Наша изба в глухом лесу, заброшенная и всеми забытая. На эту поляну минимум полвека не ступала нога человека. Здесь и зверей-то нет, не то что людей. И такой вонючий туалет. Какая вонь. Это ж надо было так нагадить, что до сих пор на километр не подойти.
Зачем я об этом размышляю? Да затем, что здесь ни о чем другом думать невозможно.
Стараюсь не дышать. Упираюсь носом в плечо.
Замечательное утро.
Возвращаюсь. Растираю ногами траву. Попутно размышляю, как буду принимать душ в кабинке, слабо отличающейся от той, которую только что посетил.
В избе никто уже не спит.
Соня сидит за столом, Кирилл стоит у окна. Очевидно, ждут меня. Сажусь к Соне.
Прыщавый поворачивается. Шагает к столу. Он выпрямляет спину, приподнимает подбородок. Эта его поза генерала. Готовится раздавать распоряжения. Киря стоит, нависая над столом, и смотрит на нас. Молчит. Тянет резину, мелкий засранец, интригует. А я сижу, такой, с напускной бравадой. Мол, что на этот раз?
Удиви. С любым испытанием справлюсь.
– Умереть. Последнее ваше испытание.
Просто декларирует. Смотрит на нас и словно между делом говорит – задание «Убейте себя».
Говорит строго, на полном серьезе. И не думаю, что он это иносказательно. Определенно имеет в виду именно то, что говорит.
Мы сидим растерянные, переглядываемся и не знаем, что сказать.
Много странного случилось в этом лесу. За эти почти две недели я привык к сверхъестественному. И вот когда, казалось, ничему не удивлюсь, Киря говорит «умереть».
Соня смотрит на меня, ищет поддержки. Я киваю, мол, не бойся, разберемся. Два задания одолели и с этим как-нибудь справимся. Киря замечает наш немой диалог и говорит, что на этот раз не стоит помогать друг другу.
– В этом испытании каждый должен справиться сам. Должен лично решиться и выполнить.
Он говорит, будет только хуже, если рассчитывать на помощь. Можно случайно «отключиться» и все забыть.
– Память просто растает.
Не умрем, говорит, но все забудем. А это куда хуже смерти. Говорит, что все старания окажутся напрасны, и наши, и его.
– Просто вернетесь в то прошлое, в то время, в котором жили до знакомства со мной.
Я категорически против самоубийств. Считаю человеческой слабостью уход от проблемы таким способом.
Это не метод, только трус так поступает.
Когда я был еще совсем зеленым, когда подвигом считалось удрать с урока, скрываться на чердаке и стрелять рябиной по фонарям, слышал разговоры. Обсуждали дурное влияние Кастанеды, мол, бестолковая молодежь, начитавшись книжек, шагает с крыш. Держатся за руки и шагают вниз в надежде «взлететь».
Много разговоров было. С подростками проводили беседы. Разжевывали тему, мол, всегда есть выход, даже когда кажется, что это не так.
Мне было плевать на рассказы про них и на их смерть. Откровенно плевать. И если б не бесконечные собрания на классном часу после уроков, я б и не думал никогда на эту тему.
Нам говорили: ребята, вы ж не пробуйте незнакомые препараты, грибы там всякие да таблетки. Послушайте, говорили, подростки, покончившие с собой, принимали разную дрянь, и смотрите, до чего их это довело. Ребята, берите с полки только правильные книги. Знайте, самоубийцы читали омерзительную литературу, изучали свою глупую философию, и смотрите, к чему их это привело. Смерть. Видите, как важно уделять внимание тому, что вы читаете?
Ох как меня заинтересовал Кастанеда. В школе, считай, его бесплатно рекламировали. А книги? Сами учителя, запугивая, подогревали интерес к их прочтению. Как и все мои сверстники, я прочел несколько. Ничего интересного не нашел. Путь воина. Воины, блин. Даже в своем раннем возрасте эти идеи мне казались безумными. Способ спрятаться от своей никчемной жизни, оправдать свое бездействие.
Зачем с собой кончать? Глупость же.
И вот.
Сегодня мое задание – суицид.
Я не то чтоб прям верующий, не вдавался в тонкости обрядов разных, в церковь не ходил, но знаю, самоубийство – страшный грех. В свете новых событий волей-неволей начинаешь сомневаться в том, есть ли рай или ад.
Что нас дальше ждет? Ни Кирилл, ни кто бы ни было там еще не сможет ответить наверняка, есть бог или нет. А вдруг есть? Рисковать нельзя. Вот, предположим, есть, а я тут страшный грех совершил. И, судя по всему, не так долго осталось ждать ответа, скоро выясним.
Задание «Убить себя».
– Я сам вам немного помогу, – говорит Кирилл. – Я знаю, насколько это страшно для вас. Помогу, и очень просто. Дам выбор. Либо вы сами решитесь и тогда прошли подготовку, получаете вкусняшки и всякие приятности, либо я лично вас прикончу. И тогда прости-прощай. Все забудете и вернетесь к своим проблемам. Обещаю.
Он говорит «обещаю» и показывает пальцы на руке. Скрестил и тычет в нас, мол, шутит, никого он не убьет.
Но, зная его, шуткой могут оказаться его скрещенные пальцы.
Он кладет на стол горсть мухоморов, поганок и еще каких-то неизвестных грибов. Насобирал в лесу, пока бродил. Закидывает в рот, тщательно пережевывает и глотает.
– Скоро я «того», – говорит и морщится. – Просто чтобы показать вам.
