— Ира! — раздался выкрик откуда-то поблизости.
Ира обернулась. Павел стоял на летном поле, такой нелепый со своими торчащими ушами, в десантной форме, и смотрел на нее влюбленными глазами. Она улыбнулась и махнула ему на прощание рукой. Больше в аэропорту делать было нечего.
В стороне от летного поля стоял облупленный, видавший виды «уазик». Ен устроился рядом с незнакомцем, Сон и Ира разместились сзади.
«Козел» затарахтел по дороге. Здесь еще была Ингушетия, еще был мир, но в воздухе уже пахло гарью и смазочным маслом. Села обезлюдели, попадались только военные. Магазины стояли то закрытые и заколоченные, то, наоборот, распахнутые и пустые. Дороги, и так щербатые, были окончательно разбиты танковыми гусеницами, и трясло так, что приходилось держать рот плотно закрытым, чтобы не откусить себе язык. Все-таки минут через десять Ен приноровился к дороге и открыл рот, чтобы заговорить:
— Ну, как тут вообще?
— Как, как… Херово, вот как! — Голос у шофера был как у осипшего петуха. — До чего эти пидоры армию довели! Вишь, танков понагнали. Ну на хер тут танки? В горах? Это ж дрова. Гробы. С ними в Афгане еще намучились. Сколько их там в пропасти посвора-чивали! А в городе с ними что делать? Там, в развалинах, танк чуть не из рогатки подбить можно. И три солдатика сгорят — «мама» не успеют сказать. Блин, Грачев же в Афгане был — что он думает, мать его? Совсем мозгов в голове нету? И не трус вроде. Все, бля, приличные генералы лезть сюда поотказывались. Тот же Воробьев — крутой мужик, но хороший и генерал толковый. А этот — ему эту старую жопу дали лизнуть, он и рад стараться, стратег хренов! И артиллерия. Она где нужна? В чистом поле, когда противник в куче и техника у него вся построена. Вот тогда его стопятидесятидвухмиллиметровыми и надо накрывать. А тут это — как из пушек по воробьям. Да еще и палить никто не умеет. Потому что эти артиллеристы в своих училищах снаряды в руках не держали. Они в лучшем случае умеют койки заправлять или сортиры зубной щеткой чистить. Потому что на стрельбы денег нету. Или по домам лупят — по ним-то удобно, они ж никуда не убегут. Но в домах-то кто живет? Чечены уже по горам разбежались — они ж все поголовно родственники и все друг друга прячут. А здесь остались одни русские. Старики, которые после войны сюда на нефть приехали, города все отстроили, жизнь свою угробили — а сейчас их свои же гваздают шариковыми бомбами, которые вообще против мирного населения применять нельзя, а они выехать не могут! В Шали когда такую над рынком рванули — думаешь, много там черных погибло? Правильно думаешь. В основном все наши. Старики со старухами. Бля, ну не можете содержать такую армию — ну распустите ее! Пусть останутся там ну тысяч триста человек — граница там, все такое, но на хер этих детишек каждый год призывать и сюда гнать на пушечное мясо? Они ж ничего не могут, только в танках гореть, пить да вешаться. У вас-то в Москве сейчас ремни с пряжками?
— Черт его знает, — ответил Ен. — Где как.
— Ну вот. А у нас тут все старые. Их знаешь зачем, пряжки, придумали? Чтобы народ не вешался. Но досюда они еще не дошли. Так что сходит такой салажонок в бой, если ему ноги сразу не оторвет, вернется в землянку или еще где там они стоят, казарма-то здесь роскошь, — все лягут спать, а утром проснутся — и на тебе, висит бычок, качается! И так, считай, каждый раз и в каждой роте. А в ротах и так некомплект… Так этих висельников сейчас, считай, вообще не учитывают. Вроде как пропавшие без вести. А остальные пьют как извозчики. И обмундирование, и патроны — все на водку меняют. Потому что тут, если не пить, — с ума сойдешь или сделаешь с собой что-нибудь. Такая вот херня… Что там?
Проезжали блокпост. Он был уже не первый — здесь они располагались в пределах прямой видимости друг от друга — но на этом их впервые тормознули. Шофер протянул в окно какую-то красную корочку, тщедушный солдатик с болтающимся ремнем глянул в нее и взял под козырек. Машина тронулась вновь, но теперь она ехала по проселочной дороге.
— А это почему? — спросил Ен.
— Да тут дорога получше. Не такая разбитая. А у меня машина казенная. Еще хорошо, хоть такую дали. Тут даже со «скорыми» тяжко, солдат раненых до госпиталя довезти не на чем. А врачи в госпиталях, между прочим, почти все чеченцы… Нет, нечего тут нормальному человеку делать! Тут даже не поймешь, с кем воюешь. Все вооружены — и все против нас. Дети малые, лет по пятнадцать, подходят в городе к танкам, еды просят — им же тоже жрать нечего. Ну, наши, если есть, делятся, а у мальца под рубашкой гранат связка, р-раз — и ни его, ни танка… А офицеров сколько гибнет — чуть не больше, чем рядовых… Генерала этого несчастного подстрелили, как лося, — он уже чуть не год в реанимации…
— Ну да, — хмыкнул Ен. — Комбат-батяня, батяня-комбат…
— Ой, да про этого тоже молчи! Нам его тут ставят уже в воспитательных целях… Он себе еще в своем ансамбле песни и пьянки ряху отъел, а туда же — жопа щекастая в гимнастерке… Тошно прям от него. Хотя и без него тошно… Не, у нас народ свои песенки поет. Тут один в соседнем взводе из Одинцова придумал… Или врет, что придумал, а сам оттуда привез… Щас вспомню…
С неба валятся
Листья желтые,
Тихо падают
Кверху жопою.
