Слышны звуки ударов и бешеный вопль:
– Не трогай меня, грязная шлюха! Не смей ко мне прикасаться!
Сотрудница раздраженно закатывает глаза.
– Простите. Мне нужно помочь коллегам. Я скоро вернусь.
Но ее нет очень долго. Минуты идут. Крики удаляются в сторону выхода. Я сижу одна, и мне все больше не по себе.
Прямо она ничего не сказала, но было ясно, что они не бросятся незамедлительно искать Самуэля.
Потому что его нет всего одну ночь.
Интересно, сколько нужно отсутствовать, чтобы полиция начала тебя искать? День? Неделю?
И что скажет Самуэль, узнай он, куда я пошла?
Внутри возникает все больше и больше вопросов, хотя голова от этих мыслей уже идет кругом.
Сказать ей про визит ее коллег?
Пот льет с меня градом, сердце стучит в ушах, я начинаю понимать, что мне не стоило сюда ехать.
А про сумку с сотенными купюрами я что скажу?
Сердце пропускает удар, и я сглатываю.
Нет, это немыслимо.
Я вскакиваю так резко, что стул опрокидывается. Хватаю сумочку и спешу к выходу.
Сотрудница полиции и ее коллеги пытаются успокоить агрессивного мужчину, лежащего на полу в коридоре. Он держит девушку за лодыжку и громко всхлипывает.
Я спешу прочь от полицейского участка, испытывая огромное облегчение. Открываю дверцу и сажусь на раскаленное сиденье.
Кожу обжигает, но я не чувствую боли. Могу думать только о том, что я вовремя одумалась и что нужно придумать другой способ найти Самуэля. Чтобы не пришлось рассказывать о его участии в торговле наркотиками.
Для начала нужно вернуться в Стувшер. Он ведь где-то поблизости? Кто-то же его видел?
Только проехав всю дорогу до Стувшера, я вспоминаю, что забыла записку Самуэля на столе в полицейском участке.
Манфред
Еще одно великолепное утро, резко контрастирующее с тем, что у меня на душе. Солнце ярко сияет, но внутри меня беспросветная тьма.
Я решаю не опускать руки и надеваю розовую рубашку и серый костюм. Ансамбль дополнен ярко-розовым платком в нагрудном кармане. В завершение утреннего туалета – несколько капель «Аква де Парма» на шею. Разглядываю получившийся результат в зеркале. Оттуда на меня смотрит крупный рыжеволосый мужчина.
Афсанех, следившая за происходящим, улыбается.
– Очень стильно, – произносит она и растягивает последнее слово, словно пробуя его на вкус.
– Спасибо, – благодарю я. – Ты тоже хорошо выглядишь.
На Афсанех надето сшитое по фигуре светло-желтое хлопковое платье. В нем она ослепительно хороша, но Афсанех хороша во всем, даже в застиранной футболке.
Ей все к лицу, но я прекрасно знаю, что это моя любовь делает ее такой неотразимой.
Мы вместе выходим из дома.
Аллея вдоль улицы Карлавэген пустует. Наверное, виновата жара. Повсюду тополиный пух. Он попадает в нос, в рот, застревает в волосах. Сбивается в кучки вдоль обочины. Как снег.
Летний снег.
Мы ненадолго останавливаемся на тротуаре. Афсанех со смехом убирает пух у меня с лица. Мы целуемся – как самые обычные пары – и расходимся по своим делам.
Я понимаю, что Афсанех было бы короче пойти со мной к метро, но она не в состоянии пройти то место, где упала Надя, и идет в обход.
Сам я обычно ускоряю шаг в этом месте или перехожу на другую сторону дороги, чтобы не ступать по тем камням, по тому асфальту, по тому проклятому тротуару, о который чуть не разбился мой несчастный ребенок.
Делаю глубокий вдох и гоню прочь мысли о Наде. Вместо этого думаю о желтом платье, о том, как оно обнимало стройные икры Афсанех при ходьбе. Как ветер трепал ее волосы. Думаю о ее легкой танцующей походке.
Это друзья из Интернета помогли ей справиться с ситуацией? Оказали поддержку, которой я не в силах был ей дать?
Не знаю.
Первую половину дня я посвящаю изучению протоколов следствия по делу о побоях, за которые Улле по прозвищу Бульдог был осужден в двух инстанциях.
Они помогают мне нарисовать психологический портрет преступника. Эмоционально незрелый женоненавистник, импульсивный лжец, мужчина с психикой ребенка.
Среди материалов дела нахожу и заключение психолога. Он также провел тест на интеллект и выяснил, что коэффициент ай-кью Берга около семидесяти пяти. Это ненамного выше, чем у умственно отсталого.
В общем, Улле Берг не так уж и умен.
После обеда я иду к автомату, чтобы выпить безнадежно разбавленный кофе, который предоставил работодатель.
Возле серого агрегата вижу Дайте и Малин. Они разговаривают и активно жестикулируют. Завидев меня, разворачиваются и идут в мою сторону.
– Нам нужно поговорить, – заявляет Малин.
– А кофе сначала можно?
– Конечно, мы же не монстры, – ухмыляется Дайте.
Я наливаю кофе, и мы идем в конференц-зал.
– Слушаю, – говорю я.
– Вчера ты попросил нас дать наводку коллегам из южных пригородов на Улле Берга и его подружку… – начинает Дайте.
