Я киваю.
В его словах есть резон.
– Завтра у нас встреча со старшей сестрой Карлгрена. Может, ей что-то известно о наркотиках.
Возникает пауза.
– Ты сказала, что пытка может быть обусловлена двумя причинами. Какая вторая? – спрашиваю я у Малин.
– Прости, думала, это само собой разумеется. Второй вариант: мы имеем дело с садистом, которому нравится причинять боль. Разумеется, одно не исключает другого.
Часть третьяПадение
И устрашились люди страхом великим и сказали ему: для чего ты это сделал? Ибо узнали эти люди, что он бежит от лица Господня, как он сам объявил им.
И сказали ему: что сделать нам с тобою, чтобы море утихло для нас? Ибо море не переставало волноваться.
Тогда он сказал им: возьмите меня и бросьте меня в море, и море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря.
Самуэль
Стало жарче.
Моя комната находится с южной стороны, и уже в семь утра здесь душно и жарко. Я просыпаюсь весь в поту.
Вылезаю из кровати и включаю мобильный. Только минутку, говорю я себе.
Просматриваю «Инстаграм». Застываю при виде фото Александры. На первом плане – огромный бокал с коктейлем. Она улыбается, закрывает один глаз и большим и указательным пальцами изображает «О».
«Снова свободна» – подписано внизу.
Пятьдесят два лайка.
Я со всей дури бью кулаком в стену.
Какого хрена свободна? Разве можно так писать? У нас же не было отношений.
Это просто невыносимо сидеть в этом сумасшедшем доме без связи с внешним миром. Ни коммент нельзя оставить, ни эсэмэс послать.
Словно меня не существует.
Делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться. Проверяю сообщения.
Ничего.
Пульс становится ровнее.
Все будет хорошо, говорю я себе. Мама заберет деньги, а потом я отсижусь где-нибудь, пока Игорь не успокоится или не свалит за границу.
А Александра пусть идет к черту.
Выключаю телефон и кладу на тумбочку. Подхожу к окну и дергаю выцветшую штору за шнурок. Она взлетает вверх, я открываю окно, вдыхаю запах вереска и сосны и смотрю на море, простирающееся внизу. Островки словно парят над поверхностью воды, на фоне неба вырисовывается маяк. Где-то вдалеке слышны крики чаек и шум моторки.
Больше ничто не нарушает тишину.
Оставив окно открытым, я натягиваю джинсы и футболку и на цыпочках спускаюсь вниз по лестнице в коридор так тихо, как только могу.
Проходя мимо комнаты Юнаса, я слышу какой-то звук.
Сперва думаю, что он снова издает те странные звуки, похожие на стоны, но потом понимаю, что там внутри кто-то плачет.
Ракель.
От ее всхлипов у меня сжимается сердце. Столько горя и безнадежности слышно в этом плаче. Столько страданий в каждом всхлипе, что мне хочется вылететь из дома, схватить мотоцикл и мотать как можно дальше.
Но я остаюсь на месте. И против воли продолжаю слушать.
Слышно, как она что-то говорит или бормочет. Неразборчиво, но мне удается расслышать пару слов.
– Юнас, мой мальчик, я так по тебе скучаю.
Я сглатываю и вытираю пот со лба.
Это чересчур.
Бедняжка Ракель.
Она ведь уже давно знает, что ее сын превратился в овощ. Но при виде этого отчаяния мне становится стыдно за свое поведение. Я ни разу не подумал о том, как тяжело ей приходится.
И тут меня посещает новая мысль: что я могу сделать для нее? Не просто сидеть в комнате с Юнасом и читать эту нудную книгу, а сделать что-то реально полезное.
Что-то, что поднимет ей настроение.
Из комнаты раздается какой-то шум. Я пробираюсь к входной двери, натягиваю кеды и выхожу.
Спускаюсь вниз к воде по деревянной лестнице. Всего шестьдесят семь ступенек, но для меня этот спуск длится целую вечность.
По обе стороны скалы резко обрываются в море, но лестница кажется устойчивой. Она цепляется за гранит и плавно, как змея, спускается вниз по скалам.
Из растительности здесь только узловатые сосны, вереск и мох, растущий в расщелинах скал.
Я замедляю шаг и любуюсь пейзажем. Пинаю камушки на ступеньках и смотрю, как они летят вниз.
На первый взгляд скалы кажутся мертвыми и бесплодными, но, присмотревшись, можно обнаружить, что там кипит жизнь. Лишайники окрасили камни в разные оттенки серого и зеленого. Я пинаю их носом ботинка, и они превращаются в пыль.
Дедушка Бернт говорил, что нельзя этого делать – лишайники образовывались столетиями, а моя нога уничтожает их за минуту.
Дедушка.
При мысли о нем становится трудно дышать, словно грудь сдавило тисками.
Если честно, он был мне как отец. Но все равно у меня не хватает смелости навестить его в хосписе – этом концентрационном лагере для больных раком, куда отправляют тех, у кого уже нет шансов.
Дедушка всегда обо мне заботился, сидел со мной, когда маме надо было работать, ругал меня, когда я вел себя плохо. И несмотря на всю его религиозность, я испытываю к нему уважение.
Проблема только в том, что для него нет ничего важнее религии.
