Кирилл корчится, но продолжает рассказ.
Зачем? Не пойму. Лежал бы смирно. Может, ему так спокойнее, а может, пытается вселить в нас уверенность.
Температура тела, он говорит, снижается. В тяжелых случаях начинается почечная и сердечная недостаточность.
Еле дышит, похоже, говорить ему становится все труднее. Мы переглядываемся с Соней. Меня знобит. Не мешало бы самому измерить температуру.
А Киря продолжает: травление может длиться до двадцати дней. Говорит, что съел очень много грибов, гораздо больше чем достаточно.
– Надежных методов лечения, – произносит и окунается в ведро, – не существует. Даже при вовремя оказанной помощи – труба. До семидесяти процентов таких отравлений смертельны.
Любопытно.
Я был уверен, что в больнице от грибов уж точно спасут. Если уж существует антидот от укусов змеи. Должен же быть способ вывести яд грибов? Любопытно и то, что я начинаю внимательно его слушать.
– Кома. Наступает кома и смерть.
Ему все хуже. На глазах слабеет.
Не могу смотреть, выхожу из избы, закуриваю и достаю из кармана поганку, рассматриваю.
Кирилл еще продолжает лекцию. Он обращается ко мне, похоже, не замечает, что я уже ушел. Говорит, что благодарен судьбе, что нас встретил.
До меня доносятся обрывки хриплых фраз, постанывания и приглушенные крики.
Иду в лес.
Смешанные чувства. Если бы я хоть на минуту еще задержался в доме, наверное, собственными руками придушил бы пацана, чтоб не мучился. Я знаю, уверен, что мелкий воскреснет. Он уже проделывал этот фокус у меня в багажнике. Помрет и назавтра опять будет насмехаться над нами своей противной брекетовой улыбкой.
Ничего. Воскреснет. А это значит, мне предстоит убить себя.
Придется.
Утром, с первыми лучами. Запихаю дуло в рот, нажму на курок, и будь что будет. А сейчас подальше в лес. Не слышать. Не думать. И чтоб живот еще не болел.
Наш гостиничный номер сейчас больше похож на камеру пыток. Странные приборы по углам, подтеки крови, обожженные обои, размокший паркет. Шторы плотно задернуты, в воздухе летает пыль. На полу валяются пакетики от чая, пластиковые контейнеры с недоеденной китайской едой, которую нам доставили, кажется, еще на прошлой неделе. Повсюду бокалы, грязные тарелки.
Интересно, как поведет себя уборщица, если все-таки ее впустить. Слышу настойчивый стук в дверь.
На ручке висит карточка «не беспокоить». Но женщина пытается проникнуть к нам со своими ведрами и швабрами. Ломится. Нагло так. То ли по ошибке, то ли проверить хочет, чем мы тут занимаемся круглые сутки вот уже почти месяц.
– Написано же «не беспокоить», что непонятного? – Соня грубо захлопывает дверь перед носом горничной. – Достала! – кричит в закрытую дверь и слушает, отошла ли женщина от номера или притаилась и ждет. Удостоверившись, что горничная удалилась вместе со своей тележкой, Соня возвращается к столу и машет мне, мол, все нормально, продолжайте.
Я записываю:
«Попытка № 17. Электричество.
Семнадцать часов восемь минут».
– Постой. Дай передохнуть. Сил нет.
Киря тяжело дышит. Брекеты блестят, но на этот раз не от улыбки. Кривится от боли, наклоняется, облокачивается о колени. Стоит согнувшись, слюни капают, а он хрипит, не может отдышаться.
Я мотаю головой и показываю надпись в блокноте:
«Попытка № 14. Изнеможение.
Девять часов пять минут».
– Нам нужно когда-то проверить вариант «смерть от изнеможения». Иначе никак. Сколько можно откладывать?
Киря двигает плечами. Садится в кресло.
– Давай. Обхвати зубами, – протягиваю оголенные провода. – Никаких перерывов. Поехали!
Киря берет провода в руки. Уставился на меня, смотрит с надеждой. Ждет, что сжалюсь.
«Вежливый и тактичный». «Исполнительный и бескомпромиссный». Смотрю на него, жду. Он и без исследований моего сознания, по одному взгляду понимает, что назад дороги нет.
Киря глотает пересохшим ртом и кивает – готов.
Я знаю, что прыщавый не трус. Он готов на любой эксперимент, если в нем не нужно вместо воздуха глотать воду. Нет, он не боится. Он просто устал.
Соня ест бутерброд, наблюдает казнь на импровизированном электрическом стуле.
Кирилл нас учил. Нужно исследовать предмет, говорил он, досконально. Нужно докопаться до самых мелочей. Скрупулезно рассмотреть все детали, со всех сторон.
И я подготовился. Перед процедурой я отобрал материалы, прочел все, что может пригодиться. Изучил, как с помощью электричества убивают преступников. Положительный вывод подключают к голове смертника, остальная часть стула – отрицательный вывод.
Поражение головы вызывает потерю сознания.
Киря вытягивает провода перед собой.
Я зачитываю вслух, громко и четко, словно приговор, а Кирилл тяжело дышит и держит в кулаках провода.
«Поражение электрическим током вызывает нарушения деятельности сердечно-сосудистой системы, дыхания, нервной системы. Приводит к электроожогам».