– И сегодня утром нам позвонила коллега из Ханинге, – добавляет Малин. – Стажер Анна Андерссон. Утром ей поступило заявление об исчезновении человека.
– Она полагает, что этот человек работает на семью в Стувшере, – говорит Дайте. – Она едет сюда, так что мы можем поболтать с ней.
– Кроме того, – выдыхает Малин, – Виктор Карлгрен и Юханнес Ахонен звонили на незарегистрированную сим-карту.
– На тот же номер? – уточняю я.
Малин качает головой.
– Нет, но оператор смог привязать обе карты к одному телефону. Это айфон. Мобильный и карты куплены в Ханинге в разное время. Звонки тоже были сделаны из Ханинге. Коллеги проверят, есть ли в магазине камеры и кто на видео.
– Стувшер, – говорю я. – Это же рядом с Ханинге?
– Да, в паре миль, – бормочет Дайте.
– Простите, – перебивает Малин, – я плохо знаю Стокгольм. Что это за Стувшер?
Я обдумываю ответ.
– Это как Урмберг, но наоборот. Такой же маленький. Рыбацкая деревушка, превратившаяся в богатый дачный поселок. Зажиточные стокгольмцы проводят там лето. Постоянно там почти никто не живет.
– Понятно. Поговорим со стажером.
– Есть только одна проблема, – говорит Дайте. – Женщина, которая хотела оставить заявление, исчезла до того, как стажер успела взять ее контактные данные.
Анна Андерсон, как и Малин, спортивная девушка на большом сроке беременности. Русые волосы мягкими локонами обрамляют кукольное ярко накрашенное личико.
– Так она просто сбежала? – спрашивает Малин.
Анна ерзает на стуле.
– У нас были проблемы в коридоре. Постоянный клиент. Оказывал сопротивление стражам правопорядка. Мне пришлось выйти помочь скрутить его, а когда я вернулась, ее уже не было.
– И почему, как ты думаешь, она сбежала? – удивляется Малин.
Анна краснеет и прячет взгляд.
– Ну… Я сказала, что поскольку Самуэль, ее сын, отсутствует всего несколько часов, пройдет время, прежде чем мы… сможем что-то сделать.
– То есть ты ее спугнула? – спрашивает Дайте и выдвигает вперед челюсть.
Анна испуганно смотрит на них и ничего не отвечает.
– Он шутит, – успокаивает ее Малин, но Дайте не улыбается. Он разглядывает стажера, медленно пожевывая зубочистку.
– Ага, – произносит Анна, но вид у нее все равно такой, словно она сейчас описается.
– Так что она успела сообщить до исчезновения? – спрашиваю я.
Анна достает блокнот с неряшливыми заметками.
– Что она должна была встретиться со своим восемнадцатилетним сыном Самуэлем в Стувшере в десять вечера, но он не пришел. Он работает на семью с сыном-инвалидом. Маму зовут Ракель, сына Юнас. Бойфренда мамы, писателя, зовут Улле или как-то так. Я записала все это, когда поняла, что она ушла.
– Больше ничего?
Анна смотрит в потолок, напрягая память.
– Нет. Или да. Кое-что. Она сказала, что сын и раньше исчезал, но всегда возвращался. Честно говоря, она была не в себе. И вчера же был праздник. Я решила, что парень нажрался и где-то отсыпается. И я…
– Черт побери, – взрывается Дайте, – чему вас там теперь учат в Школе полиции? Равноправию? Разнообразию? Культурным различиям? А думать мозгами не учат?
Анна ничего не говорит, только еще больше съеживается под его разгневанным взглядом.
Дайте переводит взгляд с Анны на Малин и обратно.
– Может, уроки контрацепции тоже не помешают? – выплевывает он.
Я откашливаюсь:
– И она что-то забыла, да?
Стажер, которая явно сейчас зарыдает, кивает и достает бумагу в прозрачном файле.
Это похоже на стихотворение.
Мы все склоняемся над столом и молча читаем.
– Что за хрень? – бормочет Дайте.
Я смотрю на стихотворение.
Почему-то от последних строк у меня волосы встают дыбом.
Я читаю его вслух, почему-то мне нужно услышать, как оно звучит.
Я выплакал море слез
И лег умирать
На мягкую траву горя.
Но снова появился лев,
И в своей пасти
Он нес невинного голубя…
– Что за чертовщина? – бурчит Дайте. – Пошлем на поэтическую экспертизу? У нас там есть лирики? Или попросим геев из отдела по связям с общественностью помочь?
– Гуннар! – резко обрывает его Малин.
– Читайте приписку внизу, – просит стажер.
Мы читаем:
Можем встретиться у заправки в десять часов? Кое-что ужасное произошло. Я не мог прийти. Целую, С.
– Ладно, – говорю я, – поблизости не может быть больше одной Ракель с сыном-инвалидом Юнасом.
– А это стихотворение, – добавляю я, – можешь проверить, откуда оно?
– Проверю, – обещает Малин. – Вы думаете, этот Самуэль в опасности?
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Но нам нужно найти его как можно быстрее.
Никто ничего не говорит. Все понятно без слов.
Я снова перечитываю строки.
И в своей пасти
Он нес невинного голубя…
– Я думаю, нам надо навестить друга в Урмберге.
– Урмберге? – поражется Дайте. – Там же одни националисты. Белое арийское сопротивление.