Что я оставил после себя? Ни карьеры, ни жены, ни наследников. Хотя… Хорошо, наверное, что нет детей. Не мучаются.
Злюсь. На всех! На своих незачатых детей особенно. Я им завидую. Ну правда же. Удобно, если не рождаться. Не родился – не придется маяться, искать смысл жизни. Не придется умирать. Считай, я даже гуманно как-то поступил.
Встаю, подхожу к столу, двигаю рукой в воздухе, и телевизор падает на пол, разлетается на две части. Чуть-чуть полегче становится. Что-то в этом есть, в советах психологов. Нельзя копить все в себе. Нужно выпускать ярость. Бить посуду, кричать. Кажется, помогает. По крайней мере мне. Хочу еще что-нибудь разгромить.
Я поправляю галстук, смотрю на картину. Разноцветные геометрические фигуры. Дорогая, наверное. Я смотрю на нее, концентрируюсь, и масляная краска оживает, узор расползается по углам, сбивается в комок, перемешивается и ползет на обратную сторону рамки, оставляет на стене гладкий, чистый, нетронутый холст.
Правительство. С такой государственной системой по всему миру, и конец света. Даже не удивляюсь. Странным был бы иной итог.
Жаль, не знаю точно, что именно произошло в двухтысячном. Только догадки и полуправда от Кирилла. Что там на самом деле случилось? Парад планет, общее скудоумие, магнитные бури? Может, кто-то из стран нанес ядерный удар и развязалась война?
Продолжаю смотреть на холст. Краска просачивается через ткань, разрывает поры грунтовки, пузырится, вращается, переливается. По центру холста размазывается черная точка. Точь-в-точь как на тренировочном листе.
Это все воспитание. Приучили с детства добираться в рассуждениях до самой сути. Часто сути не найти, оттого еще хуже. Нужно выбрать, кто виноват, назначить крайнего. Приятно, например, винить родственников. Вся ответственность с себя автоматически снимается. Мол, попал в окружение, под дурное влияние. Приятно винить и в то же время совестно. Легче, наверное, детдомовским.
Сажусь за стол. Закуриваю.
Курить стал много больше. И раньше часто смолил, но сейчас… А чего уже терять?
Смерть.
Смахиваю пепельницу со стола, та летит в окно. Навязали, уроды! Навязали курение, пьянство, нормы поведения. Все из-за «этих».
Мертвецы.
Все из-за меня.
Хочу заплакать. Говорят, от слез тоже становится легче. А еще говорят, что человек плачет, когда ему жалко себя. Бедный и несчастный. Обижают. Слезки кап-кап. Защитный механизм. Хочу заплакать. Нужно. Хочу. Но не получается.
Только злость. Агрессия. И ни капли жалости, и ни капли слез. Я мертв. Это правда, это сейчас, это про меня.
– За что? Разве можно со мной так поступать? – кричу во весь голос, глядя в отражение разбитого экрана телевизора, валяющегося на полу.
Я честно жил и в бога верил.
Стук в двери прерывает мои копания в себе. В номер заходит Соня.
– Что орешь? Собирайся. И давай на этот раз постарайся успеть, – говорит, на ходу протягивает мне куртку.
– Что на этот раз?
– Собрался спрыгнуть. Опять. – Она недовольно кривится и разглядывает разбитый телевизор.
Киря ни на минуту не прекращает свои попытки умереть. Каждый день пробует. И каждый день приходится убирать за ним. Достало.
– Давай сама. Я планирую напиться.
– Поезжай. Планирует он. А я собралась посмотреть футбол. Сегодня наши играют. Так что потом напьешься.
– Не хочу. Пусть летит.
– Пусть-то оно пусть. Но разгребать опять мне.
– Плевать.
– И мне плевать. Но очередь твоя, так что ноги в руки и пошел.
Я мог бы еще поспорить. Возможно, даже удалось бы отвертеться. Но настроения нет. Набрасываю куртку, закрываю за собой дверь.
Еду смотреть, как летит этот придурок с крыши и в лепешку об асфальт.
Сегодня я готов смотреть, как все летят, кричат, валятся со всех крыш, всех небоскребов на свете. Смотреть, хлопать в ладоши, улыбаться, а затем прыгнуть следом.
Слышу, как в номере шумит телевизор. Соня восстановила его и уселась смотреть матч. Диктор кричит «опасный момент», я отфутболиваю стул в правый угол коридора, подальше от лифта.
– Штанга, – говорю еле слышно и спускаюсь в вестибюль по лестнице.
Швейцар меня видит и не реагирует. Полусонный, фуражка набок.
– Что вылупился? – кричу на него. – Такси ко входу! Живо!
Человек убегает, и через мгновение я сижу в машине.
– Где у вас в городе самое высокое здание?
Водитель не отвечает. Он занят. Тыкает в навигаторе что-то, оформляет посадку клиента.
– Что молчишь? – не выдерживаю. – Вези давай. Скорее.
«Вежливый и услужливый». «Приветливый и внимательный».
Шины визжат. Пробуксовка. Водитель недовольно косится в зеркало. Догадываюсь, что он сейчас думает, но мне плевать. Машина мчит на юго-запад. К самому высокому зданию.
Лучше бы мне успеть.
Киря умрет у всех на виду. Под ошарашенные крики толпы. Под вой сирен «Скорой помощи». Умрет. И мне придется прибирать, «подчищать» за ним. А я не Соня, для меня это непростая задача.
