– Все верно, – говорит он, выпрямляясь. – У нее сын-инвалид. Я его видел. Даже сфотографировал. Это он меня поцарапал. Не знаю почему, он вроде без сознания. Но эта Ракель странная. Она пыталась помешать мне сбежать.
– Боже мой! – восклицает Стина и прижимает руки ко рту.
– Ничего страшного, – отмахивается Бьёрн. – Я убежал. Бежал километра три. Но я боялся, что она поедет за мной на машине, и бежал по лесу вдоль дороги. Устал как собака. Попробуйте бежать по лесу – узнаете, что это такое.
Стина закатывает глаза и качает головой.
– Почему ты никогда не слушаешь, что тебе говорят? Как возможно, что ты с твоими хорошими оценками не способен выполнить простейшие наказы? Так можно решить, что ты совсем недоумок.
– Можно посмотреть фото? – спрашиваю я.
– Конечно, – отвечает Бьёрн, достает мобильный, набирает код и протягивает мне телефон.
Я смотрю на снимок.
Юноша в больничной койке. Лицо в тени, черты не разобрать. Худой, даже истощенный. Лицо опухшее, все в царапинах. Рука поверх покрывала и на запястье…
Господи!
На запястье браслет.
Я увеличиваю кончиками пальцев изображение. Вижу бусинки, угадываю буквы.
Никаких сомнений.
На нем браслет, который мне сделал Самуэль.
– Покажи мне, где она живет, – шепчу я.
– Нет, – заявляет Стина. – Мы идем в полицию.
– Может, позвоним в полицию? – предлагает Бьёрн.
– Да, – говорю я, – но потом мы едем к этой Ракель. Она знает, где Самуэль.
Спустя полчаса я стою перед домом Ракель и разглядываю белые стены и зеленые ставни.
Стина и Бьёрн поехали на встречу с полицейским, с которым мы только что говорили.
Забор странный, точнее, его высота. Он достает мне до груди.
Зачем строить такой высокий забор вокруг дачного дома в спокойной округе, куда полицию вызывают только снять кошек с дерева.
Кого он не впускает?
Точнее, не выпускает? Кого держат в этом доме, как скотину в хлеву?
От этой мысли у меня мурашки бегут по коже. Перед глазами появляется лицо Самуэля.
– Я тебя предала, – шепчу я. – Это я во всем виновата. Когда ты просил меня о помощи, я только и делала, что молилась и потчевала тебя рыбьим жиром. Я больше так не буду. Я заберу тебя домой и буду о тебе заботиться.
Мобильный вибрирует. Я читаю сообщение от полицейского по имени Манфред.
То, что он рассказал мне по телефону, самое странное и ужасное, что я слышала в своей жизни. Не верится, что все это может быть правдой.
Но зачем ему это выдумывать?
Я вспоминаю грустные строчки из стихотворения, которое читала так много раз, что знаю теперь наизусть.
Я пал, я умер, я не проснулся,
Но в горе ко мне явился лев…
Ракель написала эти строки. И она или ее приспешник причастны к преступлениям.
Лев.
Я думаю.
Что-то не так.
Во-первых, сын Ракель не мертв, я видела его на снимках.
Во-вторых, Ракель и Иона – еврейские имена. А Лео – латинское. И к тому же, чтобы превратить Улле в Лео, нужно поменять и отбросить буквы.
Как-то это странно.
Я хорошо знаю Библию, и потому мне эта связь кажется странной. Но полицейским экспертам виднее.
Почему меня смущает их толкование?
Лев и ягненок.
Ягненок и лев.
Перед глазами встает самодовольное лицо пастора. Он стоит в доме для собраний перед картинами, изображающими сцены из Священного Писания.
Я поеживаюсь, несмотря на жару, и топаю ногой, расстроенная, что ничего не понимаю.
Читаю сообщение еще раз.
Там написано, что нам нельзя ни входить, ни приближаться к дому, где живет Ракель. Мы должны ожидать прибытия полиции в Стувшере.
Я выпускаю мобильный. Он шлепается в траву. Носовые платки, которые были у меня в руке, подхватывает ветер и несет прочь, пока они не цепляются за сухой кустарник у обочины.
Поворачиваюсь и начинаю идти к дому.
К черту церковь и Библию, думаю я.
К черту пастора и собрание.
К черту отца и его ложь.
К черту полицию, которая не дает мне искать моего сына.
– Я иду, Самуэль, – шепчу я. – Плевать, что они говорят. Ты ждал достаточно. Я иду к тебе.
Манфред
Машина летит вперед, значительно превышая скорость. Колени болят, но я не обращаю на них внимания, лавируя между машинами.
Малика и Дайте мы отправили встречаться со Стиной, Бьёрном и Перниллой в гавани, а сами едем на адрес Сюзанны.
Малик проделал отличную работу. Маяк на снимках в блоге Сюзанны называется «Звонарь». Это один из старейших маяков на Восточном побережье и единственный в своем роде.
Проанализировав море, острова и позицию солнца по отношению к маяку, Малик делал вывод, что фото сделано на Мархольмен, к востоку от Стувшера. На Мархольмене только два строения. Одно из них принадлежит пенсионерке Май-Лис Веннстрём и сдается в аренду. Сама пенсионерка, дочь последнего смотрителя маяка, живет в доме престарелых. Дом оборудован всем необходимым для инвалидов, что, наверно, и привлекло Сюзанну. Дайте поговорил с соседями, живущими во втором доме на острове, и они подтвердили, что по соседству проживает женщина по имени Ракель с сыном-инвалидом.
