Соня все еще в «отрицании»? Занимается не пойми чем. Фантазирует и радуется.
Удобно быть дурачком. Завидую. Говорят, так жить легче, а смотри-ка, и после смерти не тяжело. Рассуждаю, а руки все еще трясутся. Не справляюсь с нервами.
Нужно что-то предпринять.
– Идем, – зову Кирилла.
Достаю из кассеты для бритья одно лезвие. Протягиваю. Тот послушно берет, смотрит на блестящее острие. Понимает, для чего я разобрал трехслойную кассету.
Одно лезвие бреет чисто, другое еще чище. Всплывают рекламные лозунги. Меньше движений бритвой, меньше раздражение кожи.
– Я это пробовал. Не сработает.
Киваю. Поднимаюсь и иду в ванную, зову за собой пацана.
Естественно, очевидные способы покончить с собой он перепробовал. Естественно. Но стоит еще раз все перепроверить. Пусть при мне повторит. Для чистоты эксперимента. Пусть умрет под присмотром. А если вдруг и удастся его убить, буду хотя бы знать, чего остерегаться самому.
Набираю воду. Трогаю – теплая.
– И пенку. Пожалуйста.
Я добавляю гель для душа. Над водой образуется густая пена.
Кирилл, не разуваясь, залезает в воду. Я беру карандаш, блокнот.
Записываю:
«Попытка № 1. Вены. Лезвие.
Десять часов утра».
Кирилл подмигивает мне и с улыбкой на лице ведет острием по руке. Разрезает кожу от локтя до кисти.
– Поперек тоже проведи, – подсказываю и морщусь от отвращения.
Он режет, а у меня ладони немеют, щекотно рукам. Ощущения, словно не он, а я себя лезвием полосую.
Разрезает поперек и опускает руки в воду. Пенка, все еще белая с одного края, мгновенно становится розовой с другого. Ванна за минуту наполняется кровью.
Киря часто дышит. Глаза его закрыты, и я вижу, как по щекам текут слезы. Он кривится, кряхтит. А у меня продолжают неметь руки.
– Щиплет. Больно. Боже, как же больно. Всегда больно.
Его губы синеют, голова уходит под воду.
Я чувствую покалывания в запястьях, будто я в самом деле себе вены расковырял.
Выключаю воду. Проверяю пульс.
Мертв.
– Готов? – слышится голос. Соня все это время стояла у меня за спиной и наблюдала за экспериментом.
– Умер.
Я записываю:
«Десять часов тринадцать минут.
Пульса нет. Кирилл мертв».
Соня протягивает бокал, предлагает выпить.
– Помянем.
Я соглашаюсь. Я теперь на все соглашаюсь.
Кто знает.
Что вообще значит «терять нечего»? Мне нужен повод, цель. Не стану же со временем, как этот, с брекетами, искать смерть.
Мы выпиваем по бокалу, затем опрокидываем по второму.
Закуриваю.
– Ты много куришь.
Я не отвечаю.
Соня зовет в комнату, сейчас будет трансляция матча с ее любимой командой. Шла бы она. Я должен следить. Сидеть и не спускать глаз с прыщавого. Для чистоты эксперимента.
Еще раз проверяю пульс. Глухо. Мертв.
Лезу в телефон, листаю почту.
Да-да, я знаю, что ничего не пришло, никому я сейчас не нужен. И раньше никому. Но руки сами тянутся. «Обновить», у вас нет новых сообщений. Жму еще раз «обновить».
Розовая пена покрывается пузырями. Я слышу крик Кирилла. Крик доносится из-под воды.
Булькает.
– Ну что? – Над ванной показывается голова с пенной шапкой и красными, кровавыми подтеками под глазами. Он делает глубокие вдохи, откашливает мыльную воду.
Я не отвечаю.
Осматриваю его руки. Ни царапинки. Гладкая, ну как гладкая, прыщавая кожа.
Записываю:
«Десять часов пятьдесят семь минут.
Кирилл ожил.
Следов порезов нет».
Контрольный раз трогаю пацана за шею, проверяю пульс. Хм.
– Пульса нет, – констатирую. Собираюсь сделать запись.
– Здесь проверяй, – он протягивает запястье. – На руке легче почувствовать, доктор Пилюлькин.
Трогаю запястье. Да. Есть. Слабый, но пульс.
Записываю:
«Пульс есть».
Хватаю Кирилла за волосы. Окунаю его голову под воду.
Брызги разлетаются. Пена спрыгивает на пол. Кирилл бьется руками и ногами, перемешивает красную жидкость. А я держу. А он захлебывается. А я притопил и держу. Он бьется, брызги во все стороны, носки, сука, промокли.
Я держу его голову и чувствую, как капли проникают через ноздри в горло. Я топлю прыщавого, а ощущение, будто не я, а он меня убивает.
Прыщавый перестает сопротивляться.
Записываю:
«Попытка № 2. Ванна. Утопление.
Одиннадцать часов.
Кирилл мертв».
Проверяю шею, проверяю запястье – пульса нет.
Абсолютно точно труп.
Костер догорает, Кирилл еще не вернулся. Соня предлагает выпить и передает мне бутылку.
Вино. На этикетке когда-то был рисунок, была надпись. Когда-то. Сейчас наклейку украшает плотная черная точка в самом центре.
Делаю глоток.