Я отрываюсь от листка, смотрю на Кирилла. Спрашивать его, как себя чувствует, нет смысла. Разговаривать, пытаться подбодрить – только отвлекать.
«По степени тяжести поражения током делят на четыре степени. Четвертая – клиническая смерть. Причиной смерти могут быть…»
Я читаю с выражением. Стараюсь. Он, скорее всего, меня не слышит, но я зачитываю.
«Вежливый и приветливый». «Услужливый и ненавязчивый».
«Хорошо ли вам умирается от выстрела, сэр?»«Достаточно глубоко проткнул шпагой живот, мэм?»
Читаю:
«Причиной смерти могут быть: паралич сердца, паралич дыхания, одновременный паралич и сердца, и дыхания, электрический шок…»
– Череп имеет высокое сопротивление. Нужно высокое напряжение, – говорит Кирилл. Он говорит медленно, делает остановку после каждого слова.
Все-таки слушает. Или нет?
– Не переживай. Напряжение что надо! – говорю я и показываю клеммы.
Он тяжело дышит и не обращает внимания на мои слова. Сквозь одышку твердит: нужно высокое напряжение, высокое напряжение.
Продолжаю:
«Воздействие электротока вызывает цереброваскулярные осложнения, такие как инфаркт мозга и внутримозговые кровоизлияния. Точная причина их возникновения неизвестна…»
Мне противно, но я должен. Должен читать. Вслух. Кирилл сам научил нас. Мы должны разбираться в процессе. Должны знать, что как устроено, чтобы понимать.
Когда произносишь вслух, учил он, страх пропадает.
«Беспощадный и прилежный».
Строгим тоном громко зачитываю брошюру.
Соня садится ближе. Кажется, ей тоже интересно. Интересно не то, как умрет Киря, ей интересно, как электричество действует на клетки организма. Сейчас достанет конспект, начнет за мной записывать, не удивлюсь.
Я продолжаю:
«Электрические ожоги возникают при прохождении тока через ткани. Кожа оказывает сильное сопротивление, поэтому в местах входа и выхода наблюдаются наибольшие повреждения».
Не успеваю договорить, Кирилл вставляет провода в рот и смыкает зубы.
Раздается жужжание. Такое протяжное «жжж», словно кто-то открыл крышку огромного трансформатора и выпустил из него писклявого жука.
Тело парня трясется. Слюни разлетаются по сторонам. А мне больно, словно не пацан, а я сейчас пропускаю через свою голову разряд. Колени непроизвольно подкашиваются, и я валюсь на пол.
Пахнет гарью, пахнет обожженными волосами.
Его и мои мышцы судорожно сокращаются. В комнате мигают лампочки, Кирилл падает рядом со мной без сознания.
– Немедленно откройте! – стучат в дверь.
Похоже, горничная вернулась и не сомневается ни минуты, что виной перепада энергии и мигания лампочек мы.
– Откройте! – Она колотит в дверь. – Сейчас вызову полицию!
Я киваю Соне, займись женщиной, а сам пытаюсь подняться.
Киваю на дверь и смотрю на Кирилла. У него из уха тянется дымок. Провода свисают около обугленных щек, слюни вперемешку с кровью растекаются розовым ручейком по ковру.
Слышу, как Соня орет на горничную. Грозит ей. Захлопывает дверь и возвращается ко мне.
– Откройте сейчас же! Да что ж это такое творится? – молотит в дверь женщина и причитает: – Все! Я вызываю полицию!
Слышно, как она удаляется по коридору в сторону лифтов. Там на углу стоит телефон. Она определенно сейчас вызовет подмогу.
– Придется уехать.
Соня делает вид, что огорчена, но я-то знаю, как ей хочется переехать. Каждый день ноет, как надоел ей этот город, эта гостиница и мы все.
– Слышишь? – продолжает Соня. – Говорю, не уймется тетка, вызовет полицию. Надо уезжать.
Я кое-как встаю. Иду в угол, отключаю питание.
Жужжание прекращается.
Обхожу опрокинутый набок стул, мимо Сони пробираюсь с блокнотом к прыщавому.
Сажусь на корточки.
Проверяю пульс и записываю:
«Семнадцать часов тридцать минут.
Кирилл мертв».
– Откройте! Полиция!
Горничная привела охрану, думает, мы поверим, что на вызов так быстро приехал экипаж.
– Откроешь? – Я смотрю на Соню, которой и дела нет до обычных людей.
Она ест бутерброд, искоса посматривает на валяющееся посреди комнаты дымящееся тело.
– Или мне открыть?
Соня видит, что я уже злюсь, и, чтоб подлить масла, смеется с набитым ртом. Крошки вылетают из напомаженных губ и приземляются к ней на колени. Она прожевывает, запивает, перешагивает тело Кири и не спеша идет к двери.
– Шашлычка бы сейчас. – Она двигает носом.
– Согласен, – говорю между делом, не отрываясь от записей. – Закажи.
Я перекладываю тело на диван. Лицо Кирилла на глазах заживляется, ожоги рассасываются, щеки из черных становятся нормального розового прыщавого цвета.
Подпихиваю ему под голову подушку, укрываю одеялом и слушаю, как Соня общается с незваными гостями.
– Да, пройдите, если желаете.
Толпа вваливается в наш номер.
– Вот, это мой муж, – она показывает на нас с Кириллом, – и наш сын. Видите, спать укладываем, а вы мешаете.