Я останавливаю машину.
– Нужно бензин залить, – говорю и выхожу на улицу.
Вот в такие моменты я жалею, что мелкий все забыл. Сейчас бы на ходу заправил бак, и мне не пришлось бы лишний раз общаться с посторонними.
«Вежливый и приветливый».
Захожу в стеклянное здание.
Знакомое место. Где-то на такой же заправке все и началось. Я мечтал добраться поскорее домой и поужинать, а Киря одаривал меня зелеными стопками и командовал ехать в Париж.
Я оплачиваю, беру пачку печенья.
– Можно я еще немного спереди проеду?
– Почему ты не в машине?
– Соня разрешила выйти.
Какой же он приятный, когда ребенок.
Протягиваю печенье, говорю, что выбрал самое вкусное, с шоколадом, как он любит, а он радуется и отвечает, что шоколадные не его любимые.
У него не только поведение, но и вкус и даже внешность изменились. Мы состоим из того, что помним о себе… Подстраиваемся. Помним события и ситуации и нашу реакцию на них, помним, что испытали, когда обстоятельства обтачивали нас, изменяли характер, ломали психику.
– Ну можно я спереди? Можно? Можно?
Он дергает меня за рукав и смотрит с надеждой, ждет, что отвечу.
– Сядешь сзади! – отрезает Соня и садится на переднем. Пристегивается и жестом показывает «садись и не спорь».
Парень послушно забирается в машину, устраивается посредине и запихивает голову между сидений.
– А можно я выберу музыку?
– Что ты хочешь послушать?
– Можно ехать молча! – перебивает Соня и строго косится на мальчика.
Я переключаю радиостанции и смотрю за реакцией Кирилла в зеркало. Он кивает, когда слышит Майкла Джексона, я делаю громче и подмигиваю. Соня слишком уж груба с ним. Хотя, наверное, справедливо… Поступает с ним, как когда-то он с ней.
Завожу, едем.
Джексон взвизгивает под ритмичные удары барабанов.
– Туру-руру тун тун.
Я подпеваю ритму барабанов, Кирилл раскачивается, пританцовывает.
Да, Элвис и Майкл даже после конца света не умрут.
Едем.
Окончательно стемнело.
Глаза устают, голова начинает кружиться, в обычной ситуации это сигнал остановиться и передохнуть. Я никогда не нарушаю безопасность дорожного движения. По крайней мере до знакомства с Кириллом не нарушал. Но сейчас я просто щелкаю пальцами, назначаю себе «бодрость» и, полный сил, словно только что поспал восемь часов, плотно позавтракал и принял душ, слежу за дорогой. Соня проделывает тот же трюк, ей даже щелкать не приходится, она умеет автоматически поддерживать себя в активном состоянии.
Если бы не Кирилл и не необходимость останавливаться на дозаправку, доехали бы за один присест. А так наша поездка изрядно затягивается. В тесном пространстве, без возможности побыть одному, нас начинает тошнить друг от друга.
Я о чем-то спорю с Кириллом, слушаю его детские истории, иногда искренне смеюсь над ними. Соня почти не разговаривает. По расписанию вынимает обед, кормит мелкого, и так же без лишних слов убирает за ним.
Я периодически останавливаюсь в зоне отдыха. Кирилл разминает ноги, Соня остается в машине, а я курю. Сейчас курю только на стоянках. Чувствую неуместным курить в машине с подростком.
Так мы едем еще двое суток.
– Почти приехали, – говорю Соне и смотрю в зеркало на спящего Кирилла.
– Высадим его возле дома. И сразу уедем. Что и как там с ним дальше будет, не наша забота. – Она говорит громко, во весь голос, не заботясь о том, что мальчик может услышать.
– Может, все-таки зайдем? Вдруг в доме есть что-то, что поможет нам понять, кто он такой на самом деле. Вдруг это и нам поможет понять, кто мы.
Соня не отвечает. Она не хочет разговаривать, я и не настаиваю, кручу руль, жму на газ.
Останавливаю возле небольшого дома с ровно подстриженным газоном.
– Приехали.
– Здесь? – Соня тормошит сонного Кирилла.
Он смотрит по сторонам, улыбается. По его лицу понятно и без слов, адрес верный. Кивает.
– Тогда выходи.
Он выходит, машет нам рукой.
– До свидания. Спасибо.
Я киваю в ответ.
Парень топает к дому. Стучит в дверь.
На пороге появляется мужчина, очевидно, его папа. Мы достаточно далеко, но обрывки фраз можно расслышать.
Он недоволен, что его сын так рано вернулся из школы, что сын прогульщик и что с таким отношением к образованию закончит сторожем на складе.
Судя по всему, он и не заметил, что ребенка много лет не было дома. Киря показывает в нашу сторону рукой.
Отец смотрит прямо на нас и словно не замечает. Он и не сможет заметить, Соня использует маскировку. Мы сейчас, наверное, куст или собака…
– Хватит мне про своих придуманных друзей рассказывать! – кричит на сына и протягивает пакет. – За хлебом – и бегом домой! У тебя ровно две минуты.
Мальчик берет пакет и с улыбкой на лице идет к нам.
Его лицо изменилось, привычная брекетовая улыбка выглядит иначе, его рот скорее напоминает волчий оскал. Кирилл словно ехидничает, смотрит в мою сторону, и я без слов понимаю его настроение. Его тело само говорит – так тебе и надо.
