для инвалидного кресла. Рядом расположились горшки с розовыми цветами, названия которых я не помню. У мамы в кухне такие же.
От мысли о маме сердце сжимается от боли. Я по ней скучаю, несмотря на то, что она постоянно выносит мозг и следит за каждым шагом.
Но не на этот раз.
На этот раз она даже не написала.
Наверно рада, что наконец избавилась от тебя с твоими выходками.
Игнорирую этот голос в голове и обвожу взглядом дом.
Окно на первом этаже закрыто изящной кованой решеткой, за которой виднеются кружевные занавески.
Ракель показывает на пандус:
– Мы иногда вывозим Юнаса. Обычно на террасу с другой стороны дома. Оттуда открывается вид на море. Но и на крыльце пандус есть. На случай… – Она делает паузу и тонким голосом продолжает: —…если ему станет лучше.
Ракель поднимается на крыльцо, достает тяжелую связку ключей и открывает:
– Добро пожаловать! Показать тебе дом?
Прихожая словно из старого фильма с синими деревянными панелями на стенах, отделанных кантом с цветочным узором на уровне груди. Справа крючки для одежды. Рядом узкий серый столик. На нем ваза с красными розами – такими же, как на клумбе в саду.
Я снимаю кеды, ставлю рядом с мужскими ботинками и иду вслед за Ракель в кухню справа от прихожей. Просторная, выкрашена в приятный желтый цвет. Тут есть и старая дровяная печь, и современная плита с тонким черным стеклом.
На плите большая эмалированная кастрюля. Пахнет мясом с пряностями.
У меня кружится голова.
– Я приготовила рагу, – сообщает Ракель. – Думала, может, ты проголодался. Можешь потом поесть. И бери что хочешь из холодильника и шкафа.
Мы проходим дальше через кухню в большую гостиную с белыми стенами, белыми диванами и креслами. Вдоль стен – шкафы, заполненные книгами и безделушками. Рядом с фото в рамке я вижу большую синюю вазу на ножке. У мамы такая же.
Я подхожу поближе.
В вазе лежат часы и футляр для мобильного с рисунком из листьев марихуаны.
Может, Юнас был прикольным чуваком до того, как с ним приключилось это несчастье.
Ракель вопросительно смотрит на меня.
– У мамы такая же, – объясняю я, показывая на вазу.
Она молча кивает.
Я продолжаю знакомство с гостиной. Одну стену полностью занимают окно и балконные двери, за которыми простирается бесконечное голубое море, залитое утренним солнцем.
В отдалении – скалы и маяк.
– Вау! – невольно вырывается у меня, Ракель же только улыбается улыбкой Моны Лизы и идет к окну.
Я иду следом.
Двойные двери выходят на веранду. Ракель открывает, и мы выходим наружу. Веранда просто огромная, метров тридцать. Шезлонги, кресла и столик – в одном углу. По периметру веранду окружает невысокая белая ограда.
Мы подходим к забору, и у меня перехватывает дыхание.
Сразу за забором начинаются скалы, круто спускающиеся к морю и поросшие вереском и голубикой. Деревянная лестница ведет к мосткам в двадцати метрах внизу. Рядом с мостками за кустами виднеется рыбацкий сарайчик.
– Разумеется, к воде мы Юнаса не берем, – с болью в голосе говорит Ракель. – Он все равно бы это не оценил. Но ты можешь купаться сколько хочешь. Я обычно окунаюсь по утрам. Вода, конечно, холодная, но очень… – Она усмехается и продолжает: – Освежающая.
– Хорошо.
– Продолжим?
Мы с Ракель возвращаемся в гостиную.
– Это наша с Улле спальня, – показывает она на дверь. – Комната Юнаса по соседству. Тут рядом ванная комната, но, думаю, тебе будет удобнее воспользоваться ванной на втором этаже. Давай я покажу тебе твою комнату, а потом пойдем поздороваемся с Юнасом.
Мы поднимаемся по винтовой лестнице на второй этаж и оказываемся во второй гостиной, тоже обставленной диванами и книжными шкафами. Почти как в библиотеке.
Тут тоже есть большое окно, выходящее на море.
– Комната для отдыха, – поясняет Ракель. – А это кабинет Улле. Там он пишет. Обычно он запирает его на ключ.
Она поворачивается к двум дверям, тоже со всех сторон окруженных полками с книгами.
– Твоя комната и ванная.
За правой дверью просторная комната с выкрашенными в серо-синий цвет стенами, мама назвала бы его сизым. Двуспальная кровать застелена белоснежным бельем, сверху две пуховые подушки, прямо как в роскошном отеле. Кровать выглядит так заманчиво, что хочется сразу прилечь, но это было бы неприлично. Так что я стаскиваю рюкзак, ставлю рядом с кроватью и иду за Ракель в ванную. Ванная узкая, маленькая и старая, но чистая. Стены выложены плиткой горчичного света. Над старомодной раковиной – потрескавшееся зеркало. За шторкой в горошек – душ.
– Ну вот и все, – протягивая гласные, сообщает Ракель, – идем к Юнасу?
В кровати лежит парень моего возраста. Бледный, худой, с коротко стриженными русыми волосами. Четкие черты лица, острые скулы, крупноватый нос. Маленький рот с узкими губами напоминает червяка, которого кто-то положил ему на лицо. Из носа торчит тонкая трубка, приклеенная к щеке бежевым хирургическим скотчем.