Должен успеть.
Хотя, признаться честно, хочу видеть, как прыщавый падает. Как его тело, хрустя костями, занимает неестественное положение. Как гаснет огонек в его глазах. Как красная липкая лужица вытекает из его разбитого затылка и покрывает тротуар.
Перемещение точки по листу. Кажется – нудятина? А вот и нет. С каждым днем занятий ты открываешь в себе новые, невероятные, потаенные возможности.
Заставить чернила двигаться непросто. Здесь нужна максимальная концентрация. Упражнение сродни медитации. Сидишь, борешься со своими мыслями, с самим собой. Чернила оживают, когда мозг впадает в своеобразный транс. Сложно описать словами это состояние. Это словно быть одновременно в нескольких разных местах. Или словно почувствовать на вкус звук или цвет. Чем дольше тренируешься, тем послушнее становится точка и тем дальше можешь проникнуть в свое сознание. Своеобразная машина времени. Мы учимся проникать в свои воспоминания.
Утром Киря показывал нам, как с помощью точки воссоздать вчерашний день. Вспомнить разговоры, запахи, вкусы, все до мелочей.
Сейчас у нас задача – вернуться в день нашего знакомства.
Очередное задание прыщавого. Мы должны ответить, каким было первое слово при нашем знакомстве.
Понятное дело, обычным способом вспомнить не получится. Угадывать или спрашивать друг у друга запрещено, да и бессмысленно. Кирилл точно узнает, каким способом получена информация. Обмануть его не удастся.
Киря раздает нам листки, обыкновенно веселый, хохочет. Его смех все еще раздражает.
Раздает листки и объявляет задание.
«Используй точку. Вспомни. Ответь, каким было первое слово при нашем знакомстве».
Объявляет цель, пафосно раскланивается и удаляется.
Сегодня я настроен на работу. Подготовился. Удобно разложился на травке, подальше от Сони, чтобы ничего не отвлекало. Готов погрузиться в медитацию. Запах сосен, лес шумит, я сижу под деревом, легкий ветерок теребит мне макушку. Рядом стоит чашка с водой на случай жажды и лежит пачка сигарет.
Делаю все, как показывал Киря. Смотрю на точку. Слежу за дыханием. Представляю события, которые собираюсь вспомнить.
Чернила послушно оживают. Точка вертится, ползет по листу, растекается. Чернила рисуют картины, обрывки образов. Словно смотришь на страницу комикса на незнакомом языке с незнакомыми супергероями. Кляксы формируют силуэты людей. Силуэты оживают и затаскивают меня в свой нарисованный мир.
Бас давит на уши.
Прокуренное помещение. Свет переливается всеми цветами, мерцает в такт кислотной мелодии какого-то неизвестного диджея. У барной стойки и у сцены не протолкнуться. Я сижу за одним из столиков, осматриваюсь. Пьяные мужчины глазеют на полуголых девиц. Стройные девушки, все как одна с длинными ногами и ярким макияжем на лице. По очереди выходят на сцену и исполняют откровенные па. Официантки не сильно отличаются от танцовщиц, с удовольствием принимают чаевые под резинку трусиков. Танцовщицы конвейером сменяют друг друга. Кто-то танцует у шеста, кто-то на столе. Та, что только что стояла на сцене, сейчас ерзает на пузатом мужике, который сидит в кресле с завязанными руками за спиной.
Вот одна из стриптизерш спускается со сцены и идет в мою сторону. Ее место тут же занимает новая. Выскакивает к публике из-за кулис. Садится на край сцены, разводит колени в стороны, откидывает голову назад и ритмично двигает бедрами взад-вперед. Чья-то волосатая рука тянется засунуть в трусики деньги и как бы невзначай полапать.
– Давай, – кричит один. – Покажи нам сиськи!
Девушка поднимается, кружится и стаскивает с себя лифчик.
– Ууу! – ревет довольная озабоченная пьянь.
В этом вертепе громче других слышен писклявый голос, писклявый, близко к девчачьему, но голос паренька.
Стриптизерша идет мимо барной стойки, грациозно огибает столики через плотно заставленный стульями проход, подходит ко мне и что-то шепчет на ухо.
Я не могу разобрать, громко орет музыка.
Девушка наклоняется и шепчет в другое ухо. От нее приятно пахнет, но слов я все равно не могу разобрать, лишь теплое дыхание у моей шеи и щекочущее нашептывание у моего уха.
Она показывает рукой и старается перекричать музыку:
– Там. Они там.
Поворачиваюсь, куда она показывает.
Окруженный толпой смеющихся девушек, в углу сидит мальчик. Совсем еще пацан. Стриптизерши окружают его, трутся друг о друга, а он пьет и разбрасывает по сторонам купюры.
Музыка гремит.
На столике у пацана с десяток недопитых коктейлей. Он машет, словно веером, деньгами и шлепает по задницам танцовщиц.
– Пошли! – орет он на весь бар, зовет одну с собой. – Здесь скучно что-то. Пошли-пошли, повеселимся.
Он тащит за руку девушку, пробирается к выходу так быстро, что та чуть не падает в своих туфлях на высокой платформе. Протягивает девушке стопку сложенных купюр.
– Уходим. Бери, что тебе нужно. Ключи, там, сумочку. Жду ровно две минуты.