Три горшка в цвету
За решеткою,
А я плац мету
Грязной щеткою.
Если я ее
Поуродую,
То иметь меня
Будут ротою.
Щас в столовой был
Таракан в борще.
А могли не дать
Ни хера ваще.
Посидел в говне —
Повели назад.
Где бы щас бы мне
Сигаретку взять?
Спиздить три рубля —
И не тужиться…
В общем, здравствуй, бля,
Школа мужества!
Здравствуй, Машенька,
Красота моя!
Кто тебя теперь
Это самое?
Я ж когда письмо
Твое получил —
Я ж петлю себе
Из ремня скрутил!
Увидал наряд
Как-то издали —
Откачали, бля,
Да отпиздили.
Небо скалится
Черной тучею.
Эх ты, жизнь моя
Злоебучая!
Вот это, я понимаю, народное творчество. Не ихняя туфта.
— Стой, отец. А куда это ты нас завез? — встревоженно проговорил Ен, когда все отсмеялись.
Действительно, они оказались на небольшой полянке, с которой не было заметно ни одного блокпоста.
— А вот это уже не твое дело, — заметил шофер. И потянулся к ключам.
Лучше бы он этого не делал. Ен, как медведь, навалился на него сзади, пытаясь заломить правую руку за спину. Однако шофер с удивительной для его возраста легкостью толкнул ногой хлипкую дверцу «уазика» и выпрыгнул на траву. Ен, чертыхаясь, метнулся следом. Остальные двое, проклиная нелепую конструкцию «козла», пытались вылезти с другой стороны. Когда им это удалось, «шофер» стоял в нескольких метрах от машины и в руке его красовался тяжелый «Макаров».
Первым в себя пришел Сон. С трудом открыв рот, он смущенно пробормотал:
— Леонид Юрьевич… Товарищ генерал, извините, пожалуйста, но у вас ус отклеился…
ГЛАВА 4
— Товарищ генерал? — в один голос воскликнули Ен и Ира.
— Углядел-таки, — хмыкнул Гриценко. Теперь он мог быть самим собой.
— Ой, как хорошо! — воскликнула Ира.
— Ничего хорошего, — отрезал генерал. — Хуже не придумаешь. Если вернемся в Москву живыми — вам прежняя жизнь малиной покажется. Сейчас вы со своей физической формой не годитесь ни к черту. Так что, если хотите, могу отправить вас в Москву прямо сейчас. Здесь вы мне такие не нужны.
— Товарищ генерал, а что, что-то произошло? — спросил Ен.
— Произошло. Несколько часов назад на дороге из Ставрополя захватили рейсовый автобус. Двоих или троих расстреляли сразу, а одного посадили в джип и отпустили к нам. Они требуют заложников достаточно высокого ранга и чтоб обязательно присутствовали журналисты. Того, которого прислали к нам, мы проверили — он чист. У него в автобусе остались жена и дочка малолетняя. Остальных пока держат.
— Леонид Юрьевич, а мы-то тут зачем? — вмешалась Ира. — Отправили бы обычный спецназ, они бы этот автобус и разнесли, а нас-то зачем с нашим классом на такое отправлять?
— «Зачем» да «зачем»! — передразнил ее генерал. — Вы с вашим нынешним «классом» годитесь разве что бабушек через дорогу переводить. Я уж специально поехал вас встретить — дай, думаю, посмотрю, как они сейчас? Посмотрел… Втроем со стариком справиться не могли… Если б Сон меня не узнал, перебил бы я вас всех к чертовой матери и списал бы все на чеченов, чтоб вас не позорить и самому не позориться. Как говорится, с глаз долой — из сердца вон…
Все трое потупили глаза. Они были виноваты и знали это.
— А потом вот что, — продолжал генерал. — Чует мое сердце, что не простой это захват. Потому что очень непростой человек им руководит. Да и Мякотников на что-то такое намекал, сам-то он не понял, ну да что с него взять… Вам фамилия «Дениев» о чем-нибудь говорит?
— Нет, — ответил Сон. Остальные качнули головой.
— Он отличился еще в Афгане, — начал Гриценко. — Там было сформировано несколько горнострелковых бригад, они все были чеченские, и он как раз возглавил одну из них. Так за шесть лет — с восемьдесят первого по восемьдесят седьмой — у него в бригаде было всего десять человек убитых! А духов на их счету были тысячи… Это уж мне потом рассказывали, что он там делал. За правильность не поручусь, источник не слишком надежный, но версия правдоподобная. Оказывается, он ночью брал аул почти без единого выстрела, собирал всех стариков и говорил: выдавайте тех, кто ушел в горы, а не то всех перебью к чертовой матери. А если тех отдадите — никого не трону и их тоже. Ну, там (да и здесь) старики — это святое, так что эти моджахеды несчастные сами с гор спускались, чтобы своих отцов-дедов выручить. А он им так говорил: мы с вами в одного Аллаха верим, кровь единоверцев я проливать не хочу, да и делить мне с вами нечего, так что на хер вы мне не нужны, ступайте по своим делам. Только вот что: страна у нас социалистическая, план по «духам» выполнять надо, так что если у вас где покойни