Вадим с трудом удержался, чтобы не сблевать за борт от какого объяснения.
– Как думаете, Казимир жив остался?
– А как же! Эту язву ничем не выведешь, шибко живучий поганец, – кивнул Волчок. – Небось уже к Вильне подбегает.
– Не меняя порток, – заржал Аникита. – Но вот те крест, боярин, есть примета такая – ежели за чей упокой при жизни выпить, то вскорости тот и помрёт. Верная примета!
Кукушкин дотянулся до фляги с коньяком и потряс её. Ага, больше литра осталось.
– Вообще-то я редко пью, но если за упокой Казимира… Чтоб он сдох, собака!
Глава 19
Холодные капли, упавшие на лицо, привели полковника в сознание. Перед глазами всё плыло, но он смог в полутьме разглядеть еловые лапы над головой, сквозь которые просачивалась непонятно откуда взявшаяся вода. Это шалаш и дождик снаружи? Но почему? Вроде был солнечные день и… и взрыв пороха в артиллерийском обозе!
Полковник попробовал встать, но получилось только с третьей попытки, да и закружившаяся голова отозвалась на усилие острой болью в висках и заставила лечь обратно. Не стошнило, и то хорошо. И ещё левая рука с плотно прибинтованными деревяшками привязана к груди.
– Есть тут кто-нибудь, чёрт вас возьми?:
После крика несколько веток ушли в сторону, пропустив дневной свет, и в шалаш заглянул Фёдор-первый, мокрый, но довольный.
– Очнулся, боярин?
– А ты сам не видишь? – раздражённо бросил Иван Леонидович. – Что со мной и где мы?
– Так у государыни Софьи Витовтовны гостим.
– Где?
– В лесу, вестимо где.
– Я как сюда попал?
– Принесли тебя, боярин.
– Фёдор, не зли меня! Распустились без меня, как вижу?
От несправедливого и незаслуженного упрёка с лица Фёдора сползла улыбка, и он принялся описывать эпические подвиги, совершённые им лично и Фёдором-вторым при спасении беспамятного боярина Ивана Леонидовича от злобных литвинов, ливонцев, тевтонцев, татар, гишпанцев и сарацин с маврами. По его словам выходило, что полковника собирались пленить, после чего сжечь на костре как колдуна и продать венецианцам на галеры. Лишь беспримерная отвага двух московских дружинников, бившихся над бездыханным телом с бесчисленными полчищами врагов, позволила продержаться до прихода подмоги.
– Федя, сарацины с маврами откуда взялись?
– Нешто я лжу скажу, боярин? Как набежали двунадесять языков, как пошла сеча лютая…
Ивану Леонидовичу приходилось читать объяснительные записки подчинённых, и удивить его хоть чем-нибудь невозможно. Часовой, умудрившийся потерять на посту автоматный рожок с патронами, сочиняет более смешные и неправдоподобные истории. Главное, уметь понимать этот эзопов язык и вычленять суть. Полковник умел, так что прекрасно понял, как оно было на самом деле. И было это так…
После взрыва исчезли в неизвестном направлении татары хана Гирея – они и без того предусмотрительно не приближались к возам с бочонками, в которых неверные перевозят огненных шайтанов, так что почти не пострадали. Не любят степняки огнестрельное оружие и опасаются его, и эта точка зрения с блеском и грохотом подтвердилась. Оставшиеся живыми возчики-литвины тоже не горели желанием кого-то там пленять, и уж тем более не собирались искать лежавшего в густой траве контуженного полковника. Они были озабочены вопросом как бы половчее сдаться в плен появившимся из леса людям Софьи Витовтовны, а о подвигах и не помышляли.
– Где сейчас Софья Витовтовна?
– На Москву пошла, – Фёдор махнул рукой куда-то в сторону. – А нас тут оставила тебя выхаживать да жерла караулить. Вчера и ушла.
– Я, стало быть, полдня без памяти провалялся?
– Даже чуток больше, – подтвердил ополченец. – Токмо нам торопиться некуда, всё одно обложной дождик зарядил. Дни три лить будет, али того дольше. Да и слаб ты, боярин, для пешего хода. Вот сладим плот…
Иван Леонидович точно помнил, что сюда добирались на довольно приличных лошадях, позаимствованных у подвернувшегося под руку у самой Москвы литвинского дозора. Три верховых и четыре вьючных коня, куда они делись?
Будто прочитав мысли, Фёдор достал из-за пазухи позвякивающий мешочек:
– Вот, боярин, Софья Витовтовна велела передать. Тут на десяток комоней с лихвой хватит.
– Сучка старая! – выругался Иван, и остро пожалел, что не пристрелил царскую бабушку при первой встрече. – А что ты про плот говорил?
– Федька-младший уже ладит. От возов много сухого дерева осталось, к утру и сделаем.
– Тут речка есть?
– Мы, слава богу, не у сарацинов, тут везде речки есть. Мигом до Москвы сплывём, глазом моргнуть не успеешь.
Насколько Иван Леонидович разбирался в нынешней географии, находились они сейчас где-то в районе Барвихи двадцать первого века. Во всяком случае, обоз перехватили там. Так-то да, недалеко, и при желании можно пешком. Были бы силы.