Прошел шестой день обучения. Двигать точку – как семечки щелкать. Управлять друг другом научились, сохранять «правильное» состояние стало гораздо проще. Научились не только повторять. Оказывается, можно чувствовать то же, что другой человек. Кирилл этим владеет в совершенстве. Именно из-за этого навыка мне казалось, что он может читать мысли.
Теперь и я, и Соня можем чувствовать без труда. Например, если Соня волнуется, я чувствую ее беспокойство как собственное. Если я устал, Соня может почувствовать мою усталость.
Мне всегда было интересно, чем женский оргазм отличается от мужского. Эти хваленые волны блаженства, невероятно сильные, в разы насыщеннее и интенсивнее, чем у мужчин. Есть шанс с помощью Сони испытать, так сказать, на себе. Зреет план. Не знаю, как попросить. Может, постоянно думать об этом, она заметит и сама предложит?
– Интересно, куда он каждый раз уходит? – спрашиваю, пытаясь привлечь внимание Сони.
– Не знаю, и мне все равно.
Соня не в духе. В таком состоянии ее бесполезно просить. Почему я не психолог? Сейчас бы применил парочку трюков и расположил к себе девушку. Что бы сейчас сделала Кюблер-Росс?
Нужно как-то растормошить Соню. Выбрать правильную тему для разговора. Спрошу о детстве. Пусть расскажет что-нибудь приятное. Не всю жизнь же она так. Была же когда-то счастливой девочкой.
– Я совсем о тебе ничего не знаю. Соня твое настоящее имя?
– Что тебе надо?
– Просто интересно. Хочу поближе познакомиться.
– Тебе правда интересно?
Я чувствую, как она сканирует мое настроение. Второпях настраиваю себя на искреннее любопытство.
И…
Сработало. Кирилл бы точно понял, что я притворяюсь, но не Соня. Она не настолько хорошо умеет считывать чувства других, плюс она такая наивная и легковерная.
– Да. Меня зовут Соня. Это мое настоящее имя.
Хорошо, киваю, пусть будет так, Соня. Настоящее так настоящее. Не буду ловить за руку и рассказывать, что видел ее паспорт и что знаю, что на самом деле зовут ее Катя.
– Спрашивай. Я не знаю, что тебе рассказать.
А я не знаю, о чем спрашивать. Мне абсолютно неинтересно, как она росла и как скучно ей было на уроках математики. Единственное, что меня интересовало в ней, так это интенсивность женских оргазмов.
– Хочу знать все о тебе, – зачем-то вру. – Расскажи о своем самом сильном потрясении.
– Я росла одна, без матери.
Соня коротко отвечает и становится еще более хмурой.
Она говорит, что ее маму сбил фургон. Насмерть. Прямо на глазах у маленькой Сони. Вроде как водитель напился и уснул.
– Жаль. Соболезную.
Я исключаю намертво, что с ней это было на самом деле. Она врунья. Но из вежливости киваю, мол, ах как же я сочувствую.
Про отца лучше бы я не спрашивал. Папа ее, говорит, драный алкаш, конченый человек. Бил, издевался над ребенком. В возрасте, когда девочка начала напоминать девушку, один из его дружков-алкашей купил Сонину невинность за бутылку крепленого.
Кстати, знакомый поворот. Я определенно где-то читал или смотрел в кино нечто подобное.
Ай-ай, киваю, как несладко тебе пришлось.
Она же понимает, что я могу все ее рассказы проверить? Я могу подключиться к ее воспоминаниям и узнать, как все было на самом деле. Могу даже без ее согласия. Она знает.
Зачем же врать?
Она внимательно следит за моей реакцией. Говорит, с тех пор ни о какой общеобразовательной школе и речи не шло, только жестокая домашняя школа выживания.
Она же понимает, что я не верю. Просто издевается или что?
Маленькая Соня собрала вещи, дождалась, пока папочка уснет, выбралась через заднюю дверь и убежала из дома.
Удрала.
Соня рассказывает о своем прошлом с гордостью, без тени страха или сожаления. Говорит, что я даже не представляю, сколько сил ей понадобилось, чтобы не убить спящего пьяницу-отца.
Нет, похоже, не понимает. Уверена, что я дурачок и считаю правдой каждое ее слово. Ее рассказ о себе напоминает скорее плохую легенду по программе защиты свидетелей.
Она говорит, и мне кажется, что Соня и вправду верит в то, что рассказывает. Словно кто-то внушил ей ложные воспоминания. Или заставил поверить в правдивость этого бреда.
– Потом меня подобрал капитан баржи.
Старик нашел прячущегося подростка среди холмов щебня на погрузочной станции. Приютил. Первое время все шло неплохо. Он заботился, кормил, лечил, взамен Соня помогала по дому, убирала, готовила еду.
Ух, думаю, и вот зачем я спросил. И где уже Кирилл? Возвращайся скорее, прыщавое мелкое женоподобное создание. Старика на барже придумала. И неудобно как-то остановить рассказ.
– И как там старик? – спрашиваю.
– Старик заболел. Умер, и я снова осталась одна. Никому не нужная, всеми брошенная.
Странно.
Соня рассказывает о себе, словно пересказывает услышанное где-то. Словно не переживала, а просто узнала факты от кого-то.
– И что же дальше? Как ты не погибла?
– Судьба свела с группой лесбиянок.
Вот на этом месте я чуть не заржал. Прикрыл смех кашлем, отвернулся, мол, ищу сигарету.
У них была своя организация, говорит, вроде лесбосекты.