– Печка же топится, – откликнулся один из Михаилов, который Бутурлин.
– Угу, тогда кочергу на угли, и ещё что-нибудь железное.
Одоевский, ещё не отбывший с извещением в Государеву Безопасность, глубокомысленно заметил:
– Ежели они демоны, то осиновый кол самое то будет. Можно даже в гузно забить, чтобы воздух злыми ветрами не портили. Но ты, Маментий, командир, тут только тебе решать. Но подходящий кол я отыскать попробую.
– Погодите, – едва слышно пискнул предводитель московских пехотинцев, почти уже оклемавшийся после удара тяжёлым сапогом волошанина. – Так вы тот самый десяток особого назначения того самого Маментия Бартоша?
– Других Бартошей у меня для вас нет»
– А ты Одоевский?
– С утра был им, – согласился Дмитрий. – Но если командир прикажет, то не буду.
Добрый молодец спал с лица, хотя казалось бы и некуда:
– Простите, господа дружинники и господин десятник, но между нами возникло непонимание. Мы же хотели пригласить уважаемых воев, буде те не погнушаются нашим угощением, и попросить рассказать о славных делах их десятка. В нашем полку никто в боях не был, и послушать…
Одоевский рявкнул, не давая былинному богатырю развить мысль:
– Сабочьей манды кусок! Да ты бы знал, как мы…
– Дмитрий, охолонись, – остановил товарища Маментий. – А то сейчас наговорите друг другу такого, что потом его и вправду только на кол, а тут вроде как нам угощение предлагают. Ведь предлагают, не так ли?
– Так! – с готовностью подтвердил представитель общества Московского пехотного полка. – Меня Петром зовут, а это мои братья двоюродные Мишенька Нарышкин и Вася Куракин. А я, стало быть, Милославский.
– Родственники, ети их в душу, – вздохнул Одоевский. – Плюнуть некуда, везде родственники.
– Так осиновый кол теперь без надобности? – на всякий случай уточнил Влад Басараб.
– Если только позолотить… но тут зависит от полноты налитой чарки.
– Да там всё готово! – Милославский дёрнул связанными за спиной руками. – Мы же со всем вежеством пришли пригласить, но нас неправильно поняли.
А Маментий опять не понял странную перемену в поведении московских пехотинцев, случившуюся при упоминании его имени и его десятка. Да что же это такое творится, люди добрые? Ведь если так дальше пойдёт, скоро им непослушных детишек начнут пугать. Кому это понравится?
Затянувшееся почти до утра торжественное возлияние с «обществом в лице его лучших представителей» ясности не добавило. Московские пехотинцы восторженно таращили глаза, млея от самой возможности близко увидеть дружинников «того самого» десятка, а на прямые вопросы что-то невнятно мямлили в ответ. Даже сотники и младшие полковники, с удовольствием принявшие участие в мероприятии, лишь с завистью вздыхали и говорили что-то вроде этого:
– Твоя скромность, друг Маментий, гораздо больше твоей славы и твоих подвигов. Но государь-кесарь, да храни его Господь, позаботился о том, чтобы отчизна знала своих героев! За твоё здоровье, друг Маментий, и за здоровье твоего замечательного десятка! Эй, кто там разливает? Почему чарки пустые?
Всё встало на свои места на следующий день ближе к полудню, когда на гудящую голову Маментия Бартоша обрушилось стихийное бедствие по имени Софья Маментиевна Бартош, заявившаяся в сопровождении старшего брата и трёх охранников в мундирах государевой стражи. Девочка с милой непосредственность забросала приёмного отца вопросами:
– Батюшка, а ты и в правду тот самый знаменитый Маментий Колосажатель? А кто здесь Фёдор Верная Пуля? А где Влад-Дракон Мадьярская смерть?
– Э-э-э… – только и смог ответить десятник.
Но Софья его уже не слушала, она дёргала Ивана Аксакова за рукав полосатого халата:
– А ты Татарин Ляшская Погибель, да? Покажи мне Ивана Стальную руку!
– Софьюшка, – Маментий наконец-то пришёл в себя от взрыва детских восторгов, – я тоже очень рад тебя видеть, и ещё больше рад тебя слышать… Но говорить ты стала слишком много и слишком быстро.
– С ней Полина Дмитриевна занимается, – объяснил болтливость сестры Бартош-младший, за несколько месяцев ставший из просто тощего мальчишки длинным и тощим мальчишкой. – Сказки читают и стихи наизусть учат.
Дружинники смылись под каким-то благовидным предлогом, и Маментий задал давно интересующий его вопрос:
– Скажи мне, Пётр, почему меня и мой десяток называют «теми самыми», а Соня даже дала какие-то смешные прозвища?
– Это не она, это вот… – Петя достал из кожаной сумки, что носил на ремне через плечо, толстую пачку листов с яркими картинками и текстом под ними. – «Сказание о доблестном десятнике Маментии Бартоше, его боевых товарищах и их славных подвигах». Лубки с первого по осьмнадцатый, а девятнадцатый только сегодня из печатни выйдет. Но нам с Софой, как самым близким, завсегда первым приносят, потом только государю-кесарю, боярыне Морозовой и всем остальным.
– Хренас-с-с-е…
– Ты нам начертай на листах своё имя.
– Зачем?
– А пусть завидуют! И остальных попроси подписать.