Рядом с кроватью странная металлическая конструкция, напоминающая качели. Не знаю, что это, но наверно приспособление, чтобы поднимать Юнаса из кровати.
Я внимательно его разглядываю.
Если бы я не знал, что он болен, то подумал бы, что парень просто спит. Он оказался совсем не таким, как я его представлял. Ни скрюченных рук, ни слюней, ни трясучки, ни странных звуков.
Похоже, он просто в отключке.
Без сознания, как зомби.
Я оглядываю комнату. На стенах – рисунки машин цветными мелками. Должно быть, Зомби-Юнас рисовал их, когда был маленьким, потому что выглядят они по-детски, а люди в машинах похожи на человечков с дорожных знаков. Еще тут есть постеры кинофильмов, а на крюке на стене висят бутсы со связанными шнурками и флажок Хаммарбю…
Мне становится не по себе.
Ракель подходит к кровати и садится на табурет. Мне показывает на кресло по другую сторону кровати.
– Я специально для тебя его поставила, чтобы тебе было удобно. Ты же будешь проводить здесь много времени.
Я опускаюсь в продавленное кресло и кладу руки на колени. Мне стремно. Что-то в этой комнате, в этом чуваке на кровати, похожем на куклу, вызывает у меня неприятные ощущения.
Зачем я на это согласился? Я что, правда буду просиживать тут по шесть часов в день за сто одиннадцать крон в час?
Какой же я придурок!
Ракель нежно гладит сына по голове.
– Это Самуэль, – шепчет она. – Он составит тебе компанию, пока я работаю.
Чувак не реагирует.
– Он будет читать тебе, – продолжает она, – и играть музыку. Ты рад?
Юнас и бровью не повел. Лежит неподвижно с закрытыми глазами. Лицо ничего не выражает. Не похоже, что он слышит или вообще понимает, что ему говорят.
Ракель нагибается и целует его в щеку. Показывает мне на трубку из носа.
– Юнас получает питание через зонд, – сообщает она, – но тебе не нужно об этом беспокоиться. Я этим занимаюсь.
Потом она тянется за кремом на прикроватном столике и выдавливает себе на руку. Берет руку Юнаса в свои и начинает втирать крем.
Над кроватью висит календарь, где кто-то – наверное, Ракель – зачеркнул все даты от июня до сегодняшнего дня.
– У него страшно сохнет кожа на руках, – поясняет она. – Я смазываю их пару раз в день. И стараюсь не забывать про бальзам для губ.
Я бросаю взгляд на столик. Там одинокая роза в вазе, расческа для волос и бальзам для губ.
Ракель начинает втирать крем в другую руку Юнаса. Медленно и старательно, не пропуская ни сантиметра.
– Готово, – обращается она к Юнасу. – Теперь получше?
Юнас издает едва слышный стон. Ракель расплывается в улыбке.
– Он знает, что ты здесь, – медленно кивает она.
Желудок снова скручивает – теперь не от голода, а от страха. Взгляд мечется по рисункам и постерам на стенах и упирается в полки с банками с лекарствами, резиновыми перчатками и рулонами бумаги.
На столике фотографии Ракель с мальчиком. На одном из снимков они на пляже. Оба улыбаются в камеру. На другом они на горнолыжном склоне. На столике – динамик, а рядом с ним лежит книга.
– Единственное, что от тебя требуется, это проводить с Юнасом время. – Наши взгляды встречаются. – Большую часть времени он спокоен. Но у него случаются судороги. И приступы. Если что-то такое произойдет, сразу зови меня. Хорошо?
Я киваю и стараюсь не смотреть на ее декольте, обнажающее грудь. Сглатываю.
– Звучит несложно.
Я лежу в двуспальной кровати с мягкими подушками. Мне тепло и хорошо после рагу с картошкой. Кожа горит от долгого горячего душа, но все равно единственное, о чем я могу думать – это как скорее отсюда убраться.
Подальше от Ракель и зомби-Юнаса. Подальше от скал и сосен и магазина, торгующего лобстером и устрицами.
Смотрю на мобильный на столике у кровати, серебристый и тихий, как дохлая рыба.
Без мобильника жизнь отстой.
Лежать тут без связи с внешним миром все равно что в гробу.
Весь мир там – внутри металлической оболочки. Вся жизнь там.
Лиам, Александра, Жанетт. И Игорь, как же без него… и мамаша.
А все остальное – этот дом, заходящее солнце, отражающееся в море за окном, Ракель, Юнас… все это словно ненастоящее.
Нужно продумать план.
Остаться здесь на день-два. Может, удастся стащить что-нибудь ценное, что можно загнать в Интернете за хорошие бабки и жить на них какое-то время.
Чувствую, как глаза закрываются от усталости.
Сразу в моем сознании возникает мама. Она улыбается, золотой крест горит на груди, словно в свете мощной лампы.
– Впусти Иисуса в твое сердце, Самуэль, – шепчет она, нагибается и прижимается к моим губам в поцелуе – слишком долгом для материнского.
А когда она выпрямляется, я вижу, что у нее лицо Ракель.
Пернилла
Трава возле желтого дома по колено, яблоневые деревья стоят в цвету.
Закрыв старую ржавую калитку за спиной, я иду к дому, на ходу нащупывая ключи в кармане.