– И посох обязательно, – как бы между прочим напомнил Фёдор Ряполовский, заботливо осматривая любимую пищаль. – У кого длиннее тележной оглобли, тот и есть самый уважаемый человек.
– Ага, – согласился Дмитрий. – Я же помню как батюшка одевался, даже если до ветру ходил.
Почти все дружинники посмурнели и тяжело вздохнули. У Одоевского единственного после устроенной Шемякой резни остался живым отец, да и то по причине отсутствия в тот час на Москве. Сейчас он в восьмом чине по Табели, и в каменьях и дорогих шубах для уважения нет надобности – звёзды на воронёном наплечнике говорят о важности их носителя лучше всяких драгоценностей.
Маментий тоже вспомнил про звёзды, и покосился на своё плечо, где сиротливо желтела одинокая тонкая полоска десятника:
– Будут и у нас большие звёзды, господа дружинники! Всё у нас будет!
Татарский сотник Карим выплюнул изжёванную травинку и поморщился:
– А не слишком ли жирно будет, десятник? – он протянул Маментию маленькую пиалу из чернёного серебра. – Вот лучше выпей кумыса, да и забудь.
– Да что мне твой кумыс? – покачал головой Бартош. – Медовухи бы предложил.
– Вот чего нет, того нет. Эти свиньи даже бочки изрубили.
– И ты хочешь, чтобы мы простили?
– Да не предлагаю я простить, десятник! Сам подумай, зачем тратить дорогущее снадобье на какую-то падаль? Давай мы ему просто кишки выпустим, да ими же и удавим.
– Слишком быстро, Карим. Я хочу, чтобы клятый угорец до самого конца всё прочувствовал.
– Тоже правильно, – согласился сотник. – Но снадобье всё равно жалко.
Они сидели на пригорке у небольшого костерка, а внизу догорала и ещё дымилась опустевшая деревня. Венгры не просто спалили её, но и убили всех жителей. Вообще-то такие жертвы в любой войне есть дело привычное, но тут всё иначе. Разбойные угорские людишки приходили не грабить и не за полоном, они развлечься приходили, только вот развлечение получилось слишком страшным и кровавым. Даже видавшие виды татары с досадой морщились и отворачивались, когда видели прибитых к стенам домов баб и вместе с ними же и сожжённых… Дети, брошенные в глубокий колодец и засыпанные всяческим хламом… Мёртвые мужики с отрезанными руками… Случайно оказавшийся в деревне монах с приколоченной ко лбу кружкой для подаяний…
– Нас, Карим, господь не простит, если мы отпустим эту тварь слишком легко, – Маментий поднялся с пропахшей конским потом кошмы и махнул рукой ожидающему решения Владу Басарабу. – Колите ему снадобье да тащите.
Волошанин молча кивнул и достал из поясного подсумка плоскую коробочку с красным крестом на крышке. Открыл, чудь задумался, выбирая нужное снадобье в диковинном пузырьке из мягкого стекла с острой иголкой на конце. Выбрал, и с пугающей ласковостью заглянул в глаза подвывающему от боли главарю угорских лихих людишек:
– Ты же не хочешь умереть? – тот что-то прохрипел в ответ на незнакомом Маментию языке, но Влад в толмаче не нуждался. – А ты и не умрёшь, я обещаю. Ты быстро не умрёшь, хунгарин.
Здоровенный мадьяр чуть ли не вдвое выше и втрое тяжелее худосочного волошанина, но Влад отказался от помощи товарищей по десятку, и лично поволок татя к одинокой берёзе с удобной веткой, на которую заранее набросил верёвку с петлёй. Под верёвкой в мёрзлой земле выдолблена ямка, а рядом лежит заботливо очищенный от коры кол из молодой осинки.
– Нравится? Да ты не молчи, можешь даже ругаться.
Но мадьяр молчал. Ни петля и ни кол по отдельности его не пугали, но и то и другое вместе…
– Ага, вижу что нравится, – Влад достал нож, намереваясь срезать с татя окровавленные портки. – Ты даже в ад не попадёшь, ублюдок! И душа твоя сгниёт вместе с мясом!
И снова взлетели над деревней жирные вороны, испуганные воплем, в котором боль смешалась с ужасом и безнадёгой. Глупые птицы…
Год второй от обретения Беловодья. Москва.
Полина Дмитриевна бросила на стол перед Самариным кожаный тубус, в каких обычно перевозили и хранили важные бумаги:
– Вот, Андрюша, почитай. Ты знаешь, я ни черта не разбираюсь в военных делах и лезть в них не собираюсь, но то, что творят твои отморозки из учебной дружины… Это вообще выходит за всякие границы разумного.
Андрей Михайлович пожал плечами и достал свернйтый в трубочку лист бумаги. Вообще-то он приехал в Москву не для занятий канцелярскими делами, но всё же любопытно узнать, что именно вызвало такую бурную реакцию Полины Дмитриевны. Ну и что там написано?
– …ага, венгры, значит… Десятник Маментий Бартош и татарский сотник Карим… Деревня сожженная… – Самарин с удивлением взглянул на государеву воспитательницу. – Дмитриевна, но это же не они деревню сожгли, а венгры. Ты чего волну гонишь?
– Да они пленного на кол посадили.
– Дело житейское.
– Это варварская жестокость!
