– Никто… – Голос Ракель заглушает раскат грома. – Никто сюда не приходит, – повторяет она. – Никто.
Темные глаза серьезно смотрят на меня, и я снова думаю о маме.
И тут я вспоминаю, что договорился встретиться с ней в Стувшере. Это было час назад. Она, наверное, ждала меня там под дождем, расстроилась, разозлилась. Я снова ее разочаровал.
Как всегда.
Ракель показывает на старый колодец.
– Тут, – говорит она.
Подходит к колодцу и хватается за ржавую крышку.
– Поможешь мне? – спрашивает она.
Манфред
Вечер.
Гроза кончилась, но дождь продолжает идти стеной. От еще теплого асфальта поднимается пар. Небо темное. Воздух, проникающий в приоткрытое окно в конференц-зале, влажный и напитанный ароматами лета. Вдалеке раздается противное пиканье автомобильной сигнализации, сработавшей на грозу.
Я поднимаюсь, подхожу к окну и закрываю его. Поправляю бабочку, которую ношу по настроению, сегодня она шелковая в горошек – точь-в-точь как у Черчилля.
Думаю об Афсанех, которой пришлось обедать одной в праздник, хотя я обещал вернуться пораньше. Думаю об Альбе, Александре и Стелле, которым я не успел позвонить. И о моих коллегах. Как и я, они все мечтают попасть домой. У всех нас есть близкие, которые ждут нас, чтобы вместе отметить самый шведский праздник из всех.
Малин сидит, опершись локтями о стол. Пытается сохранять бодрость, но видно, что она устала. Дайте стоит перед доской с руками в карманах старомодных джинсов.
Малин потягивается.
– Улле Берг, – говорит она, показывая на фото, прикрепленное магнитиками к доске, и утирает пот со лба. – Прозвище – Бульдог. Тридцать один год. Прописан в Флемингсберге к югу от Стокгольма. Осужден за тяжкие телесные повреждения и домашнее насилие. Отсидел восемнадцать месяцев, вышел на свободу год назад.
– Расскажи подробнее о преступлениях, – прошу я, массируя больное колено.
– Драка на празднике в Тумбе. Берг нанес несколько ударов хозяину вечеринки в голову невскрытой банкой пива. Хозяину нанесли три шва на бровь, губа разбита. Драка, судя по всему, по пьяни. А вот с женщиной… – Малин моргает. – Тут все гораздо хуже. Он жестоко избивал свою бывшую подругу. В результате та ослепла на один глаз. Несмотря на запрет приближаться к бывшей, он разбил ее машину. Настоящая свинья.
– Жаль его, конечно, – сухо комментирует Дайте. – Мне жаль таких парней. Вы говорили с бывшей?
– Да. Они больше не общаются, но у них есть общие друзья, так что она в курсе, чем он занимается. Но этим данным шесть месяцев.
– И чем он занимался полгода назад? – спрашиваю я, кидая взгляд на мобильный, чтобы проверить, не писала ли Афсанех, но на экране только фото Нади в желтом купальнике и нарукавниках, сделанное прошлым летом.
– Он познакомился с другой женщиной и влюбился по уши, – отвечает Малин. – Перестал общаться со старыми друзьями. Они съехались. Раньше Улле жил у приятеля.
– И где они живут?
– Никто не знает. Ни где Бульдог, ни где эта женщина.
– А ее имя?
– Тоже никто не знает. Сказали только, что у нее необычное старомодное имя, так выразилась бывшая. И сын-инвалид по имени Юнас. С повреждением мозга после несчастного случая.
– Но… – бормочет Дайте, поглаживая руками бороду. – Кто-то должен что-то знать. Вы говорили с приятелем, у которого он жил?
– Да, – терпеливо отвечает Малин. – Он тоже не знает.
– Черт, все становится только запутаннее.
Малин бросает взгляд на часы. Поймав мой взгляд, тут же опускает глаза.
– Другие ниточки, за которые можно потянуть? – продолжаю я. – У него есть работа? Родственники? Мобильный телефон? Кредитная карта?
Малин кивает.
– Он не пользовался ни кредиткой, ни телефоном в последние месяцы. Восемь месяцев назад работал шофером в службе доставки, но опаздывал на работу, и контракт не продлили. Единственный ребенок в семье. Родители мертвы.
– Больше ничего? – настаивает Дайте.
– Много чего, но ничего полезного. Левша. Фанат «Арсенала». Любит компьютерные игры и романтические комедии, а еще избивать женщин до полусмерти.
Дайте взрывается:
– Но как можно было вот так просто испариться? Кто-то должен же знать, где он находится.
Малин не отвечает, прислоняется к белой доске и закрывает глаза. Видно, что ей хотелось бы быть далеко отсюда. Открывает глаза и идет собирать вещи.
– Простите, мне действительно пора.
Я понимающе киваю.
– Можем объявить его в розыск? – спрашиваю я. – Дадим наводку полиции к югу от Стокгольма, скажем, что у его подруги сын-инвалид по имени Юнас. Может, кто-то его узнает.
Малин кивает, достает из сумки блокнот и делает пометку.
– Мне пора, – бормочет она. – Андреас в Стокгольме.
Я провожаю взглядом ее гибкое тело, крупный живот и усталое лицо.
Я прекрасно ее понимаю.
Помню, как был молодым полицейским и ко многому стремился. Как я горел на работе. Как пытался раскрыть нераскрываемые дела.
