– Ты тоже думаешь, что она психопат-садист? – спрашивает Малин.
Ханне отвечает не сразу.
– Не уверена.
– Есть еще одна запись, которую стоит почитать, – говорю я, роясь в бумагах.
Одна из моих подписчиц написала, что хочет прислать мне пирог. Самый настоящий ПИРОГ! Как тогда с Андре. Когда он заболел, все соседи приходили нас навестить с пирогами и булочками. Подстригали лужайку, убирали снег, обрезали деревья.
Это было так приятно.
Но быстро прошло.
Наверно, нашли себе другие, более интересные трагедии – матерей, больных раком, детей в инвалидных креслах, парализованных, бездетных, уродцев, умирающих – всех тех, кто ОТОБРАЛ у нас с Андре все внимание. НИКОГО больше не интересовал рассеянный склероз, когда у соседа обнаружили рак печени и жить ему оставалось два месяца.
Я просто хотела снова вернуть себе всеобщее внимание. Снова почувствовать эту любовь и заботу.
Ханне снимает очки и смахивает капли пота со лба. Медленно кивает и лист бумаги на стол. Взгляд устремляется в цветущий сад за окном. Выражение лица сосредоточенное и грустное. Оно делает ее старой.
– Андре – это ее муж?
Я киваю и убираю бумаги в папку.
– Можно еще раз взглянуть на блог?
– Конечно.
Я подвигаю к ней ноутбук.
Ханне просматривает посты, то и дело хмыкая и кивая.
– Как я и думала.
– Что?
– Сюзанна Бергдорф начала вести блог после того, как с сыном случилось несчастье. Она быстро набрала подписчиков. Больной ребенок на фоне морского пейзажа – беспроигрышная концепция. Но вот что кажется мне любопытным.
Она показывает на количество лайков и комментариев.
Мы с Малин наклоняемся, чтобы лучше видеть.
– Вначале она писала, что состояние сына улучшается и что есть надежда, что он очнется. И что происходит? Количество лайков резко уменьшилось. Никому не интересно читать об обычном здоровом юноше. Людям хотелось читать про страдание, горе, болезни, трагедии. Потом сыну неожиданно стало хуже, и блог стал мегапопулярным. И тогда…
– Что? – восклицает Малин.
И тогда Сюзанна греется в лучах солнца всенародной любви, оказывается в центре всеобщего внимания, – с грустью отвечает Ханне. – Оказывается в центре всеобщего внимания, как она и писала в дневнике.
Мы молчим.
– Думаю, Ракель охотилась за лайками и подписчиками, – продолжает Ханне. – Людям нравился ее блог. Им нравилось читать о том, как она… страдает. Для нее это было игрой, цель – добыть как можно больше лайков. Но в результате этой игры погибли невинные люди.
У меня по коже бегут мурашки. Вспоминаются слова Малин при виде зевак, фоткающих дорожное происшествие.
Что за черт! Все с ума посходили!
Я думаю об Афсанех: она тоже фоткала Надю и выкладывала фотографии на форуме для родителей больных детей. И о Мартине, бывшем коллеге Афсанех, который утверждал, что нарциссизм в последнее десятилетие получил большее распространение. Люди готовы на все ради популярности в Интернете.
– Что ты хочешь сказать? Что Сюзанна сама сделала так, чтобы сыну стало хуже? – уточняю я.
– Да, – спокойно отвечает Ханне. – Сыну и, возможно, мужу тоже. А после этого начала искать новые жертвы. Она была и львом, и ягненком. Выхаживала своих жертв и ранила их, как в том стихотворении. Все совпадает. Все началось с той истории с кошкой. Тот случай и посеял в ней семена зла. Вскоре родители заболели и умерли. Может, за ними она тоже ухаживала. Это только усилило травму. Потом муж заболел. Сюзанна его выхаживала. Она была полна мотивации. Профессия аптекаря была только на руку. И снова она получила признание. От медсестер и друзей, как в Интернете, так и в жизни. И сделала все, чтобы оставаться в центре внимания. Может, она не хотела его убивать, просто так вышло.
– И история повторилась с сыном?
– Да, с той только разницей, что Сюзанна завела блог и профили в социальных сетях. Чем хуже было сыну, тем популярнее становился блог. И она взяла инициативу в свои руки. Сделала так, чтобы он не выздоровел. Скорее всего, он умер в результате ее так называемого ухода.
Ханне умолкает.
– Это же ужасно, – всхлипывает Малин и закрывает лицо руками.
– Она была не в силах пережить смерть Юнаса, – продолжает Ханне, не обращая внимания на реакцию Малин. – И, чтобы заполнить пустоту, заменила сына его помощником. А дальше все повторялось по одному сценарию. Смотрите сюда.
Она открывает пост, опубликованный шесть месяцев назад.
Коммуна приняла решение, что нам достаточно трех часов помощи в день. Из-за этого ни я, ни мой бойфренд не можем работать полный день. Помогите нам – переведите деньги на номер, указанный ниже. Любая сумма пригодится! Заранее спасибо всем чудесным людям, отозвавшимся на этот крик помощи!!
– Она просила подаяния в Интернете и обманным путем получала различные социальные пособия. Не знаю, о каких суммах идет речь, но это, должно быть, тоже подталкивало ее искать новых жертв на место Юнаса.
Малин утирает слезы.
– Простите мою чувствительность. Но как такое вообще возможно? Кто способен на такую жестокость?
