вас пугали?
— Город, — сдался Седрик. — Там, под шелухой, был древний город. Песок, развалины. Из развалин ко мне вышла тётка…
— В смысле, тётка?
— Ну, женщина. Флейтистка.
— Она играла на флейте?!
— Нет, просто держала в руке. Она заговорила со мной. Мол, передай…
— Что?!
— Не знаю.
— Издеваетесь, Норландер?
— И в мыслях не держал. Я так и не узнал — что. Объявился этот… огненный. С меня ростом, на человека похож, только весь из огня. А за ним из руин ящер лезет! Хищный! Морда в складках, глазом косит…
Чувствовалось, что воспоминания Седрику неприятны.
— А вы?
— А что я? Я же маленький? Я и дал дёру!
— …там сначала был цирк. Арена, трибуны… Но цирк быстро занесло песком. Она подошла, и кошка тоже, и мальчик из огня. Мы поговорили, и все. Она сыграла мне на флейте. Это же ничего, если мы поговорили?
Дождь. Кладбище. Капли лупят по зонту.
Пятнадцать лет назад.
Пять лет со дня смерти Регины ван Фрассен, выпускницы интерната «Лебедь» — специального учебного заведения для менталов Ларгитаса, школы, в которой учились все «слухачи» Саркофага на карантинном Шадруване, они же сейчас — команда секретного проекта «Кольцо».
Седьмой «Погребальный» ноктюрн ван дер Линка.
— Ты молодец, — говорит Ян Бреслау, обращаясь к мальчику по имени Гюнтер. — Ты даже не представляешь, какой ты молодец!
— Дали дёру? Под шелухой?
— Ну да. Я тогда не думал: шелуха, не шелуха. Испугался и побежал. Вылетел наружу, разорвал контакт. И сразу к доктору: нас предупреждали насчёт последствий галлюцинаторного эффекта. Доктор меня успокоил, таблетки прописал. Недельный курс.
— Видения повторялись?
— Нет.
— А у других?
— В смысле?
Седрик Норландер изобразил такое искреннее недоумение, что в его правдивость не поверил бы и сам Человек-Наивность.
— У ваших приятелей из интерната, — с ангельским терпением разъяснил Тиран. — У других детей-менталов.
— Не знаю.
— Вы никогда не разговаривали об этом?
— Мы страшилки любили. Ночью, в общей спальне. Чёрный Фаг, Корабль-Призрак…
— Флейтистка в руинах? Мальчишка из огня? Ящер-людоед?
— Бывало, да. Я же и запустил.
— Ты мне мозги не пудри!
Тиран точно рассчитал момент, когда следовало взорваться — и взорвался с большим эффектом. Седрик аж пятнами пошёл.
— За идиота меня держишь?! Запустил он! Быстро отвечай: кто ещё из твоих приятелей видел женщину с флейтой?!
— Я не стукач!
Пятна слились воедино. Лицо молодого человека вспыхнуло, словно Седрика мучил жар.
— Норландер! Вы отказываетесь сотрудничать?
— Я не предаю друзей!
— А как насчёт предательства интересов Родины?
Дождавшись, пока Седрик отведёт взгляд, Тиран рявкнул с солдатской прямотой:
— Имена! Фамилии! Живо!
Их было шестеро, включая Гюнтера Сандерсона. Все — выпускники интерната «Лебедь». Все — «слухачи» Саркофага.
— Спасибо, Норландер. Я ценю ваше добровольное сотрудничество. Вы нам очень помогли. Возвращайтесь к тренировкам, не смею вас больше отвлекать.
— Я…
— Остаётесь. Мне нужны честные люди с хорошей памятью.
Отключив связь, он сверился со списком. Всё верно, Седрик назвал всех, чьи личные дела и медицинские карты переслали Тирану из специнтерната после тщательного отсева. В возрасте восьми-одиннадцати лет эти дети обращались к интернатскому врачу, жалуясь на видения, а то и на вторжения в мозг.
В видениях неизменно присутствовала женщина с флейтой.
— Ты молодец, — говорит Ян Бреслау, обращаясь к мальчику по имени Гюнтер. — Ты даже не представляешь, какой ты молодец!