Я оглядываю скалы. Нагибаюсь вниз рассмотреть шершавый камень.
Мириады насекомых движутся во всех направлениях: маленькие черные муравьишки, большие рыжие муравьи, маленькие оранжевые паучки с крошечными лапками, парящими над камнями.
Я пинаю еще один камень.
Он падает вниз, ударяясь о скалы, и шлепается на землю.
На том месте, где он лежал, снуют встревоженные солнечным светом насекомые.
Я отшатываюсь в страхе, что увижу волосатого паука.
Ненавижу пауков.
Дедушка научил меня названиям насекомых и растений. В детстве он брал меня в религиозный лагерь в Юстерэ. Из-за проблем с концентрацией меня отлучили от библейской школы и хора, но брали с собой в походы.
Мы плавали на лодке, спали в палатке, жарили сосиски на костре. И изучали растения и животных.
Дедушка объяснял, что пауки играют важную роль в экосистеме и совсем не опасны для людей.
Но это не помогло.
Я по-прежнему не выношу пауков.
Все эти походы с дедушкой. Кажется, что это было не со мной… Словно я видел их на «Нетфликсе».
Продолжаю спускаться к воде.
С каждым шагом воспоминания о лагере блекнут, а мысли о том, в каком дерьме я оказался, возвращаются.
Мне вспоминается лицо Игоря, когда он понял, что я явился без образцов товара, и тощий торс и золотые зубы Мальте.
Я их предал.
Я думаю о всех тех, кого я предал: о дедушке Бернте, о Лиаме, которому обещал не работать на Игоря, об Александре, рыдавшей за дверью и отказывавшейся впустить меня.
И прекрати звать меня деткой!
Я понимаю ее недовольство.
И прежде всего думаю о маме.
Она действительно много всего для меня сделала. Не знаю, что бы со мной приключилось, не будь ее рядом. Впрочем, в итоге я все равно оказался в дерьме, но без мамаши это произошло бы раньше.
Надеюсь, она поторопится и заберет деньги. Не могу здесь дольше оставаться. Зомби-Юнас меня уже достал. И облегающие майки Ракель не дают мне покоя.
Прошло пять дней со дня приезда в Стувшер, послезавтра в пятницу будет праздник середины лета.
И я надеюсь, что буду уже далеко отсюда.
Спустившись на мостки, я стягиваю джинсы и снимаю кеды. Снимаю футболку и кладу ее рядом.
Доски теплые и шершавые. Пахнет смолой и водорослями. Тишину нарушает только шум волн о мостки.
Я смотрю вниз в воду.
Глубоко.
Вижу зеленые водоросли и несколько рыбок в солнечных лучах.
Вода, должно быть, холодная. Особенно на дне, где снуют угри.
Выпрямляюсь, чтобы подготовиться к прыжку, но что-то заставляет меня обернуться.
В окне комнаты Ракель мужчина. С такого расстояния внешность не разглядеть, но кажется, что он смотрит в окно, представив руку козырьком ко лбу.
Наверно, кто-то из ее друзей, думаю я и вспоминаю плачущую Ракель. Думаю, не пойти ли обратно, но решаю, что лучше сначала искупаться. Делаю глубокий вдох и ныряю вниз.
Вода холоднее, чем я думал, но мое тело приветствует этот холод. Я словно заново рождаюсь в этой сине-зеленой глубине.
Открываю глаза в воде и смотрю наверх. Пузырьки поднимаются к поверхности. Солнце превратилось в золотое пламя на волнах. Кажется, что золотистый елочный шарик упал с неба и разбился на тысячу осколков.
Я выныриваю на поверхность, переворачиваюсь на спину и покачиваюсь на волнах, прислушиваясь к морю, которое издает все эти странные звуки, свидетельствующие о том, что оно тоже живет своей невидимой для нас жизнью.
– Вижу, тебе нравится.
Я поворачиваюсь к мосткам.
Ракель стоит на мостках в синем бикини. Глаза красные от слез, но на губах улыбка.
– Ты купаться? – спрашиваю я, как полный идиот.
Она стоит там на мостках в бикини. Ясный перец, она собирается купаться, а не сорняки выдергивать.
Но Ракель смеется.
Сгибает колени и ныряет в воду в паре метров от меня.
Она так плавно входит в воду, что даже не поднимает брызг. И как и в тот раз, когда я следил за ней из окна, Ракель проплывает под водой метров двадцать, прежде чем вынырнуть.
Она возвращается назад размеренным кролем.
– Как чудесно, – вздыхает она, убирая волосы с лица.
– Да, – соглашаюсь я.
Она поднимается на мостки, а я остаюсь в воде, вспомнив, что на мне только трусы. К тому же белые. Намокнув, они будут совсем прозрачные.
Ракель смотрит на меня:
– Долго еще думаешь купаться?
– Еще чуть-чуть.
Я чувствую, как горят щеки, несмотря на ледяную воду.
Она пожимает плечами, закрывает глаза и поднимает лицо к солнцу.
Бледные руки покрылись гусиной кожей от холода, соски натягивают ткань бикини. Она болтает ногами в воде, держась за край мостика тонкими пальцами. С длинных волос капает вода.
Она такая красавица.
Мне хочется коснуться ее кожи, запустить руку в длинные волосы, провести пальцем по полным губам.