Но мне удалось устоять перед искушением. Хоть чему-то я научилась на своих ошибках.
Исаак продолжал настаивать и заявил, что пойдет к властям и потребует разрешение на общение с сыном.
Я испугалась.
Он был биологическим отцом, кто знает, что могло произойти, обратись он к властям.
И мы заключили договор.
Я разрешила Исааку навещать Самуэля два раза в год – на Рождество и на день рождения, а он взамен пообещал не раскрывать правду о своем отцовстве.
Так и вышло.
Самуэлю я сказала, что Исаак мой старый друг, у которого нет семьи, отчего ему очень одиноко. Он добросовестно навещал нас два раза в год между 3 и 15 годами Самуэля, а потом он переехал в Евле и стал появляться все реже и реже.
Насколько мне известно, он никогда не женился и не завел детей.
Говорят, мальчикам важно иметь перед глазами мужской пример. Особенно таким проблемным мальчикам, как Самуэль. Интересно, каким бы он вырос, если бы Исаак принимал более активную роль в его воспитании?
Но я сделала то, что считала лучшим для Самуэля, как когда-то мой отец для меня.
Может, грех в нашем роду и есть, но совсем не тот, который я думала. Может, он в том, что мы не разрешаем детям общаться с людьми, не желающими жить по нашим правилам. Правилам, которые мы сами придумали.
Это грех запрещать детям общаться с родителями.
На станцию прибывает поезд, двери открываются, я захожу в вагон и сажусь у окна.
Я могу уйти из общины.
Не знаю, откуда такие идеи, раньше я об этом никогда не думала. Эта мысль меня ужаснула.
Нет, не могу.
Да и зачем?
Ответ на этот вопрос мне тут же становится ясен: из-за желания жить по нравственным нормам Евангелия мы с Самуэлем и оказались в такой ситуации. И из-за того, что я отказывалась поверить в то, что у Самуэля серьезные проблемы, которые не решить молитвами и рыбьим жиром.
А теперь ничто больше не держит меня в церкви. Кроме друзей.
И Бога.
Но никто же не просит меня бросать Бога? Речь идет только об общине.
Эти мысли меня пугают. Как мне вообще пришло в голову, что я могу оставить общину. Это немыслимо. Решаю пока об этом не думать. Достаю мобильный и звоню подружке Самуэля Александре или кем там она ему является.
Спросить я, конечно, не отважусь.
Она берет трубку после трех гудков, но радость в голосе пропадает, стоит ей услышать, кто звонит.
– Я не знаю, где он, – поспешно отвечает девушка. – Не видела его с понедельника.
– А по телефону вы говорили? – спрашиваю я.
Возникает пауза. Поезд останавливается на станции «Телефонплан», и женщина напротив поднимается, чтобы выйти.
– Нет, – отвечает она. – Мы поссорились…
Она не заканчивает фразу. Я слышу музыку на заднем фоне.
– Не знаешь, где он может быть?
– Нет. Полиция меня расспрашивала. У Лиама они тоже были. Понятия не имею, во что Самуэль вляпался, но предполагаю, что он решил затаиться. Раз полиция его разыскивает.
Я прошу ее связаться со мной, если Самуэль объявится, и прощаюсь.
Тревога нарастает, а с нею и боль в груди. Меня подташнивает. Образы Самуэля, отца, матери, мелькают перед глазами.
Милый Самуэль.
Мое сокровище.
Как мы до такого дошли? Я же всегда думала, что поступаю правильно.
Манфред
Афсанех причесывает Наде волосы крохотной розовой расческой. Закончив, присаживается на стул рядом со мной.
– Разве ей не пора проснуться? – спрашивает она, не глядя на меня, словно это не вопрос, а мольба к высшим силам или крик отчаяния.
– Они говорили, что это займет время, – отвечаю я.
– Но прошло уже несколько дней.
– Может, речь идет о неделях.
Афсанех ерзает на стуле.
– Я не могу так долго ждать.
– У нас есть выбор?
Открывается дверь, и входит Деннис.
Он один из врачей, прикрепленных к Наде. Он молод, и поэтому Афсанех ему не доверяет.
Меня его юный возраст не смущает. По опыту знаю, что молодые врачи, а также полицейские часто имеют прекрасное образование и здоровые амбиции. Они еще не стали жертвой системы, не выработали в себе цинизм и равнодушие по отношению к людям.
Афсанех поднимается и идет ему навстречу.
– Почему она не просыпается? – спрашивает жена вместо приветствия.
Деннис робко улыбается и смотрит в мою сторону.
– Вам придется подождать еще несколько дней. На самом деле нет никакого смысла сидеть здесь все время. Мы вам позвоним, как только будут какие-то изменения.
– Но я хочу быть рядом, когда она проснется! – восклицает Афсанех.
– Я понимаю. Но мы еще не убрали снотворное полностью. Это займет время. Мы вам позвоним…
– Вы не слышали, что я сказала? Я хочу быть рядом, когда моя дочь очнется. Я не хочу, чтобы она проснулась в окружении чужих людей.
Я поднимаюсь, подхожу к ней и обнимаю Афсанех за плечи.
– Пойдем, милая, выпьем кофе.
Она резко вырывается из моих объятий.
– Не хочу кофе! – кричит жена. – Хочу, чтобы Надя проснулась.