Он приближается, и с каждым его шагом мне становится не по себе. Он надвигается, словно грозовая туча.
Глаза. Его глаза провалились, и на их месте вращаются черные чернильные точки, точно такие же, как на листке во время занятий в лесу.
Черные кляксы вращаются, увеличиваются, расползаются по лицу, покрывают все тело ребенка. В черной кляксе еле различимо поблескивает брекетовый оскал.
– Так тебе и надо, – говорит черная клякса и растворяется в воздухе.
Я смотрю на Соню. Она сидит, вжимается всем телом в сиденье. Смотрит на то место, где еще секунду назад стоял Кирилл.
– Что все это значит?
Она спрашивает шепотом, заикаясь. Она спрашивает и все еще продолжает смотреть в окно.
– Не знаю.
– Поехали-поехали!
Без рассуждений поворачиваю ключ, колеса пробуксовывают. Оставляем позади орущего мужчину, на глазах которого куст, или дерево, или фонарный столб с визгом сорвался с места и умчался, словно гоночный болид, вниз по улице.
Позади остается дом с аккуратно стриженным газоном, недовольный отец Кирилла и дорожка, на которой несколько мгновений назад прогуливался мальчик.
– Это что получается? Мы убили его?
– Не знаю.
Я все еще изо всех сил жму на газ. Сам не понимаю, чего так испугался, несемся, словно за нами гонится свора бешеных псов.
– Я не хотела его убивать.
– Знаю.
– Но мы убили его.
Я не отвечаю. Даже если так, он много лет только об этом мечтал, даже если и неумышленно помогли, он этого хотел.
Как по мне, исчезнуть – не такой плохой итог. Чем жить и не помнить.
Кто знает, может, спустя несколько лет он бы все вспомнил. Может, ему предстояло вновь пройти свой трудный долгий путь становления тем, кем он был. А может, ему суждено было проживать из года в год свой день сурка, мечтая о новом горном велосипеде.
– Чего сейчас рассуждать? Случилось как случилось. И я не чувствую себя виноватым.
Соня трет лицо и просит остановить машину.
– Не знаю. Такое чувство, что я ему даже немного завидую, – говорю и сбрасываю скорость. – Знать бы, сколько осталось нам «жить» в таком состоянии. Может, нас ждет та же участь. Станем черным пятном на тротуаре…
Соня выходит, я остаюсь сидеть в машине. Она идет вдоль дороги. Я отпускаю ее немного вперед и тащусь сзади. Шины мягко шуршат по гладкому, недавно укатанному асфальту. Не замечал за ней такого раньше. С чего она так расстраивается?
– Да что случилось-то? Разве мы не этого добивались? – кричу я в открытое окно. – Мы же так и планировали. Ну пошло слегка не по плану… С чего такая реакция?
Она останавливается.
Ее рот не произносит звуков, но в голове я слышу ее голос. Она говорит, что мы должны вернуться. Говорит, что она что-то почувствовала там, возле дома. Она садится и произносит вслух:
– Мы должны вернуться.
– Зачем?
Я не хочу назад. Ощущение, что ничем хорошим это не закончится. Плохое предчувствие, если хотите.
– Там все ответы.
Мы достаточно времени провели вместе для того, чтобы понять, что с ней спорить бесполезно.
Разворачиваю машину.
Возможно, Соня права. Моя задача – разобраться во всем. Убегать нет смысла. Но предчувствие не оставляет. В том доме ничего хорошего нас не ждет.
Динь-дон.
– Кого там принесло? – слышим недовольное ворчание за дверью. Знакомый голос папы Кирилла.
– Здравствуйте. Мы из пожарной службы. Вот документы. – Соня показывает пустую ладонь, и маскировка работает на ура.
– Что надо?
– Мы должны проверить дом. Извините, но в вашем квартале участились случаи перебоев электроэнергии, существует опасность пожара.
Дверь открывается, и мы проходим внутрь. Куст, или столб, или собака, которая привезла домой мальчика, сейчас проверяет и осматривает пожарную безопасность.
– Здесь кухня, – говорит он и ведет нас за собой.
Мы пробираемся через свалку пустых бутылок, пластиковых стаканчиков. Липкий пол поскрипывает под резиновой подошвой ботинок.
Он говорит, что никаких проблем с электричеством не замечал. Говорит, что и не пользуется электроприборами.
«Не пользуется», – без слов говорит мне Соня и морщит нос от неприятных запахов.
– Как вас зовут, мсье? – спрашиваю я и продолжаю изображать пожарного проверяющего.
– Кирилл.
– Русский? – говорю быстро, стараюсь не подать вида, что его ответ выбил меня из равновесия.
– Да. Много лет назад переехали.
– Мы с коллегой тоже. – Я перехожу на русский язык и слежу, как лицо мужчины меняется. Брови его приподнимаются, морщинистый рот оголяет желтые зубы.
Он хлопает меня по плечу, подвигает стул Соне, предлагает сесть. На грязном столе тут же появляются рюмки и бутылка.
– Давайте за знакомство! – Он протирает пальцем грязные рюмки и разливает на троих.
Я смотрю на Соню, она понимает без слов. Маскировка работает, мужчина уверен, что мы выпили его угощение.