– Надо подождать, пусть подсохнет. Потом помадой в углу, и готово.
Соня улыбается. Хватает свой лист и уходит в дом. Я продолжаю втирать пудру в свой лист. Извозюкался весь.
Вторым слоем наношу, и перекур, пусть полежит, пропитается получше.
– Не сработало, – слышу голос Сони. – Косметика не держится!
Соня возвращает лист. Совершенно белый, с точкой в центре. Ни блесточки на нем не осталось.
– Как всегда, говно твой план! – Она говорит и уже что-то жует.
Я тут голову ломаю, а она, молодец такая, пошла пообедать.
Изучаю лист.
Смотрю, а на моем та же картина. Чистый, гладкий, словно только что из рук Кири достался. Даже складки разгладились, как и не пихал его в карман.
– Мистика.
Так-так. Не паникуем. Надо еще что-то думать.
– Подумай, Соня, где тут можно раздобыть чистый лист? Может, в доме в каком-нибудь столе?
– Нет! Это я первым делом проверила. Нет там ни черта.
«Делать выбор».
– Мать его, ребусы. Как понять это?
Соня отворачивается. Кидает небрежное – все с тобой понятно, бесполезный. И дразнящей походкой возвращается к дому.
Смотрю на точку.
Гипнотизирую.
Будь на ее месте кобра, уже сдалась бы, свернулась бы калачиком и послушно делала бы мне массаж стопы.
Смотрю.
Не сдаюсь.
– Давай, моя хорошая. Давай, красавица. Ползи в уголочек, – шепчу. – Папочка очень тебя просит.
Смотрю. Тужусь.
Не шевелится.
Соня сидит на крыльце бледная, чуть не плачет. Не хочет, бедняга, обратно на шест. Я в тюрьму тоже не особо ходок, продолжаю тужиться и пялить глаза.
Вот же… Попал.
«Почтительный и тактичный».
– Кого я обманываю?
Самого от себя тошнит, от пресного протухшего блеклого существования. И жизнью это не назовешь, только существованием. Знал бы, что поездка так обернется, признаюсь, повез бы бесплатно.
Смотрю.
А точка зашевелилась.
– Мистика.
Точка крутится на месте. Шарик в центре движется, и шлейфом от него, по спирали, как нитка за клубком, крутится хвостик чернил.
Чертовщина.
Странно, никакого страха не чувствую. Только радость и гордость от того, что справился.
Клубок останавливается, снова замирает.
– Эй. Куда? Вернись! – вслух разговариваю с точкой.
Чернила застывают в центре. Больше не реагируют.
И как я это «расшевелил»? Что я такого сделал? Начинаю последовательно повторять все действия.
Я сидел. Обычно ныл. Рассуждал о словах Кирилла. Прокручивал в памяти все, что он сказал. Сомневался. Вспоминал мою любимую квартирку. Проклинал себя.
– Признался, что «этот» заказ – лучшее, что со мной произошло за последние двадцать лет.
Точка снова начинает крутиться.
Точно!
«Делать выбор».
– Соня. Идем. Задача решена!
Девушка спешит, улыбка на лице, глаза светятся.
Я показываю. В центре лист чистый, точка сползла вниз.
– На моем так же сделай.
Я подмигиваю, беру ее лист. Смотрю на него, и точка ползет в угол. Соня ахает. Возвращаю страницу, смотрю на часто вздымающуюся грудь стриптизерши и представляю, как здорово будет прижать ее к себе.
– Теперь твоя часть сделки. – Поднимаюсь, вытаскиваю наружу рубашку.
Жду.
Сейчас она повиснет на мне. Что мы с ней сделаем сначала? Сценариев миллион. После долгого воздержания какие только фантазии не посещают мою голову.
Жду.
А Соня меняется в лице. Возвращает мне лист. И чуть не плачет.
Точка снова в центре.
Проверяем мою кляксу, моя в порядке, в углу.
– Что за хрень?
Снова передвигаю на ее листе клубок чернил в угол. Возвращаю. Как только девушка трогает бумагу, точка лениво ползет в центр.
– Не понимаю. Что не так?
– Скорее всего, я сама должна ее передвинуть.
Соня садится возле меня, закрывает лицо руками и плачет. Времени остается минут десять от силы.
– Он вот-вот вернется. И вышвырнет меня. Я не справилась. Что делать?
– Успокойся. Сейчас что-нибудь придумаем.
– Отдай мне свой листок! – Она впивается ногтями мне в руку.
Я соглашаюсь. Бери.
Мы меняемся.
В ее руках точка упрямо ползет в центр, и все тут.
– Подожди, – говорю я. – Смысл задания – сделать выбор. Точка послушалась, когда я признал, что вел никчемный образ жизни.
Соня прекращает плакать, разворачивает оба листа, перечитывает задание, раскладывает листы на траве, точками к себе.
– Он нам все рассказал. Объяснил. И теперь выбор наш, принять или отвергнуть. Думаю, от этого все зависит. Точка в первый раз зашевелилась, когда я начал сомневаться.
Соня улыбается.
Точки на обоих листах крутятся, как волчки. Соня вытирает слезы со щек, садится поудобнее, и точки расползаются по углам.
– Спасибо. Я поняла. Не знаю как, но твои слова помогли. Не знаю, что ты должен был принять, но, думаю, моя точка двигается от надежды, а не от сделанного выбора.
Может, Соня права. Может, наш индиго заложил для нас разные задания? В любом случае – плевать. Точки в углах. Значит, мы справились, и значит, меня ждет вознаграждение.