Деннис беспомощно смотрит на меня. И ему, и мне понятно, что с Афсанех сейчас бесполезно разговаривать, она не воспринимает слова.
– Я хочу, чтобы она проснулась, – повторяет Афсанех и ходит взад-вперед по комнате со скрещенными на груди руками.
Мы с врачом молчим.
Я возвращаюсь на свое место рядом с койкой Нади. Смотрю на дочку, мирно спящую под одеялом с эмблемой коммуны.
Деннис уходит. Афсанех тоже садится.
– Не знаю, сколько я еще выдержу, – шепчет она.
Наши взгляды встречаются. Темные глаза. Бледная кожа. Плотно сжатые губы.
– Выдержишь, – говорю я. – Мы выдержим. Потому что должны.
Спустя час я еду в полицию.
Я выкурил в окно три сигареты и надеюсь, что Афсанех не почувствует запах, когда я вернусь домой.
Она не хотела меня отпускать, но с помощью врача мне удалось убедить жену, что в больнице от меня никакой пользы.
Небо затянуто тучами. Первые капли дождя падают на стекло. Больница пропадает в зеркале заднего вида.
На мосте к острову Кунгсхольмен попадаю под ливень. Вдали раздаются раскаты грома. Пешеходы бегут по тротуару, накрываясь газетами и куртками в тщетной попытке не вымокнуть до нитки.
В этой мрачной погоде есть что-то символичное, хоть я и знаю, что наш примитивный мозг часто ищет несуществующие связи – потому что какая может быть связь между погодой и состоянием моей дочери?
Но все равно мне видится в этом плохой знак. Вселенная страдает и плачет, как и я.
Наша группа разрослась.
Ко мне, Малин и Дайте добавилось два человека. Рядом с Дайте сидит Малик, с ним я уже работал раньше в Урмберге. Длинные черные волосы собраны в мокрый хвост, с которого капает на одежду. Видно, что он попал под ливень. Со времени нашей последней встречи он обзавелся модной бородкой. Одет тоже стильно: узкие подвернутые джинсы и клетчатая рубашка. Наверно, его можно назвать хипстером, но я слишком стар, чтобы уверенно различать модные веяния.
Перед доской стоит судмедэксперт Самира. При виде меня она расплывается в улыбке и машет рукой. Я машу в ответ.
Малин поднимается и прокашливается.
– Самира Хан, врач отделения судмедэкспертизы в Сольне пришла сообщить нам результаты вскрытия жертвы номер два, – объявляет Малин.
Крайне редко врачи приходят к нам. Обычно нам приходится довольствоваться отчетом. Это значит, что Самира обнаружила что-то любопытное и хочет обсудить с нами.
– Можешь начинать, – кивает Малин Самире.
Самира показывает фотографии покойника, сделанные на берегу.
– Жертва – мужчина от шестнадцати до восемнадцати лет, в хорошей физической форме, если не считать худобы.
Мы с Малин переглядываемся. Шестнадцать-восемнадцать лет, речь идет о подростке.
Самира перечисляет травмы, рассказывает о переломах, наступивших после смерти, и о гвозде, обнаруженном в пятке.
Дайте ерзает на стуле и теребит пальцами бородку.
Даже опытному полицейскому становится не по себе от таких рассказов.
– Личность удалось установить? – спрашиваю я.
Самира смотрит на меня.
– Мы сравнили ДНК с пробами трех людей, объявленных в розыск, и выяснили, что жертва – Виктор Карлгрен семнадцати лет из города Салтшёбаден. Он исчез после ссоры с сестрой десятого мая.
– Что еще нам о нем известно? – интересуется Малин.
Дайте прокашливается и поправляет очки на переносице.
– Из благополучной семьи. Отличник. Не связан с наркотиками. Не замешан в преступлениях. Родители уведомлены. Судя по всему, он скрылся на моторной лодке родителей. Это случалось раньше, и они не сразу забили тревогу. Но после того, как его не было сутки, родители заявили о пропаже. Береговая охрана искала его, но безрезультатно. Все решили, что с ним произошел несчастный случай в море.
– А из-за чего они поругались с сестрой? – спрашивает Малин.
Дайте закидывает одну ногу на другую.
– Нетфликс. Не могли договориться, что смотреть.
Мы молчим, пораженные абсурдностью ситуации.
Сложно поверить, что такая банальная вещь могла положить начало цепи событий, приведших к смерти подростка.
– Ужас, – вздыхает Дайте, приглаживая тонкие седые волосы.
– Юханнес Ахонен исчез в начале марта, – медленно произносит Малин. – Виктор Карлгрен – десятого мая. Тела обоих были обнаружены на юге от Стокгольма. Оба были жестоко избиты и перемотаны тканью и цепью. И хотя у нас нет доказательств, что это убийство, я думаю, что можно исходить из этого и даже полагать, что мы имеем дело с одним и тем же преступником.
В комнате так тихо, что слышно только шум дождя за окном и жужжание вентиляционной системы.
– Есть еще кое-что, – говорит Самира, перекидывая косу через плечо. – Как вы уже знаете, мы нашли частицы кожи под ногтями Юханнеса. Криминалистам удалось вычленить ДНК и…
Самира делает паузу, будто подыскивая слова.
– ДНК совпадает с ДНК Виктора Карлгрена, – заявляет она.