Едем все дальше от города.
Такая тишина. Только шум колес, шелест лесных листьев и ветер.
Соня молчит.
Старается даже не дышать.
Напугана, видимо, до смерти. Может, надеется, что про нее забудут, получится спрятаться на виду, слиться с сиденьем, как хамелеон с веткой.
Мне тоже не по себе. Всякая чертовщина творится. Натуральная.
Стараюсь не зацикливаться. Я же профессионал.
Стараюсь не думать.
Не получается.
Индиго Кирилл, или как этих ненормальных называют? Опасный он. Вытворяет такое. Как он накачал колеса, а как он остановил преследователей? А что, если разозлится?
Дальше что? Может, лучше было сразу в тюрьму?
Молчим.
Бросаю короткий взгляд на Соню. Похоже, ей повезло меньше, чем мне. На лбу из-под волос тянется густой темно-бордовый ручеек.
– Надо в больницу, – говорю я. – У нее кровь.
Кирилл швыряет в Соню тряпкой, говорит, чтоб замотала рану.
– Ничего там серьезного.
Говорит, нам не в больницу, нам нужно бросать машину и прятаться.
– Ты не врач, чтоб решать.
Очередного трупа мне в машине не надо. В госпиталь, и все тут. Ей нужен врач.
Соня молчит.
Возможно, шок. А может, ударилась головой и теперь не в состоянии говорить. Боится? Или наоралась. Или нет?
– Просто царапина. Легкий ушиб. – Кирилл осматривает рану. – Ничего страшного, говорю. Забей.
– Я сказал, к врачу.
Точка.
– Нет.
Прыщавый щелкает пальцами, и я слышу, как выходит воздух из шин. Как сдутые покрышки хлюпают об асфальт.
Просто щелчок, и колеса сдуваются.
Останавливаемся.
Он щелкает пальцами, и колеса сдуваются.
Мы останавливаемся.
Только подумал – спасены, и опять подстава.
Нужно отвести Соню к врачу.
– Я сказал, нам нужно в больницу! И точка! – Выхожу и громко хлопаю дверью. – Не помогаешь, – показываю я спущенные колеса, – пешком пойдем! На руках понесу. Я сказал, ей надо помочь.
– А я сказал, надоело! Точка! – передразнивает меня прыщавый. – И нам нужна новая машина. Эту спрячем, вернемся в город. И у нее просто царапина, сама пройдет. Смотри, даже крови нет.
Я проверяю, действительно, кровь остановилась.
Я осматриваю лоб Сони, на нем ни следа. Запекшаяся кровь, но нет ни шрама, ни пореза. Я снова проверяю, а пацан тарахтит без умолку.
Говорит, отсидимся, придете в себя. И на Париж. Повезешь на новой машине. Все, как договаривались. Париж, и никаких «но».
– Что творится? Как быть дальше? – рассуждаю вслух.
– Что тут думать? Говорю же. Переведем дух и вернемся в город. Пойдем через лес, напрямик.
Я не соглашаюсь. Зачем?
– Так надо. Иначе у нас не получится, как в тот раз. – Он запинается.
Пацан показывает нам идти за ним. А мы с Соней стоим возле машины. Не пойду я за ним. И в какой тот раз? О чем этот полоумный?
– Что ты имеешь в виду? Что получится как тогда?
– Не получится, как тогда, если не поспешите. Так и будем стоять или начнете слушаться? Скорее, пока вас не арестовали.
Он говорит, проберемся через лес. Говорит, мол, не станут искать там, откуда сбежали. Просит, чтобы мы поверили ему.
– Пошли-пошли. За мной. Я собираюсь вам помочь.
Раскомандовался молокосос. История с лесом так себе. Вечер скоро все-таки. Вот-вот стемнеет. Я не бойскаут, я таксист. Или стриптизерша знает, как ориентироваться по мху и устроиться на ночлег в дикой природе? А может, пятнадцатилетний чокнутый мальчик нас выведет?
– Другого варианта нет. Я так решил, – говорит Кирилл и подмигивает нам.
Он так решил. Решатель, мать его, недоношенный.
– Ну. Что ждем? За мной. Или считаю до трех и иду рассказывать полиции, как ты меня похитил и изнасиловал.
Прыщавый ждет.
– Раз, – тянет он нараспев букву «а». – Два уже было.
Прячем машину. Сталкиваем мой любимый «Форд» на обочину, присыпаем ветками.
– Найдут. Сразу же.
– Не переживай. Обещаю, никогда и никто не найдет.
Пацан уверенно говорит, и я почему-то верю. Не знаю почему, на сто процентов уверен, что так и будет.
Странный он, пацан этот.
Неприятно слушаться подростка, противно, до тошноты гадко. Если он еще раз попробует меня шантажировать, обещаю, его тело никто не найдет.
– Наверное, они уже вычислили владельца «Форда». Наверняка. Здесь без вариантов. Документы-то мои тю-тю… У инспектора остались, – хлопаю себя по карманам.
– Да хватит скулить. Я все устрою, – говорит Кирилл и машет рукой, мол, поторапливайтесь. – Я еще раз говорю, доверься. Чудесным образом все исправится. Все порешаю. – Киря подмигивает.
Решатель недоношенный. Но, кажется, он прав, в сложившейся ситуации меня спасет только чудо.
– Один путь – в тюрьму, – говорит Соня.
Она наконец заговорила. Первое слово после аварии. Хороший знак, приходит в себя. Но лучше бы молчала.
Двигаю ноги, перешагиваю через поваленные бревна.
