— Послушай, Виктор, а ты, случайно, Кабанова не знаешь? — спросил я, не замедляя шага.
— Левку-то? Конечно же, знаю! — И мой собеседник впервые за время нашего знакомства улыбнулся. — Учился у нас один такой. Талантливый парнишка, но врун редкостный. Бывало, сидим после занятий с кружками пива, а он знай себе рассказывает всякие истории одна другой навороченнее. Про психов, про оживших мертвецов, зомби всяких… И чтобы непременно все герои к финалу помирали страшной смертью. Я его, помнится, однажды спросил, отчего он такой кровожадный. А он мне и отвечает: мол, если бы все истории хорошо кончались, то кто бы меня стал слушать? Кровавый финал — он за душу цепляет. Как в «Гамлете». Представь, что было бы, если б в финале у Шекспира Офелию откачали, королеве промывание желудка сделали, а Гамлета в реанимации починили? И кто б тогда стал на это билеты покупать? Вот такой он человек, Левка Кабанов. А ты его откуда знаешь?
— Так я много кого знаю, — уклончиво ответил я. За последние два дня я твердо усвоил, что лучше держать язык за зубами. Там он целее будет.
— Что ж… — Виктор, казалось, только порадовался моему ответу. — Болтливостью ты не отличаешься. Да и дрался неплохо для начинающего. Такие люди нам интересны…
Я хотел было едко возразить, что уже несколько лет изучаю боевые искусства и начинающим считаться явно не могу, но вовремя прикусил язык.
— Вот уж не знаю, чем это я вас так заинтересовал. И вообще, кто такие «вы» и каким это образом ты очутился в том дворе, когда меня избивали?
Мой собеседник кивнул, словно давно ждал этого вопроса.
— Профессия у нас такая — оказываться в нужном месте в нужное время. Да и кричал ты на пол-Москвы, аж Останкинская башня закачалась. Что же касается нас… Пока что тебе стоит знать только то, что мы — самое эффективное боевое подразделение во всей России, которое занимается обучением и тренировкой бойцов совершенно нового типа.
— То есть школа, выпускающая боевиков вроде тебя?
— Ну что ты! — улыбнулся Виктор. — Я еще, можно сказать, первоклассник, обучаюсь всего год. И сейчас у нас нечто вроде практики. Ходим по городу, запоминаем, тренируемся — вот как с теми господами из черной «Волги»…
— Хорошенькие тренировочки… — проворчал я. То, что говорил Виктор, было вроде бы вполне убедительно и логично, но в последнее время я приобрел аллергию ко всем секретным организациям, члены которых так хорошо умеют убивать людей.
Тем временем мы вышли из сквера и, никем не остановленные, затопали вверх по одной из извилистых улочек, которых полно в центре столицы.
— …Так что для обучения мы отбираем кандидатов до двадцати лет, с хорошей реакцией и начальными боевыми навыками, а также с достаточным уровнем интеллекта, — продолжал тем временем мой собеседник. — Вот и все, что я вправе тебе сообщить.
— Спасибо за доверие, — усмехнулся я. — Ну и что из этого следует?
— Пока что ничего, — ответил Виктор. — Но твои действия в экстремальной ситуации я считаю вполне удовлетворительными, так что мы можем рассмотреть твою кандидатуру при наборе в очередную тройку. Успеха не гарантирую, но все может быть.
— Как это мило! — воскликнул я. — Не успел я отделаться от визитеров из одной секретной организации, как мне тут же предлагают вступить в другую! Кстати, ты мне так и не сказал, на кого работает ваша организация. Коммунисты? Демократы? КГБ? Говори, не стесняйся!
Я с удовлетворением увидел, что Виктор смешался и с трудом подбирает слова для ответа.
— На основе чего мы созданы, я пока не имею права тебе сказать, — наконец изрек он. — Узнаешь, кода придет время. А работаем мы не на красных, не на белых, а на Россию, запомни это.
— Все вы только и умеете, что прикрываться Россией, — усмехнулся я. — Нет, такие разговоры не по мне. За помощь спасибо, но здесь наши дороги расходятся.
Я остановился и демонстративно подал руку на прощание.
— Хорошо, — ответил Виктор. — Мы не можем и не хотим никого заставлять работать с нами. Желаю удачи.
Он крепко пожал мою руку. Я уже собрался уйти, когда он, порывшись в куртке, протянул мне своеобразную визитку, на которой не было указано ничего, кроме телефонного номера.
— Вот, держи на всякий случай, если вдруг передумаешь, — сказал Виктор. — Это номер нашего радиотелефона. Звони в любой момент и говори, чтобы вызвали Гека. Понял?
— Чего уж тут непонятного? — Я повертел визитку в руках и небрежно сунул ее в карман джинсов. — Чук, Гек, и все дела.
— Вот и замечательно! — И Виктор, кивнув на прощание, растворился в ближайшем переулке, словно его и не было. Пожав плечами, я продолжил свой путь.