– Малик хорошо поработал, – говорю я Малин. – Мне очень не нравится, что Пернилла Стенберг играла в детектива, но зато теперь у нас полно информации.
Малин смотрит на часы.
– Не думаешь, что лучше дождаться коллег из Ханинге?
Я не отвечаю, только прибавляю газа.
– Включить? – спрашивает Малин.
Я киваю.
Малин включает мигалку и сирену.
– Почему мы так спешим?
– Я еще не понимаю, в чем дело, но что-то тут не так.
Переключаю передачу, вдавливаю газ и объезжаю грузовой трейлер, с трудом взбирающийся в гору.
Малин какое-то время молчит, потом задает вопрос:
– Почему ты рассказал Пернилле Стенберг о стихотворении?
– Хотел проверить, известно ли ей что-нибудь и как она его истолковала.
– Ей и в голову не пришло, что животные могут изображать реальных людей. Но она знала, что Ракель означает ягненка или овцу, а Юнас – голубя на иврите. Она хорошо знает Библию.
Я думаю и добавляю:
– Но она явно сконфужена.
– Что ты имеешь в виду?
– Несла какой-то бред. Что у нее болит затылок от того, что она спала в машине. Что у нее с собой куча вещей, потому что она собиралась в поход со скаутами. Но в поход она не пошла, потому что поссорилась с пастором, который оказался не тем, за кого за себя выдавал. Так что ты понимаешь. Явно у нее не все в порядке с головой.
Малин обдумывает эту информацию.
– Я позвонила маме, – сообщает она.
От удивления я не знаю, что сказать.
– Не знаю, – продолжает Малин. – Все эти мертвые юноши, их отчаявшиеся родственники… Я поняла, что не хочу терять с мамой связь. Несмотря на все, что произошло. Она ведь…
Малин делает глубокий вдох и тихо продолжает:
– …растила меня, любила… И все такое.
– Молодец, – отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Вы договорились о встрече?
– Об этом пока рано говорить.
Перед нами пробка, и приходится тормозить.
– Черт.
– Авария, – констатирует Малин.
Мы стоим за красным «Вольво», загруженным под завязку багажом, детьми и пускающей слюни собакой.
Машины впереди сигналят. Мотоциклист объезжает нас слева.
Я смотрю на часы и на пробку. Достаю мобильный и звоню Пернилле, чтобы проверить, что она ждет Малика и Дайте в гавани. Но никто не берет трубку.
Под конец включается автоответчик: «Это номер Перниллы Стенберг. Оставьте сообщение, и я перезвоню. Вам. Позже».
– Черт, – выругиваюсь я.
– Позвонить и спросить, что случилось?
– Нет. Подъедем и— посмотрим.
Я сворачиваю на встречную полосу и осторожно еду вперед, но встречных машин нет, что указывает на то, что движение полностью перекрыто в обе стороны.
Вскоре показывается «Скорая» и две машины дорожной полиции. Машины на правой стороне стоят с открытыми дверями, словно пассажиры бежали в спешке.
Я выключаю сирену, открываю окно и подъезжаю к полицейскому, разговаривающему с женщиной с ребенком на руках.
– Добрый день! – Показываю удостоверение. – Авария?
Молодой темнокожий полицейский кивает:
– Грузовик сбил наездника на лошади. Тут просто хаос.
Я бросаю взгляд вперед и вижу толпу людей, шевелящуюся, как море в шторм. У всех в руках мобильные. Они делают фото или видео. Кто-то поднял детей на плечи, чтобы им было лучше видно.
– Что за черт! – ругается Малин. – Все с ума посходили!
Молодой полицейский кивает:
– Медработники не могли пробиться через толпу. Все фоткали, и никто даже не оказал наезднику помощь.
– Мы можем проехать? У нас экстренный случай, – сообщаю я, используя полицейскую терминологию: он должен знать, что нам позволено нарушать дорожные правила.
– Посмотрю, что можно сделать, – отвечает тот и идет к другому полицейскому.
Они разговаривают, потом другой что-то кричит, и толпа начинает расступаться.
Полицейский делает нам знак, и я медленно еду вперед мимо любопытствующих и спасателей. Посреди дороги лежит лошадь, все вокруг залито кровью. Спасатель обматывает лошадь цепью, видимо, чтобы оттащить ее с проезжей части и освободить дорогу.
На обочине белый фургон. Рядом с ним лежит пожилой человек в старомодном твидовом костюме для верховой езды. Перед ним на корточках сидит врач.
Проехав место дорожного происшествия, я перестраиваюсь в правый ряд и вжимаю педаль газа.
– Будем на месте через пятнадцать минут. Надеюсь, не опоздаем, – говорю я Малин.
Пернилла
Ладони ободраны и все в занозах. Одну за одной я вытаскиваю их и бросаю взгляд на высокий забор за спиной.
Отец бы мной сейчас гордился. Он так расстраивался, что мне плохо давалась гимнастика в школе, хотя высокие оценки по религиоведению компенсировали плохую физическую форму.