– Дай-ка сюда, – Маментий взял всю пачку и выдернул наугад первый попавшийся листок. – Да ну?
Петька заглянул через плечо:
– Это про то, как Иван Аксаков по прозвищу Татарин Ляшская Погибель польского короля в болота завёл, да там и утопил.
– Но в Польше сейчас нет короля.
– Знамо дело нет, – кивнул Бартош-младший. – Откуда же ему быть, ежели он в болоте утоп?
Маментий не нашёлся что ответить и взял другой листок. Петя опять дал пояснение:
– А это про Фёдора Ряполовского по прозванию Верная Пуля. Помнишь, наверное, когда вы в засаду попали, а Фёдор вражеского командующего за полторы версты точным выстрелом прямо в лоб?
– Хм…
– А вот в этом листке сказывается, как Иван Патрикеев Стальная Рука восьмерых лыцарей разом на поединок вызвал, да всех и забил до смерти голыми кулаками.
– Чем-чем?
– Да, я тоже думаю, что Иван рукавицы надел. Кровища же, испачкаться можно.
Из дальнейшего изучения лубков выяснилось, что главный и славнейший герой конечно же он, Маментий Бартош, при виде которого враги разбегаются в страхе, а иные падают без чувств и помирают в корчах наглой смертью. Кто не убежал и не помер, того на кол. Но в меру – не более трёх вражин в день.
Ещё в десятке были Влад-Дракон Мадьярская Смерть, Дмитрий Одоевский Крылатый Лисовин, получивший прозвище после похищения тройной тиары Папы Римского и продажи её раввину из гишпанской Кордовы, и ещё… Да, ещё Пётр Верейский Божья Молния – искусный и не знающий промаха стрелок, Василий Долгоруков Длинный Нож, а так же Михаил Пожарский и Михаил Бутурлин, отдельного прозвища пока не заслужившие, и именуемые Медведями с Железной Шкурой. Медведь Правый и Медведь Левый, но кто из них кто, они и сами пока не определились.
– И чьи это придумки? – Маментий строго посмотрел на Петра и Софью, будто это они лично печатали лубки в свободное от учёбы время. – И почему их девятнадцать, если нас десятеро?
– Так подвигов много, – рассудительно ответил Пётр. – И ещё совершите, пока война не закончилась. Полина Дмитриевна говорила, будто таких листов не менее сотни будет.
Тут как раз в дверь вежливо постучали, и заглянувший в хоромину Патрикеев получил насмешливое предложение:
– Заходи, Иван Стальная Жопа.
– Ты про что, командир?
– Да это я так, о своём…
– Там это… там гонец к тебе от государя-кесаря.
– Так зови.
– Так усвистал уже как ужаленный, а грамотка вот она, – Иван протянул свёрнутую в трубочку бумагу, перевязанную скреплённым здоровенной печатью шнурком. – Небось приказ о повышении в чине.
– Ага, сразу в полководцы правой руки, – проворчал Маментий и сломал печать.
– Что там? – полюбопытствовал Патрикеев.
Бартош долго не отвечал, вчитываясь в текст, а потом поднял ошарашенный взгляд:
– Поздравляю, господин десятник!
– Кто десятник? – не понял Иван.
– Ты.
– А ты?
– А я принимаю сотню, набрав её их охочих дружинников Московского пехотного полка, и пробую сделать из неё сотню особого назначения.
– А мы?
– Так вы в той сотне как раз десятниками.
– Но Московский полк при государе, или как?
– На войну идём под рукой самого князя Беловодского Андрея Михайловича Самарина. А мы, стало быть, при нём.
– Сам князь?
– Угу… ганзейские немцы Псков взяли и уже под Смоленском. Город в осаде, и князь Изборский подмоги просит.
– Откуда немцы-то взялись?
– От сырости, мать их… Давай, Ваня, собирай этих чёртовых господ десятников и за работу. Где они шляются, в конце концов?
Глава 3
Где-то в высоких кабинетах. В очень высоких кабинетах.
– И что?
– Пока ничего. Он отменил все назначенные лечебные сеансы и исчез.
– Куда?
– Да кто же его знает? Ни в Москве, ни в Гороховце, ни в Нижнем Новгороде не появлялся.
– Там у него на очереди японец был с опухолью мозга. Ценник такой, что авианосец построить можно.
– Настолько серьёзная сумма?
– Немного преувеличил, но на несколько самолётов точно хватит.
– Но самолёты его не интересуют.
– Да, скупает металлолом и всякое старьё со складов. Мои аналитики говорят, что дедушка слегка свихнулся и готовится к апокалипсису. Точнее, к постапокалипсису. Серьёзно готовится, для чего закупает примитивное оборудование, способное работать почти без ремонта не один десяток лет, и сырьё для производства. Думаю, опасается отката в средневековье.
– Даже если у него слетела кукуха и вальты королей гоняют, у его повёрнутости есть полезный побочный эффект. Пусть развлекается как хочет, тем более за свой счёт. Вообще предлагаю помочь дедушке с какой-нибудь мелочёвкой.
– Оружие?
– Да, спихните ему старьё. У нас на складах есть карабины Симонова?
– В закромах Родины даже шуваловские единороги можно найти.
– Вот! Их тоже отдайте. Если человек готовится к средневековью, нужно обеспечить его соответствующим эпохе реквизитом.