– Дело служителя церкви нести крест и слово божье, – оскорбился обвинённый чуть ли не в открытую в трусости кардинал. – Но если твои воины настолько нерешительны, что нуждаются…
– Во всём они нуждаются! – перебил расхрабрившегося святого отца Барбариго. – Вашими молитвами они нуждаются в жратве, в вине, в корме для лошадей. Где, срань господня, эти поляки, чьи земли мы собрались защищать от московитов? Где эти ублюдки, Гонзаго?
– Мы на землях Великого Княжества Литовского.
– А зачем?
– Так в своей булле о начале Крестового похода Его Святейшество объяснил…
– Это я слышал, Гонзаго! Я спрашиваю, зачем мы здесь, если самим полякам и литвинам насрать на цели крестового похода, на сам крестовый поход, да и на Папу Римского тоже. Где припасы, о которых так сладко пели римские соловьи?
– Припасы были в Киеве, Пьетро.
– Это ты про то пепелище, что осталось далеко позади? Забудь, Гонзаго, нет больше такого города.
– А ещё их собрали в Смоленске, но тот вероломно захвачен московитами.
– Да-да! – оживился Барбариго. – Именно вашими стараниями московиты вкусно едят и сладко пьют, а когда мы заявимся туда отощавшие от бескормицы, то они сыто отрыгивая помашут нам со стен своим большим и волосатым приапом. Признайся, Гонзаго, ты всю жизнь мечтал о таком зрелище? Впрочем, тебе и не доведётся лицезреть его, так как мы вряд ли когда-нибудь доберёмся до этого чёртового Смоленска, провались он сквозь землю в самые глубокие бездны ада!
Кардинал Колонна нахмурился. Недавний Крестовый поход против турок закончился сокрушительным поражением крестоносцев под Варной и нанёс значительный ущерб репутации Святого престола, а новый провал может погубить её окончательно. В землях Священной Римской Империи уже открыто говорят о необходимости основательных перемен, а самые глупые и бесстрашные усомнились в главном – в праве Папы Римского говорить от имени Господа. Костры, конечно, очищают еретиков от грешных слов и мыслей, но…
– Нужно хоть что-нибудь сделать, Пьетро! – кардинал нервно поёжился, отчего с его плеч сползла роскошная шуба из русских соболей. – Сам понимаешь, что при бесславном отступлении наши потери будут выше, чем при самой тяжёлой и кровавой победе.
– Нужно сделать… – проворчал Барбариго, знаком показывая слуге подать очередной кубок подогретого с пряностями вина. – Вот и сделай! Дай мне противника, Гонзаго, а уж я выбью из него победу.
– Напишу письмо Папе! – оживился кардинал Колонна, но увидев кривую ухмылку собеседника выдвинул другую идею. – Я напишу письмо московитскому цезарю и Патриарху, и потребую соблюдать правила благородной войны во имя человеколюбия. Да, Пьетро, именно так и потребую. Пусть честное оружие в открытой битве определит угодную Всевышнему сторону.
– Ты дурак? – прищурился венецианец. – Во-первых, как ты собираешься доставлять это письмо? Во-вторых, тебе не ответят. А в-третьих, могут вполне справедливо заметить, что именно дальнобойные аркебузы и являются самым честным и богоугодным оружием.
– Мы не согласимся с схизматиками!
– Им плевать на твоё несогласие. Тем более ты уже признаёшь за юным Иоанном право на титул кесаря, значит уже кое с чем согласен. Дал слабину, Гонзаго?
– Я лично повезу это письмо!
– Вот как? Мне будет не хватать тебя, мой глупый и благочестивый друг.
– Не спеши меня хоронить, Пьетро. Дашь мне в сопровоздение десяток?
– Да хоть целую кондотту бери на свой выбор. Всё равно их убьют что здесь, что там, так что никакой разницы где они сдохнут…
– Ещё раз повторю, Пьетро, не спеши меня хоронить. Господь защитит своих верных слуг.
А через четыре дня кардинал Колонна убедился в правоте проклятого венецианского богохульника. Растерянно оглядываясь по сторонам, он спрашивал у молодого кривоногого московита, морщась от боли в связанных за спиной руках:
– Зачем вы убили моих людей? Они ничего не успели вам сделать. Мы ехали на переговоры!
Московит усмехнулся, прищурил глаз, будто прицеливался, и ответил на неожиданно хорошей латыни:
– Неужели господь не примет всех, и не отличит правых от виноватых?
– Чего ты с ним вошкаешься, Влад? – окликнул Басараба Иван Аксаков.
– Так жирный павлин, – объяснил волошанин. – Важная птица, и говорит, будто на переговоры едет. Надо бы к Ивану Евграфовичу в Смоленск доставить.
– Охота этого борова на себе по снегам тащить? В нём же всяко пудов восемь будет.
– Ежели не кормить по дороге, то к Смоленску похудает, – рассудил Влад и обернулся за поддержкой к Маментию.
Тот почесал покрытый мягким пушком подбородок и кивнул:
– Забираем, авось пригодится.
Год третий от обретения Беловодья. Смоленск.
Хомяков, поднявшийся в чине до наместника городовой службы, бухнул на стол мешок с монетами:
– Бери, десятник, авось в дороге серебро пригодится. Понимаю, что с распиской удобнее, но хоть чуть-чуть серебра при себе иметь нужно – ты же важную птицу повезёшь к самому государю-кесарю, так что изволь соответствовать. А то, понимаешь, взяли привычку кардиналов голодом морить.