— Я потом хотел ещё раз — туда. Не получилось, — взгляд Гюнтера мрачнеет. Похоже, он не доверяет чужой похвале. — Она предупреждала: это случайность. И велела искать способы. Только способы должны искать вы. Мне ещё рано…
Гюнтер Сандерсон, десяти лет от роду, долговязый и нескладный, смотрит на обелиск. Мокрый, тёмно-зелёный гранит. Дождь съел легчайший перламутровый отлив, растворил в воде. Две статуи, мужчина и женщина, Николас Зоммерфельд и Регина ван Фрассен: он обнимает её за плечи, оба смеются, глядя куда-то вперёд. Между ними стоит мальчик, ничем не похожий на Гюнтера. В частности, Гюнтер живой, а мальчик каменный. Ладонь ребёнка лежит на загривке лохматой козы. В обелиске нет ничего трагичного, но маленький Гюнтер смотрит на обелиск так, словно готов заплакать в любой момент.
— Вы ищите, — напоминает он. — Хорошенько ищите. А если у вас не получится… Не бойтесь, я быстро расту.
— Расти быстрее, — просит Бреслау. — Я обожду.
Всё-таки ты не уникум, подумал Ян Бреслау. Ты не уникум, кавалер Сандерсон, а жаль. Я так надеялся… Единственное, что отличает тебя от приятелей-менталов, взъерошенных птенцов «Лебедя», до которых сумела достучаться заживо похороненная госпожа ван Фрассен — это твоя честность. Ты обещал? Ты выполнил обещание. Да, честность и чувство долга. Качества, бесспорно, редкие, похвальные, но вряд ли они имеют касательство к нашему Отщепенцу.
От честности антисы не рождаются.
Увы и ах.
«Я идиот. Нет, я мерзавец. Нет, я мерзавец и идиот, конченый болван. Я должен был сразу после эпизода на кладбище отправить запрос в интернат. Или хотя бы расспросить Гюнтера, одинок ли он в своём контакте с Региной. Она стучалась, ломилась, кричала, пока были силы, а я выслушал мальчишку и ничего не сделал. Наверняка ван Фрассен стучалась и ко взрослым телепатам. Она стучалась, а взрослые воздвигали несокрушимую оборону, пресекая её попытки в зародыше. Взрослым отлично известно: в мозг не ломятся с добрыми намерениями. Её хватило на пять-шесть лет крика из-под земли, а потом… Иссякли силы? Саркофаг сделался непроницаем? Какая разница?! Мы дважды похоронили тебя, флейтистка. Я, Ян Бреслау, своей тупостью убил тебя, закопал и надпись написал: „Сдано в архив“…»
Снимая стресс, он нырнул в рутину. Текстовые выписки, снимки, видео. Графики, диаграммы. Тиран по опыту знал: лишь напряжённая, требующая полного сосредоточения работа способна превратить его из профнепригодного истерика в бесстрастного истукана. С упорством, достойным лучшего применения, Бреслау бился головой в стену. Все материалы, которые он перебирал, были посвящены одному человеку — Гюнтеру Сандерсону.
Кавалер Сандерсон, румяный и долговязый честняга, просто обязан быть особенным, уникальным, единственным в своём роде. Обязан, и баста! Если, конечно, тупой упрямец Ян Бреслау не принимает желаемое за действительное. Что, если чуда не произошло? Что, если Гюнтер — не отец Отщепенца?
В любом случае, это следует выяснить.
Всё остальное, имевшее отношение к проекту «Кольцо», делалось без непосредственного участия Тирана. Процесс запущен, огромная машина набирала обороты. Инструкторы до седьмого пота гоняли экипаж и спецкоманду «Ловчего», натаскивая людей на ситуации возможные и невозможные, штатные и нештатные. Орбитальные верфи Хельмы, находящейся под негласным протекторатом Ларгитаса, который день работали в режиме строжайшей секретности — здесь, в самом сердце охотничьих угодий стаи, полным ходом шло переоборудование рейдера «Ловчий». Это лишь в программах имитаторов корабль был полностью готов и укомплектован — в реальности для модификации требовалось время. Ареал обитания стаи планомерно засеивался зондами слежения. Приказ гласил: ни один волновой объект в этом секторе не должен ускользнуть от внимания научной разведки Ларгитаса! Агенты-внешники на Хиззаце рыли носом землю в поисках сгинувшей в канализации Мирры Джутхани. Очередная томная красотка, готовая зачать ребёнка, стучала в дверь кавалера Сандерсона — врачи-консультанты точно рассчитали период, достаточный для отдыха и восстановления сил упомянутого кавалера. И нёсся к Шадрувану фельдъегерский курьер-корвет, салютуя разрешением для карантинной службы на вывоз растительного груза государственного значения — шестидесяти тюков травы-«пу́танки», свежей и сушёной, для новой серии евгенических экспериментов…