– Опомнись, подруга боевая! Ты сама лично сосватала на русскую службу знаменитого графа Дракулу, а теперь имеешь наглость возмущаться?
– Он не граф.
– Ну да, на Руси с графьями напряжёнка.
– Но я не думала…
– А вот это хреново! – ухмыльнулся Андрей Михайлович. – Думать, это вообще-то очень полезное занятие.
– Нет, я думала, – поправилась Полина Дмитриевна. – Мне показалось забавным, если такой легендарный персонаж…
– Допустим, он пока вовсе не легендарный, – перебил её Самарин. – Но очень надеюсь, что в скором времени им станет.
– То есть, ты одобряешь?
– Посажение на кол? Как тебе сказать… вообще-то по нынешним временам это не есть что-то из ряда вон выходящее, но вот в сочетании с удавкой произведёт определённый воспитательный эффект.
– Ну знаешь…
– Знаю. Лучше скажи где сейчас Ванька.
– Который?
– Полковник наш.
– В Смоленске. Где же ещё ему быть?
Ну да, где же ещё может быть отставной полковник Российской армии, после выхода на пенсию перебравшийся в средневековье? Не на рыбалке де, и не в бане с гулящими девками. Пятый чин в Табели не оставляет времени на подобные развлечения, тем более Иван Леонидович лично руководит проектом по возвращению временно утраченных территорий. Смоленск только проба сил, а на очереди ещё… Нет, вот это не стоит говорить даже наедине с собой.
– Я ему селитры привёз.
– Много? – заинтересовалась Полина Дмитриевна. – Касим просит килограммов триста.
– А морда у него не треснет? – возмутился Самарин. – Кто обещал найти золото на Миассе, и до сих пор не может это сделать?
– Зачем нам золото, Андрюша? Дай мужику золото, так он его в горшок положит и в землю закопает, а вот если дать железо… Сам всегда говорил, что этим миром правит железо, а вот его Касим на Урале как раз и нашёл. И медь тоже.
– Лично мне золото не нужно, – улыбнулся Андрей Михайлович. – Но есть люди, готовые обналичить за разумный процент.
– А ещё есть люди, готовые законопатить тебя на неразумный срок.
– Ерунда, – отмахнулся Самарин. – У меня такие люди здоровье поправляют, что могу торговую палатку по продаже золотых самородков на Красной площади поставить. Времени только нет.
– Головокружение от успехов?
– Не без этого, – согласился Андрей Михайлович. – Но ведь и успехи есть, не правда ли?
Самарин слегка кривил душой. Конечно, определённые подвижки к лучшему были, но назвать их успехом мог только самый неисправимый оптимист. Так называемое «возвращение к жизни по старине» шло со скрипом, поддержанное лишь молодёжью и служилым дворянством. Последние вообще оказались в огромном выигрыше от вооружения за счёт казны и регулярно выплачиваемого денежного довольствия, а молодёжь привлекала романтика древней старины, когда каждый имел шанс стать великим и славным предком. Молодёжь обнадёживала.
С остальными сложнее. Новгород вообще объявил во всеуслышание, что знать не знают ни государя-кесаря, ни внезапно образовавшегося Патриарха, а если уж возвращаться к старине, то следует признать главенство Господина Великого Новгорода, как стольного города самого Рюрика. Именно так на серьёзных щах и заявили, и теперь туда потихоньку стекались все недовольные нынешней московской властью. Тот ещё гадюшник собрался, начиная от лишённых уделов князей-недорослей по новой квалификации, и заканчивая потерявших земли и доходы настоятелей монастырей.
Мнение народа традиционно не принималось во внимание, хотя на этот раз он отказывался безмолвствовать. Да и с чего ему безмолвствовать, если государь-кесарь неожиданно признал Новгород независимым государством, но одновременно ввёл огромнейшие пошлины на любые ввозимые и вывозимые товары. В первую очередь на хлеб, которого на скудных северных землях отродясь в достатке не бывало. Жестоко и негуманно? Никто и не спорит, но нет смысла кормить откровенно враждебный город, если хлеба и самим не хватает, и даже в самой Москве люди подмешивают в муку лебеду и толчёные жёлуди в строгой пропорции «чем больше, тем лучше».
Вот когда в полную силу заработают совместные с Касимом хозяйства на заволжских и донских чернозёмах, тогда и можно проявлять экономически выгодное человеколюбие и милосердие. Пока же там и конь не валялся. Точнее, только-только начал валяться – около пяти тысяч семей беженцев из Польши и Великого Княжества Литовского потихоньку обустраиваются в новых местах, высаживая лесополосы от тамошних суховеев, а некоторые даже успели отсеяться озимыми. Касим готов принять и больше, твёрдо обещая обеспечить переселенцев бараниной и кониной в достаточных количествах, но дело стопорится из-за недостатка строительного леса. Говорите, мазанки саманные нужно строить? А вот хрен угадали, на них соломы пока нет, а камыша не хватает даже на крыши.
Всё лето и до самого ледостава шли по Волге плоты, но лес мало доставить, его ещё и высушить требуется. Избы их сырого дерева сгниют к чертям собачьим за пару лет, что есть непозволительное расточительство и греховное скудоумие. Так что пока обходились землянками, а желающие осваивали татарский образ жизни в юртах. Или как они там правильно называются? Ну не вигвамы же?