Вычислили владельца автомобиля, разослали ориентировку по всем городам. Мне конец.
Два часа. Оставалось всего ничего.
И домой, и поесть, и спать. Пятница – самый чес. За ней суббота и еще утро воскресенья.
«Вежливый и приветливый». «Куда едем, сэр?» «Вам удобно, мэм?»
Иду за подозрительным подростком.
– Киря, а ты это… воду в вино не умеешь?
Мелкий хохочет, сверкает брекетами.
– Думаю, я понимаю. Разрыв твоих шаблонов, да?
Я не отвечаю. Не знаю, что сказать. Индиго бешеный.
Переставляю ноги.
Обходим овраг, углубляемся в чащу. А я не перестаю себя ругать.
Вот чувствовал же – чокнутых подбираю. Высади сразу. Ступай себе домой. Покушай рис с подливкой, и спать. Так нет же. Хах. Я тертый, мать его, калач, я профессионал.
Тяжело.
Все тело превращается в вату. Ноги, руки, голова – словно тряпочки болтаются, дышать больно. Возможно, так ощущается отходняк после адреналиновой встряски.
В одной руке тащу пакеты с едой, другой помогаю идти Соне. Она, бедняжка, совсем потерялась. То бьется в панике, то ее неожиданно накрывает истерический смех. Но хотя бы уже не молчит.
Веду ее. А сам устал, готов упасть.
В голове вопросы, в животе алкоголь, в карманах хрустящие стопки, а под ногами сухие ветки.
В лес.
В чащу.
– Если надо, если на то пошло, могу воду и в вино, и в коньяк, – нарушает Киря тишину.
Хочет, наверное, разрядить обстановку.
Я смеюсь.
Хотя непонятно, может, он и не шутит. Хотя, если так разобраться, я и сам могу воду в вино. Всего делов-то – ягоды винограда, сахар, баллон, перчатка и месяц подождать.
– Вов, а ты знаешь, сколько мне лет? – Видимо, надоело мелкому молча брести, приперло пообщаться.
Я говорю – пятнадцать, от силы шестнадцать.
Перешагиваю корягу, пригибаюсь от паутины. Ну максимум ему семнадцать.
– Семнадцать самое большое.
– Да уж. А ты все такой же. – Он смеется.
– Какой?
– Наивный.
Молчу. Он явно хочет продолжить фразу, ждет, что я что-нибудь отвечу, но я молчу.
– Ладно. Расскажу. Мне около двух сотен лет. Точнее не могу сказать, возможно, больше.
Я останавливаюсь, оборачиваюсь, улыбаюсь и показываю большой палец вверх.
– Ну молодец. Че. Дункан Маклауд. Должен остаться только один? Хир ви а, борн то би кингз?
Отчего-то Киря не смеется.
Ну ясно же, он и не видел фильм. Сериал умер задолго до рождения мелкого. И что значит его подозрительная фраза о том, что я все такой же?
– Около двух сотен, – повторяет и смотрит за моей реакцией. Он всерьез верит в то, что говорит? – Потерял счет, но двести точно прошло.
Я молчу.
Несу пакет с едой, веду Соню, которая, кажется, совершенно теряет нить происходящего, словно под наркозом идет, куда ведут.
А прыщавый разошелся.
Я несу пакет, а он – какую-то чушь про бессмертие. Видимо, пустил в ход свою подростковую фантазию.
Пусть болтает. В его возрасте я и сам любил присочинить. Всякой хрени навыдумываю и потом верю.
Кирилл шагает важный, взахлеб рассказывает свою любимую сказку о том, что он не человек.
Я устал, не хочу разговаривать, а он пользуется моментом и тарахтит не переставая.
Говорит, что он может управлять материальными предметами. Экстрасенс с брекетами. Говорит, может из воздуха создать все, что угодно. Сколько хочешь денег, золото, брильянты.
– Да вообще все, что угодно, – он разводит руками.
Из пустоты, стоит только представить, и прямо ниоткуда появится любой предмет, от пишущей ручки до лазерного скальпеля.
Захочу, говорит, бензин появится в баке.
Ладно, думаю. Не стану спорить.
– Все что вздумается могу!
– Если ты все можешь, сделай нам велосипеды, например, или коляску для Сони. Какого мы вообще пешком премся?
– Весело же. – Он опять смеется и ускоряет шаг.
Как достал его смех. Гадкий, писклявый, проклятый смех.
Он щелкает пальцами, и я чувствую, что усталость проходит. Непонятно, гипноз это или что, но мне объективно легче. Чувствую себя превосходно.
Выходим на опушку. Почти стемнело.
– Расположимся на ночлег, – показываю на полянку. – Разведем костер, переждем, а утром в город.
– Как скажешь, – улыбается Киря. – Я знал, что ты это предложишь, – говорит и ломится на поляну.
Останавливаю его. Пропускаю вперед Соню, следом говорю ему идти, а сам замыкаю.
– Всегда пропускай вперед женщин и детей, – говорю по-отцовски.
Киря отгибает еловую ветку, дожидается, скотина, когда подойду, отпускает и катится со смеха, наблюдая, как колючки впиваются мне в лицо.
«Вежливый и обходительный». «Всего доброго, мэм».
Бросаю пакеты и со всего размаху, ногой, как по футбольному мячу, врезаюсь в прыщавый зад.
Мелкий выскакивает на поляну, держится за задницу и продолжает хохотать.
Я мотаю головой, вот же он…
Нога болит, представляю, как досталось мелкому, а он ржет. Обидно даже. Всандалил от души, сильнее просто не умею, а удовлетворения ноль.