– Что сами ели, то и ему давали, – насупился Маментий. – Вяленая конина и гречка с салом. Кто виноват, что он нос воротил целых два дня? Потом набросился с голодухи, набил брюхо, да и поносило его до самого Смоленска.
– Да разве я в укор? – засмеялся Хомяков. – Мог бы вообще попоститься, заодно бы и святости себе добавил.
– В нём той святости пудов восемь, куда уж больше?
– Да, больше и не надо, – согласился наместник. – Тебе его ещё до самой Москвы тащить.
– Иван Евграфович про возок говорил. И про сопровождение, – напомнил Бартош, которому очень не хотелось везти упитанного кардинала верхом. – Как насчёт возка, господин наместник городовой службы?
– Давай без чинов, – отмахнулся Хомяков. – Ты же лет на десять младше моих внуков, так что зови меня просто Сергеем Николаевичем. Договорились?
– Договорились, – немного неуверенно согласился Маментий, прекрасно запомнивший как ближник князя Изборского младший полковник Прохор Ефимович называл тогда ещё младшего наместника совсем другим именем.
Хомяков, увидев эту заминку, опять рассмеялся:
– Ты про Прохора вспомнил и как он меня Евстафием Демидовичем величал? Забей, он и свои-то имена плохо запоминает, чужие тем более. Сам посуди – в Сербии он был Радованом, в Приднестровье Семёном, в Анголе Карлосом, на Кубе… нет, разве что на Кубе был Петром, а как в Венесуэле под обстрел попал и ноги оторвало…
– Кому оторвало?
– Да Прохору же. Или мы про кого-то другого говорим?
– Нет, про него, – покачал головой Маментий. – Только как же ноги оторвало, ежели у него обе на месте?
– Про Беловодье и тамошнего князя слышал когда-нибудь? Ага, вижу что слышал. Так мы с ним вместе когда-то службу начинали, вот он и поспособствовал. Хрена ли ноги, он вообще кое-кого почти с того света вытаскивал. И ничего, опять вот служим.
– А кто ещё? – затаив дыхание от прикосновения к великой тайне спросил Бартош.
– Не по твоей должности знание, – вдруг построжел лицом Хомяков. – То есть, не по твоему чину. Вот дорастёшь хотя бы до сотника военной службы… Впрочем, ты же в Москву едешь, а там иначе рассудить могут. В любом случае, Маментий, давай дуй в столицу. Деньги я тебе все выдал? Ах да, командировочные ещё положены на твой десяток, – наместник городовой службы что-то уточнил в устрашающего вида книге и бросил на стол ещё один мешочек, но уже поменьше. – Забирай. Тут на представительские расходы, на содержание посланника, самим на прокорм, надбавка за важность миссии, зимний коэффициент… В общем, друг мой Маментий, с учётом добычи у вас денег столько, что каждый сможет купить себе неплохую вотчину в прямой видимости от Кремля. Кстати, покупать категорически не советую.
– Почему?
Хомяков улыбнулся и подмигнул:
– Да тут и козе понятно! Грядут другие времена, друг мой, и эксплуатация человека человеком выходит из моды. Служить государству становится и выгодней и почётней. Ты вот уже сколько на службе добычей взял?
Маментий задумался, подсчитывая полученную долю. По всему выходило, что доход с трёх месяцев войны намного превосходил подати с какого-нибудь удельного княжества, причём в несколько раз и звонкой монетой, а не зерном или мехами.
– Но ведь война не каждый день, Сергей Николаевич.
– Ты так думаешь? – удивлённо спросил Хомяков. – Ты заблуждаешься. Весь мир боится нашей огромности, и времена, когда Россия ни с кем не воюет, наступят разве что в фантастических романах.
– Где наступят?
– Нигде и не наступят. Так что не переживай, десятник, и постарайся обеспечить своих правнучек хорошим приданым.
– Да у меня и внуков нет, – смутился Маментий. – И детей… Да, дети уже есть, но маленькие пока.
– Они быстро вырастают, – обнадёжил Хомяков. – Оглянуться не успеешь, а уже кто-то женился, кто-то замуж выскочил… Возвращаешься домой с очередной войны, а там внуки. Ладно, заболтался я с тобой, а нам обоим дело делать. Иди, десятник.
Маментий и пошёл, чтобы тут же остановиться от грозного окрика:
– Деньги забыл, растяпа! Наберут десятников по объявлениям… И к Ивану Евграфовичу потом зайди, у него для тебя особая задача имеется.
Глава 9
Год третий от обретения Беловодья.
Зимняя дорога от Смоленска к Москве диво как хороша. Это тебе не летние ухабы да промоины, не вечные лужи с жидкой, но липкой грязью. Зимой нет полчищ кусачих слепней и назойливой мошки, и вообще ничего крупнее волка не встретишь. А что волки для десятка дружинников с новейшими пищалями? Разве что пополнят добычу в санях – зимняя шкура у серого разбойника ценится.
Могут, правда, жирного кардинала задрать, но потеря невелика, и без него дорога легче и спокойнее. Вон он, высунул сизый нос с повисшей каплей из-под овчины и что-то шепчет. Колдует, наверное, призывая погибель русскому воинству. И татарскому воинству тоже, потому что на лице у святого отца багровеет свежий след от ногайской плети. А вот не нужно было недоумку императора Касима Чингизида обзывать каганом. Могли бы вообще зарубить, если бы Маментий не заступился, отдав за обиду янтарные чётки кардинала, его же золотой крест, перстень с печаткой, шубу и кардинальскую красную шапку. От шапки мла