Сколько ночей и выходных я провел на работе, изучая протоколы следствия и рапорты криминалистов, пока друзья, подружки, а потом и дети ждали дома перед телевизором.
Стоило ли оно того?
– Увидимся завтра, – бросает Малин через плечо. Но не успевает она взяться за ручку, как в дверь заглядывает Малик.
Черные волосы собраны в пучок на голове, делая его похожим на мужскую версию Крошки Мю. Одежда мятая. На запястьях – тонкие кожаные браслеты.
Выглядит ужасно, но, разумеется, я держу свое мнение при себе.
Если кому-то нравится выставлять себя идиотом, меня это не касается.
Малик поднимает руку, не давая Малин выйти.
– Новая жертва, – выдыхает он.
Только сейчас я вижу, что он весь запыхался, наверное, бежал сюда по лестнице.
– Тело нашли к востоку от Галэ, – продолжает он. – Можете сейчас поехать в морг?
Самуэль
Я бегу под дождем прочь от дома Ракель. Мокрая трава на лужайке засасывает подошвы кед, словно стараясь меня удержать.
Все, что я хочу, это быть далеко отсюда.
Далеко от дома на скале, далеко от Ракель, от Юнаса, воняющего мочой и пускающего слюни. Далеко от прихожей, в которой пахнет мылом и хлоркой, где на полу еще остались темные пятна от крови Игоря. Далеко от тонких летних блузок Ракель, подчеркивающих грудь, и запаха блинчиков.
Ракель прилегла отдохнуть, и я воспользовался этим, чтобы ускользнуть. Не думаю, что мама все еще ждет меня в гавани, но лучше проверить. А если она там, то обратно я уже не вернусь.
Закрываю калитку и иду к дороге.
Мотоцикл переставлен.
Я припарковал его рядом с машиной, но теперь он стоит на обочине.
Видимо, Игорь его переставил.
Наверно, это он выдал мое укрытие. Он и мама, за которой Игорь следил до самого Стувшера.
Нужно было спрятать его получше.
Надо было. Но у тебя ума не хватило, придурок. Вот теперь и расхлебывай.
Я игнорирую голос в голове, завожу мотоцикл и прибавляю газу. Мокрые джинсы, которые я застирал, прилипли к бедрам. Доехав до моста, останавливаюсь перевести дух. Голова по-прежнему болит, к горлу подступает тошнота.
Поставив мотоцикл у обочины, спускаюсь к воде. Стягиваю рюкзак и ложусь животом на круглый влажный камень. Зачерпываю руками морскую воду и споласкиваю лицо. Соль обжигает разбитый нос.
Переворачиваюсь на спину и лежу без движения, подставив лицо под дождь.
Что, черт возьми, мне теперь делать? Что делают, когда случайно убивают кого-то? Что мне делать, если мама не в Стувшере?
Ехать домой в Фруэнген?
Парни Игоря тебя прикончат.
Перекантоваться у приятеля?
У тебя больше нет приятелей.
Нельзя знать наверняка, но похоже, что Игорь приехал в Стувшер один. Иначе Мальте и другие уже бы меня нашли. Может, решил, что я настолько никчемен, что он и один справится. Или ненавидел меня так сильно, что хотел прикончить собственными руками. В любом случае лучше не высовываться.
Достаю мобильный и включаю.
Мама прислала пять сообщений. В первом она пишет, что она на пристани, во втором спрашивает, где я, а в трех последних – злится.
Выключаю мобильный и возвращаюсь к мотоциклу.
Может, она все еще в гавани. Может, ждет меня.
Но когда я прибываю в Стувшер, на пристани пусто. На парковке тоже пусто. Я бегу под дождем к магазину и заглядываю в окно.
Закрыто.
Бегу к бару. Заглядываю в окно. Мамы нигде не видно.
Меня опять тошнит.
На подкашивающихся ногах выхожу на пристань и сажусь на скамейку. Дует сильный ветер. Волны бьются о скалы, образуя белую пену.
Все кончено, Самуэль. Бежать больше некуда.
Ерунда. Конечно, мне есть куда бежать.
Слезы льются из глаз. Текут по щекам, смешиваясь с морской водой и дождем. Проникают в рот, спускаются по горлу.
Мерзкий голос в голове прав.
Даже смотайся я в Таиланд, Марбелью или Майами, я все равно останусь ничтожеством. Мне лучше просто исчезнуть. Прыгнуть в море.
Но…
Мама этого не переживет. Она не мыслит своей жизни без меня. Я не могу так с ней поступить.
Дождь усиливается. Серая пелена заслоняет видимость. Море, маяк, скалы – все кажется смазанным. Издалека доносятся раскаты грома.
Я думаю о всех, кого я предал.
Видишь, что ты наделал?
Вижу.
Впервые в жизни я вижу, сколько неприятностей я доставил людям. Я не хотел. Я никогда не хотел никому причинить зла. Никогда не хотел быть придурком, доставляющим своим близким одни огорчения.
Я хотел быть хорошим, правда хотел. Хотел, чтобы мама мной гордилась. Хотел быть сыном, на которого можно положиться.
Что меня останавливает?
Смотрю на воду. Поднимаюсь, открываю рюкзак и достаю бутылочки с фентанилом.
Они глухо позвякивают в руках.
Смертельный наркотик — так его называет бульварная пресса.
Я решительно замахиваюсь и швыряю бутылочки одну за одной далеко в море. Потом поворачиваюсь и иду к мотоциклу.