О последующих трех днях я, честно говоря, вспоминать не хочу. В рваной рубашке, без паспорта метался я по Москве, разыскивая своих еще недавних друзей и тщетно надеясь, что хоть кто-нибудь поможет мне. Настоящим шоком для меня было посещение подвальчика, в котором Хиромацу обучал меня своему искусству. Когда я туда зашел на следующий день, то не поверил собственным глазам — татами и макивары исчезли, грязная лампочка освещала давно не крашенные доски голого пола, а о том, что здесь когда-то проводились тренировки, можно было понять лишь по забытой шведской стенке. Я возвращался туда еще в течение нескольких дней, но так и не встретил ни Хироси, ни его учеников. До сих пор я теряюсь в догадках, куда он исчез и что послужило тому причиной. Возможно, что после поражения коммунистов «Акахата» спешно отозвала своего представителя из Москвы. Но этого мы, вероятно, никогда не узнаем.
На второй день я наконец решился и позвонил Аленке. Трубку взяла ее мать и, узнав мой голос, твердо попросила меня больше не беспокоить Алену своими звонками. По-видимому, мой отец успел связаться и с ними, так что они решили, что бывший сын Ивана Трофимовича — неподходящее знакомство для их дочери. Не помогли даже мои отчаянные требования позвать к телефону саму Аленку. Матушка была непреклонна.
Бросив трубку, я истратил последнюю мелочь из кармана на то, чтобы добраться до ее дома. Дверь на мой звонок открыла сама Аленка. Ни слова не говоря, я сгреб ее в охапку, выволок за порог и захлопнул дверь. Она отстранилась от меня и прижалась спиной к стене, испуганно глядя на мою физиономию. Надо сказать, что там наверняка было отчего испугаться — сине-зеленая полоса на одной щеке, кровоподтек на другой и вдобавок совершенно безумные глаза. Но я тогда не обращал внимания ни на что и все говорил, говорил, говорил… Пока наконец не поднял глаза, чтобы посмотреть на ее лицо. Я ожидал увидеть все, что угодно — сочувствие, испуг, ужас и даже отвращение, но только не это холодненькое выражение брезгливой скуки, с которым эстет, по ошибке зашедший в провинциальный театр, наблюдает за кривляньями бездарного актера, играющего пошлый водевиль.
— Ну что уставился? — спросила она, когда я наконец замолчал. Никогда еще я не слышал у нее такого голоса и даже не подозревал, что она, моя вечно приветливая Аленка, на него способна. — Выговорился наконец? Тогда отпусти меня и ступай отсюда.
Я понуро отстранился. Алена несколько раз, оглядываясь на меня, подергала захлопнувшуюся дверь.
— Дурак, — сказала она, нажимая на кнопку звонка. — Идеалист чертов… Ты посмотри на себя — кем ты был и кем стал… Ведь ты же теперь никто. Ты понял? Ни-кто!
Щелкнул отпираемый с другой стороны замок. Не имея ни малейшего желания встречаться еще и с ее родителями, я стремглав кинулся вниз по лестничной клетке…
Вот так я остался совсем один, без друзей, денег и документов, да к тому же будучи совершенно неподготовленным к подобному существованию. Разумеется, об учебе не могло быть и речи — у меня не было сомнений, что если Полковник нападет на мой след во второй раз, живым я из этой переделки уже не выйду. Даже само мое дальнейшее пребывание в столице было уже делом чрезвычайно небезопасным. На перекладных электричках я добрался до Ленинграда, где и провел следующие несколько месяцев. Следует сказать, что кочевая жизнь, несомненно, пошла мне на пользу. Впервые я стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Кем я только не был тогда — и грузчиком, и переводчиком у подвернувшихся иностранных миссионеров, и даже вышибалой в одном из питерских ночных баров. Оттуда меня, впрочем, быстро выгнали за порчу зеркала в туалете — я его по неосторожности разбил головой местного наркодилера. Лишился я этой работы очень некстати — на дворе была уже поздняя осень, а бар также служил мне местом бесплатной ночевки. Пришлось обосноваться в одной из закрытых на зиму дач в нескольких километрах от Купчино. Хозяевам дачи от этого была только польза — дом я старался содержать в идеальном порядке, вещей и небогатых остатков провизии не трогал — себе дороже: мне довелось вдоволь наслушаться страшных историй о том, что многие хозяева специально для бомжей оставляют в своих дачах на зиму отравленную еду и водку, чтобы переморить их как крыс. Об этом и о многом другом поведал мне старый многоопытный бомж, обосновавшийся в одной из соседних дач. За долгие годы, проведенные без крова, он, вероятно, забыл даже собственное имя. Друзья его называли не иначе как Агдамским, в честь его любимого портвейна. Поговаривали, что в прошлом он был доктором географических наук, со скандалом изгнанным из университета за одну из своих статей про Южные Курилы. Агдамский был мастером на все руки и даже починил за полстопки валявшийся на чердаке моего нового обиталища старенький черно-белый телевизор. Лучше бы он этого не делал…
В начале ноября я сидел возле печки и шил себе рюкзак, готовясь к путешествию вместе с питерскими автостопщиками по маршруту Ленинград — Владивосток. На столе, как обычно, блеял последние новости включенный телевизор. Внезапно на экране возникла картинка, показавшаяся мне подозрительно знакомой. Приглядевшись, я узнал собственный дом. От окна спальни родителей по направлению к земле была нарисована прерывистая белая стрелка, упиравшаяся внизу в сильно прогнувшуюся решетку забора. Спокойный голос диктора равнодушно поведал, что вчера вечером после телефонного звонка от неустановленного абонента один из видных советских чиновников неожиданно покончил с собой, выбросившись из окна.