Я беру гриб со стола.
– Положи. Не советую. – Он хохочет. – Больно. Выбери более простой способ. Кстати, вешаться тоже не надо. Вернее, можно, но только в присутствии помощника.
Я все еще верчу в руке гриб, а он объясняет, почему веревка – не лучший способ.
Говорит, как-то раз, по неопытности, повис головой в петле. Вишу, говорит, болтаю ногами над опрокинутым стулом, задыхаюсь. Руки связаны, рот затянут кляпом. Он жует, рассказывает, а я, кажется, начинаю понимать, отчего прыщавый такой странный.
Сдерживаю улыбку, убираю поганку в карман.
Он продолжает рассказывать и показывает, как он висел, упираясь языком в кляп.
– Боль адская, глаза в прямом смысле на лоб лезут.
Умер, говорит. Пришел в сознание, повторно задохнулся. Опять оправился, подергался и снова умер.
– Каждый раз больно и каждый раз глупо.
Смотрю на Кирилла, изучаю шею. Ни следа.
Говорит, прихожу в себя, поболтаю ногами, успею расплакаться и снова отрубаюсь.
Кирилл набирает еще горсть грибов, разжевывает и продолжает:
– Еле выкарабкался, в общем.
После пятых или шестых конвульсий подоспел сосед. Как он услышал? Загадка.
Повезло.
Сосед, естественно, уже не помнит, как помог.
– Но, знаешь, если б не он… Спасибо ему, серьезно.
– Есть ружье? – перебиваю на полуслове.
– Хо-хо. А вот это отличный выбор, – Кирилл протягивает мне коробку патронов.
Он заранее ее приготовил. Догадался, наверное, что я застрелиться решу. Читает меня, насквозь видит, зараза.
– Только не промахнись. – Он кривляется, показывает, как я буду, напуганный, тыкать ружьем в лицо. – Короткую смерть трясущимися руками можно превратить в невыносимо мучительную.
Соня интересуется насчет яда.
Просит какой-нибудь пожестче, самый быстродействующий, чтоб так раз, и все.
– Не сомневался в тебе, – хлопает Киря ее по плечу. – Был уверен, ты именно яд выберешь.
– Почему?
– Девушки часто предпочитают яд. – Кирилл подмигивает.
– Ты знал, что мы с Соней выберем?
– Скажем так, догадывался. Но это не важно. На самом деле подойдет любой вариант. Все сгодится. Главное, не выбирайте утонуть. Хуже нет, чем умереть, захлебнувшись.
Дает Соне флакончик. Она берет, а Киря не отпускает, смотрит на нее и продолжает говорить:
– Должен предупредить. Яд чертовски больно. Невыносимо.
– Зато быстро.
– Одобряю. – Прыщавый показывает большой палец вверх.
Соня прячет пузырек с ядом.
Киря одним махом съедает оставшиеся грибы и подходит к стене. Он снимает с гвоздя охотничье ружье, перегибает пополам, смотрит на меня сквозь сдвоенный ствол, словно через бинокль.
– Сегодня устроим прощальную вечеринку. Проводим прошлое. А послезавтра еще и помянем. Собирайтесь пока с мыслями. Готовьтесь.
Говорит и выходит во двор.
Не знаю, как он себе это представляет. Наверное, рассчитывает, что мы пустимся в пляс, во все тяжкие понесемся, напьемся до беспамятства, станем веселиться, как в последний раз.
Но мы разбредаемся по углам. Молча рассаживаемся.
Ни слова. Полная гробовая тишина.
Можно было бы поныть, мол, Соня, давай напоследок переспим. Надавить на жалость, напоить. Она, скорее всего, согласится.
Но. Я пересчитываю патроны. Высыпаю на стол, затем протираю пальцами каждый и складываю в коробку.
Так я провел весь день. Размышляя и перебирая патроны. Кирилл вернулся, как стемнело.
Он зашел и, не говоря ни слова, лег под одеяло.
Под утро Кире стало плохо. Грибы сработали.
– Фаллоидин. – Кирилл старается говорить громко, а из его бледной, покрытой каплями пота головы вылетает шепот.
Он начинает свою предсмертную лекцию об отравлении грибами. Хрипит, кашляет.
А мы сидим, молчим. Никто не подходит к нему.
Фаллоидин, говорит он, начинает вызывать изменения в клетках печени почти сразу.
Он бубнит, а меня подташнивает.
– Первые симптомы наступают часов через десять. Отравление начинается с сильнейших болей в животе.
Он говорит и в подтверждение своих слов корчится, хватается за живот.
– Неукротимая рвота, сильное потоотделение. – Его тошнит на пол.
Его тошнит, а он продолжает говорить, отчего слово «потоотделение» превращается в «потоотдевееее».
Запах блевотины заполняет комнату.
Кирилл мучается, а у меня ощущение, словно я тоже наелся ядовитых грибов. Мне больно.
Соня подносит ведро, спрашивает, чем мы можем помочь.
Она совершенно спокойна, будто каждый день у нее на глазах умирает ребенок. И я ее не осуждаю.
Встаю, убираю коробку с патронами. Открываю двери и окна, чтобы проветрить.
Он что-то говорит, но я не обращаю внимания. Какое мне дело до его отравления? У меня у самого болит живот.
– И диарея. – Он отмахивается от Сони, пододвигает ведро и смеется сквозь слезы. – Самое паршивое в этом всем – диарея. – Его голова скрывается в ведре, и последние слова эхом отражаются от эмалированной поверхности.