Славный и древний город Псков освободили малой кровью. То есть, со стороны Московского пехотного полка получилось четверо раненых, а обороняющийся ганзейский гарнизон потерял восемнадцать человек погибшими от применения светошумовых гранат и слезоточивого газа. Здесь оставили самых старых и непригодных к битве, а в преклонном возрасте сорока и более лет не всякое сердце выдержит потрясение от выжигающей глаза яркой вспышки и оглушительного грохота, после которого кровь течёт из ушей. Да ещё неведомая и невидимая отрава, раздирающее нутро и заставляющее выхаркивать лёгкие в безудержном кашле. Так что да, почти бескровно.
И точно так же без пролития крови заплясали в петлях шестьсот двадцать ганзейских наёмников, приговорённых к смерти на Вече за преступления против жителей. И ещё одиннадцать человек из местных приговорили к петле за явное сотрудничество с захватчиками. Да шестерых за сотрудничество тайное, но выплывшее наружу за короткое время ганзейской власти.
Князь Беловодский Андрей Михайлович Самарин, утвердивший приговоры от имени государя-кесаря, выразился коротко:
– Помер Максим, да и хер бы с ним!
Правда его поняли неправильно и латинское слово maxim перетолмачили дословно, после чего уже без суда повесили ещё восьмерых бояр, двух аглицких купцов и семерых свейских, а прочих немцев вообще без счёта. Эксцесс исполнителя, так сказать.
Самарин только пожал плечами, когда узнал о самовольстве псковитян и ругаться не стал. Так, минут на двадцать разразился матерной речью без пауз и повторений, и предложил принести присягу государю-кесарю, а городу впредь именоваться Господин Великий Псков. Очередное Вече предложение одобрило и приняло, и Московский Пехотный полк пошёл далее, освобождать от оккупантов древние русские города Колывань, Ругодив, Берлин и Бранибор, в настоящее время ошибочно именуемый Бранденбургом.
Нарва сдалась без боя. Разве можно назвать боем обстрел укреплений снарядами с всё тем же слезоточивым газом? Гуманно, действенно, хотя и довольно дорого – неведомые благодетели слезогонкой не озаботились, и её пришлось закупать за наличные такими хитрыми и извилистыми путями, что вспоминать не хочется. Но для Нарвы не жалко, все остатки потратили.
Полк вломился в Ливонию, напоминающую лоскутное одеяло, сшитое на скорую руку гнилыми нитками, и Самарин завёл специальный сундук для коллекции ключей от сдавшихся городов. Ливонцев и раньше не бил только ленивый, а сейчас они окончательно утратили волю к сопротивлению, и даже орденские рыцари при первом же намёке на опасность садились на коней и скакали как можно дальше. Неважно куда, но подальше.
Чаще всего таким местом становилась Рига, и начавшаяся весна давала надежду на возможность смыться от страшных московитов морем. Шторма будут или нет, то одному Господу известно, и лучше довериться непостоянным волнам, чем дожидаться визита незваных гостей. Ответного визита, между прочим. Поэтому очень и очень многие чувствовали себя весьма неуютно, припоминая грешки перед московитами.
В итоге в город набилось столько народу, что цены на жильё в гостиницах и постоялых дворах подскочили до небес, но его всё равно не хватало, из-за чего то здесь, то там то и дело вспыхивали короткие, но жаркие схватки. Но трактирщики недолго набивали кошельки и радовались чужой беде – примерно через неделю в чью-то умную голову пришла мысль выгнать жителей понравившегося дома на улицу и заселиться в нём самому совершенно бесплатно. Или трактирщика прирезать. Да без разницы кого резать, лишь бы крыша над головой появилась.
У этого самого умного получилось, и у второго, и у третьего, но уже четвёртого последователя до смерти забили каминными щипцами, а его вооружённых слуг обварили выплеснутым из окон кипятком. Сами виноваты, недоумки! Кто просил соваться в дом шведского посланника? Головой думать нужно!
Однако и швед поплатился – собравшаяся на шум толпа обложила дом хворостом, кто-то бросил горящий факел, и к утру в городе не осталось вообще ни одного шведа. Заодно пограбили датчан, поляков, голландцев, и спалили шесть костелов, чем разгневали Господа. Гнев Господень выразился в пожаре в порту, оставившем Ригу без кораблей. Их и было там немного, но сильный ветер и летящие искры сработали быстрее, чем обленившиеся от долгой стоянки команды.
Андрей Михайлович Самарин рассматривал Ригу в мощный бинокль, и когда от города потянуло дымком, поморщился:
– Чем у них так воняет?
Иван Леонидович, отправившийся в поход с Московским полком, пожал плечами:
– Это весной пахнет. Прошлогодние листья жгут, дачники херовы.
– Про шашлычки ещё вспомни, – хмыкнул Самарин. – Слушай, Ваня, а Рига сейчас вообще чья? В смысле государственной принадлежности.
– Спроси чего-нибудь попроще, – ответил полковник. – Забирай себе, твоя будет.
– Я бы забрал, – согласился Андрей Михайлович. – Но ведь не потянем.
– Ты не потянешь?
– Вообще всё государство не потянет новые территории. Сюда, если по уму, полтора-два миллиона человек переселять нужно, только их взять негде.
– И не брать Ригу нельзя.