Напоминаю Соне про уговор. Она смеется. Так хохочет, что я понимаю – обманула. Вот и верь ей после этого.
– Что? Веселимся?
Откуда ни возьмись появляется Кирилл. Просто выходит из-за угла. Кто знает, может, он там все это время стоял и наблюдал?
Соня перестает хохотать. Мы сидим и смотрим на Кирилла. Сидим, как нашкодившие школьники перед учителем.
– Я смотрю, справились. Молодцы!
Он подходит ближе, теребит Соню за подбородок.
– Думал, ты не сможешь.
– Киря, – я перебиваю, – на кой черт нам навык двигать точку по углам?
– Это не навык. – Он смотрит на меня, но обращается к двоим. – Это тест. Или не тест. Скорее мини-экзамен. Допуск. Понимаешь? Справитесь – получите навыки. И вы справились. Вы молодцы.
Я закуриваю. Делаю вид, что мне безразличны его слова. А сам горжусь, что мы молодцы.
– На сегодня достаточно. Завтра продолжим. – Он зовет за собой в дом. – Пойдемте поедим.
Еда снова ждет нас в печи. Мы все так же не удивляемся, что она там, свежая и горячая. Едим с удовольствием.
Соня хитро смотрит.
Что ж. Завтра только попроси помочь. Без аванса не пошевелю и пальцем. Задолжала.
Что ж. Завтра.
Гостиница.
Из окна номера виден мост.
Широкая река делит город на две части, южную и северную. Я смотрю на воду с обыкновенным в последнее время раздражением и пытаюсь понять, в какой части города относительно глубокой мокрой гадости мой отель. Лучше, думаю, пусть бы на южной. Как-никак теплее.
Гнев. Следующая стадия после отрицания.
Все происходит в точности, как предупреждал Кирилл, все, как описывала доктор Кюблер-Росс.
Гнев.
Теперь я знаком с этим чувством. Теперь точно знаю, как выглядит настоящий, сжирающий тебя изнутри, смертельный гнев.
Любопытное наблюдение: чем больше думаешь о смерти, тем страшнее ее представлять. Особенно становится страшно, когда рассуждения приводят к выводу – все, я уже труп.
По набережной прогуливаются парочки. Дети весело визжат, кушают мороженое. Идиллия, мать ее, счастье и покой.
Мертвый парень-рикша на самодельном велосипеде-повозке катает мертвых прохожих за истлевшие монеты. Практически мой коллега. Представляю, каково ему. Крутишь педали. «Вежливый и выносливый». Весь вечер крутишь, потеешь. И никакой благодарности. Так и слышу приторные слова хохочущих клиентов. Какого-нибудь жирнозадого позера: «Стой! Приехали! Отлично прокатились. Вот, сдачи не надо. А ты говорила, не потянет, говорила, я толстоват для повозки». Толстяк швыряет в тебя монеты. Поймать на лету не получается, и они с тоненьким звоном приземляются на мостовую. Торопишься поднять, но одна, самая ценная, закатывается под тележку с сахарной ватой. «Извините, можно я достану монетку?» Естественно, никто не слышит. Очередь мертвецов стоит за ватой, и никто не подпустит. «Смотри, мама, я монетку нашла!»
Как же все достало.
Меня окружают мертвые уроды и уродки. Дурно пахнущие твари, маскирующие свою вонь дорогими духами.
Уроды не в смысле, как выглядят, выглядят, надо сказать, чаще приятно, чем наоборот, а в том смысле, какие они все на самом деле. Бодренькие с виду трупы, разложившиеся изнутри. Безответственные, эгоистичные, ленивые, морально недоразвитые мрази. Уроды, одним словом.
Мертвые уроды.
Гадкие мертвецы. И прохожие, и торговцы, и я сам. Лицемеры.
Рикша. Любезный, шевелит ногами, а в душе проклинает пассажира. Подбирает копейки и надеется, что кто-нибудь невнимательный забудет сумку или кошелек в его велокарете.
Тьфу.
А вчера…
Весь вечер наблюдал, как по улицам разъезжают такси. Из окна гостиницы виден и парадный вход, и стоянка. Наблюдал, как клиенты сами распихивают багаж по машине. Как усаживаются спереди, когда есть свободные места сзади. Наблюдал, как усталый водитель с выражением брезгливости на лице помогает выбраться из машины пожилой даме, морщится – какое одолжение сделал. Такое непростительно и для привокзальных неофициальных такси. А эти, возле отеля, премиум-класса.
Нет, ребятки. Это позор. Так вы не заработаете.
«Приветливый и услужливый».
Не согласен? Води грузовик с песком.
Каждый должен знать свое место, свое предназначение. И каждый должен по максимуму исполнять отведенную ему обществом роль. Даже после смерти, даже когда все не имеет смысла.
Из-за таких вот имеем то, что имеем. Уверен, не будь на Земле «этих», двухтысячный наступил бы, как очередной год. Без происшествий и катаклизмов. Выпили шампанское, пошумели хлопушками, и все. Мир погиб из-за «этих».
«Если желаете, в салоне можно курить». «Всего доброго, сэр, мэм».
Мир погиб. Смерть.
Я ничего не успел.
Главное мое достижение – могу просидеть целый день в машине и не отсидеть задницу. Все чего-то ждал-ждал, вежливый. Послушный, пристегнутый ремнем. Дождался лучших времен.