– Психически нездоровый человек, – спокойно отвечает Ханне, пригубляя горячий чай. – С серьезными отклонениями. Сюзанна умела манипулировать людьми. Лгала всем и каждому. Это указывает на асоциальное поведение.
Мы снова молчим. Сложно поверить в то, что кто-то способен навредить собственному ребенку, чтобы сделать свой блог самым популярным. Это просто безумие какое-то.
– Если хотите получить диагноз, я могу вам его озвучить, – продолжает Ханне и постукивает ручкой по столу.
Я киваю.
– Делегированный синдром Мюнхгаузена. Münchhausen by Proxy, – с довольным видом объявляет она. – Это когда человек причиняет вред другому, часто своему ребенку, а потом звонит врачам, чтобы предстать спасителем. Все ради внимания, которое ей или ему оказывают в такой ситуации. Внимание как наркотик. Больной родитель не в силах остановиться. И не важно, реальное ли это внимание или виртуальное. Возможно, мы впервые сталкиваемся со случаем виртуальной зависимости, если так можно сказать. Но явно не в последний раз. Наша жизнь меняется, и нас ждут тяжелые времена. Хорошо, что я до них не доживу.
Она поднимает глаза к потолку.
Звонит мобильный Малин.
– Простите, – извиняется она и выходит в соседнюю комнату.
– Жаль, что она умерла, – говорит сама себе Ханне. – Было бы любопытно пообщаться с ней.
Малин возвращается.
– Они нашли еще одно тело.
– Самуэль? – спрашиваю я, чувствуя, как последняя надежда угасает внутри.
Малин качает головой.
– Нет, этот человек умер много месяцев назад.
– Юнас?
Малин кивает.
– Да, они так думают. Знаешь, где они его нашли?
Я качаю головой.
– Под клумбой с розами. Она там его закопала и засадила розами. Видимо, хотела, чтобы он был рядом.
Пернилла
Двое суток я прочесывала Мархольмен. Обследовала скалистое побережье, заглядывала в расщелины. Искала под листьями папоротника, под соснами, под елями, под упавшими деревьями. Методично осматривала сады и бесцельно бродила по лесу.
Но моего Самуэля нигде не было.
Толстый полицейский Манфред приезжал вчера уговаривать меня вернуться домой. Сказал, что я ничего не могу сделать. Что они прочесали местность, и Самуэля тут нет.
Его нет в живых.
И когда он это сказал, меня прорвало. Вся в слезах я рухнула на траву рядом с машиной. Я чувствовала сухую колючую траву под щекой и холод земли – предвестник скорого горя.
Я не могла объяснить ему, почему мне нужно остаться на Мархольмене, и не стала пытаться.
Что я могла сказать?
Что Самуэль – мой ребенок? Что я носила его под сердцем? Что я бесчисленное количество раз предала его?
Нет.
Я поехала домой. Приняла душ. Немного поела.
Я сделала ошибку, включив телевизор. Там говорили об убийствах, о Самуэле. По телевизору показали интервью с Бьянкой Диас, подругой одной из жертв. И ее сдержанное отчаяние вырвало меня из апатии, заставило действовать. Мне хорошо известно, каково это – растить ребенка в одиночку.
Я нашла ее адрес в Интернете и поехала к ней домой в Юрдбру. Повесила спортивную сумку на дверь, позвонила и убежала.
Наверно, пыталась таким образом искупить грехи, чтобы вернуть Самуэля.
Потом я вернулась на Мархольмен. Не могла сидеть дома, не зная, где мой ребенок.
Я зажмуриваюсь и открываю шоколадную вафлю, прихваченную из дома. Отламываю кусочек и кладу в рот. Открываю глаза и смотрю на дрозда в клетке рядом с машиной. Ветер треплет газету, которой выстелено дно клетки.
Это уже не птенец, а взрослая птица. Его нельзя держать в клетке.
Я знаю, что Самуэль хотел бы сам выпустить дрозда на волю. Но мне придется сделать это за него.
Я смотрю на дом, который Ракель снимала у дочери смотрителя маяка, прожившей тут всю свою жизнь. Он стоит тихий и пустой за сине-белой заградительной лентой.
– Что с тобой случилось, Самуэль? – шепчу я, бросаю бутылку с водой на заднее сиденье и закрываю дверцу. Потом поднимаю клетку и иду по грунтовой дороге, вспоминая странный сон, приснившийся мне ночью.
Мне снился мудрый царь Соломон из Книги Царей, которому нужно было разрешить спор между двумя женщинами, каждая из которых утверждала, что она мать одного и того же младенца.
Соломон велел принести меч. И когда меч принесли, сказал:
– Разрубите младенца напополам и отдайте каждой женщине по половине.
Во сне этими женщинами были мы с Ракель, а ребенком – Самуэль.
Нет, этого не может быть. Самуэль не мог умереть.
Двое суток. Никто бы не выжил в море, сказал Манфред.
Но что, если она не выбросила его в море?
Тогда мы бы его нашли.
Слова Манфреда эхом звучат у меня в ушах.
Сумерки сгущаются, но в начале лета по-настоящему темно не бывает. Природа терпеливо ждет, пока лето уступит место осени. Небо низкое, темно-синее, почти лиловое. Комары и мошки лезут в лицо, я отмахиваюсь. Рассеянно почесываю укусы и вглядываюсь в глубь соснового леса с его медными блестящими стволами. Вдоль придорожной канавы – засохшие собачьи какашки. То тут, то там желтеет зверобой.