– Это точно. Слушай, Ваня, а может ты и займёшься? Бросишь клич среди отставников, здоровье им порталом поправим, и будешь ты королём Курляндии, Лифляндии, Мурлындии и прочая и прочая. Здорово я придумал?
– Гениальная мысль, – кивнул Иван Леонидович. – Ещё придумать, как эту чёртову Ригу побыстрее захватить, вообще титаном мысли будешь.
И в самом деле, Московский пехотный полк оказался в положении того самого охотника из старого анекдота про пойманного медведя. В полку вместе с тверскими и псковскими добровольцами всего четыре с небольшим тысячи человек, из них почти шестьсот оставлены гарнизонами в городах вроде Нарвы и Ревеля, однозначно отходящих под руку государя-кесаря Иоанна Васильевича. А в Риге местного населения под двадцать тысяч, и в два раза больше беженцев. Этот кусок и прожевать не получается, и выплюнуть нельзя. Две вялые попытки рижан прорвать редкое и на вид жидкое кольцо осады легко остановили сотней метких выстрелов, но так не может продолжаться вечно.
– А если нам, Ваня, сработать по новгородскому сценарию?
– Да чёрта с два они из-за стен вылезут.
– Я вообще-то не про правильное сражение говорю.
– А для внутренней замятни у меня в городе людей нет.
– Это плохо.
– Сам знаю. Но ты учти, что я всего полгода на должности, и начинаю даже не с ноля, а с отрицательных величин. Тришкин кафтан, мать его… за что ни возьмись, везде дырки. А всякие там князья норовят в больное место грязными пальцами потыкать, да не одним, всей пятернёй лезут.
Однако жители Риги имели своё мнение о сложившейся ситуации, и странное бездействие московитов пугало куда больше, чем ожидаемые штурмы. Наверное, изобретают новые способы казни для непокорных, потому и не торопятся. Вот так посидишь в осаде, а они тем временем такого напридумывают, что даже у опытных инквизиторов от ужаса остатки волос вокруг тонзуры дыбом поднимаются. Нет, господа, вовремя сдаться на милость победителя есть тоже своеобразное воинское искусство. И вот заорали трубы, а следом за трубным гласом из открывшихся ворот показалась внушительная делегация переговорщиков, возглавляемая толстым священником в высоком белом колпаке.
– Михалыч, я свою морду светить не буду, – полковник тронул повод, разворачивая коня в сторону лагеря. – Решай тут сам.
Делегация рижан насчитывала сто тридцать два человека, но к князю Самарину пропустили только четверых. Он всё таки не Петросян, чтобы перед толпой выступать. И шутки у Андрея Михайловича гораздо смешнее.
– Два с половиной миллиона талеров***? – а вот архиепископу рижскому Сильвестру шутка показалась недостаточно смешной. Казалось, что святого отца вот-вот хватит удар. – Это немыслимая сумма!
*** (Автор прекрасно знает, что неоднократно упоминаемые в тексте талеры ещё не появились, но ему очень нравится звучание названия этой монеты. Так что пусть будут талеры)***
Разговор шёл на латыни, но Самарин понял архиепископа без всякого перевода по интонации, выпученным глазам и побагровевшему лицу. Улыбнулся в ответ, и предложил другой вариант:
– Если в талерах не получается, можете отдать флоринами, цехинами, дукатами, или как вам удобнее, но в этом случае сумма увеличивется до трёх миллионов. Знаете, на Руси предпочитают серебро, и я не хочу терпеть убытки на размене. Влад, переведи.
Десятник из сотни особого назначения Влад Басараб, привлечённый в качестве толмача, исправно перевёл, но Андрей Михайлович был твёрдо уверен, что слова anus и penis в разговоре о деньгах несколько лишние. Но потом подумал, и не стал делать десятнику замечание. Всё же старается человек.
Перевод в литературной обработке произвёл на архиепископа Сильвестра впечатление и заставил сбавить накал разговора:
– Позволено ли мне будет узнать, из чего сложилась столько ужасающая сумма выкупа, ваша светлость? И нельзя ли её уменьшить до трёхсот тысяч талеров с рассрочкой платежа на три года?
– Можно уменьшить, – кивнул Самарин. – Собираете два с половиной миллиона в качестве залога, а упомянутые триста тысяч я готов отсрочить на пять лет под разумный процент. Скажем так, будете платить мне равными долями по двести тысяч в год.
– Но это же… – оторопел архиепископ.
– Ну что же, – вздохнул Андрей Михайлович. – Разговора у нас не получилось, поэтому скоро заговорят пушки.
– Подождите, ваша светлость, – пошёл на попятную святой отец. – Один миллион мы сможем собрать через два дня, а ещё на один напишем расписку.
– Расписка не нужна, оставшееся я готов взять украшениями и серебряным ломом.
И вот тут наконец-то заговорил один из сопровождающих рижского архиепископа купцов. Или не купцов, но людей несомненно важных и богатых. И заговорил он на хорошем русском языке, разве что иногда неправильно ставил ударения в непривычных для немца словах:
– Простите, ваша светлость, но какие цели вы преследуете, назначая за Ригу такой выкуп? Если вы хотите разорить город, это одно. Если хотите привязать его к себе, это другое. Но есть и третий вариант, при котором вы завтра же получите полтора миллиона, и мы сможем заработать не