– Делайте плот, – отмахнулся полковник. – Груз наш цел остался?
– Ага, цел. Окромя чудной заморской птицы, кою Софья Витовтовна изволила с собой забрать.
– Дура…
Зачем сумасшедшей бабке квадрокоптер, Иван Леонидович даже не спрашивал. Забрала, значит нужен. Только какого чёрта она со своей сотней к Москве лезет? Надеется разогнать армию Казимира стрелами с костяными наконечниками? Ага, смешно. Почти так же смешно, как если бы племянник Михалыча поубивал всех нахрен при помощи клизмы и горчичников. Так и видится кровища по колено, горы трупов, и Вадик весь в белом с градусником и стетоскопом. Слава партии – врагам погибель!
– Федя…
– Да, боярин?
– Попить мне принеси.
– Наркомовские?
– Просто воды дай.
– А нету.
Полковник удивился. Как это нет воды, если идёт дождь и речка рядом?
– Федя…
– Кипячёной воды нету, боярин, а просто так её пить князь Андрей Михайлович запретил. Злой понос, говорит, от сырой воды случается.
Ивану доводилось испытывать сомнительное удовольствие от употребления водки при контузии, и повторять не хотелось. И уже вообще ничего не хотелось, лишь бы перестала болеть налитая тяжестью голова… Разве что поспать?
Фёдор-первый укрыл задремавшего боярина кожушком из вчерашней добычи, и вышел из шалаша.
Два Фёдора сидели у костра, защищённого от уныло моросящего дождя ветками огромного дуба, и задумчиво смотрели на плящущие под котелком с водой языки огня. Старший из ополченцев поправил лежащий на коленях автомат и вздохнул:
– Ты, Федька, ежели меня убьют, мою долю с добычи в Любимовку захвати.
– Знамо дело, – кивнул младший. – Ты тако же сделай.
И опять замолчали. Да и чего попусту языками трепать, если всё по многу раз обговорено? А что до возможной смерти… так все под Богом ходят!
– Кажись, сварилась вода.
– Ага, напоим боярина, да в путь. Трава далеко у тебя?
– Туточки.
Из полотняного мешочка в котелок посыпались сушёные маковые головки. А что, первейшее дело при тяжёлых ранениях. Или вот как сейчас, когда боярин Иван то спит, то впадает в беспамятство, то криком кричит, требуя какие-то вертушки. А то вообще грачей зовёт и лает матерно поносными словами. С маковым отваром оно спокойнее будет. Небось вокруг Москвы от литвинов не протолкнуться, придётся тишком ночью плыть, а в темноте на реке каждый звук далеко разносится. Стрельнёт какая зараза на шум, али вообще тревогу поднимет.
– Плот у нас не маловат? – Фёдор-первый снял котелок с огня и закутал в овчину для пущей крепости. – Поместится всё?
– Не-а, – помотал головой младший. – Кое-что закопал в приметных местах, где и оговаривали. Потом возвернёмся, если живы будем.
– И жерла?
– Их в первую голову.
Фёдор-второй не выглядел великаном и силачом, поэтому старший ему не поверил:
– Ты же их не поднимешь!
– Я и не поднимал.
– А как закапывал?
– Дык там ямища опосля взрыва такая, что церква с колокольней поместится. Свали с возов с краешку, да землицей присыпал. Авось не найдут.
– Голова! – уважительно кивнул Фёдор-старший. – А на вид дурень дурнем. Ладно, пойду я боярина настоем поить.
– Угу, – отозвался младший. – А я на дорогу.
– Зачем?
– Вдруг что-то дорогое пропустили?
– Вот это правильно. С добычей ведь оно как – бывает, что и не утащить, а чтоб лишнее было… Тем более нам ещё кесареву долю отдавать.
– И княжью тако же.
– И она тоже.
– А на церковь?
– Ну… – задумался любимовский ополченец. – У нас и церквы-то нет, да и не жалует её князь Андрей Михайлович.
– Думаешь, старой веры держится? Перуну там требы кладёт, али Велесу…
– Это вряд ли.
– Нешто тайный бересменин? – охнул младший.
– Не нашего ума дело! И вообще, собрался идти, так иди себе, и дурных вопросов не задавай.
– А я и иду, – проворчал Фёдор-младший. – Чего сразу лаяться?
Так и не прекращая бубнить себе под нос, он продрался сквозь мокрые кусты на дорогу. И заботили Фёдора-второго вовсе не пропущенные невзначай ценности – да бог с ними, ежели и прозевали что, и без того собранное во сто крат превышает ожидания и чаянья. Небось во всём Нижнем Новгороде столько меди нет, сколько они с обоза взяли. Её бы и сохранить.
Собственно, с этой целью Фёдор и шёл, ощупывая за пазухой приятно тяжёлое рубчатое яйцо и три бруска, именуемые боярином Иваном Леонидовичем тротиловыми шашками. Он же давеча и объяснил как и зачем ставятся растяжки. А что взял без спроса… так зачем беспокоить такими мелочами ушибленного взрывом хорошего человека? Вот полегче ему станет, можно и покаяться.
С растяжкой всяко надёжнее. Охочих до чужого добра по дороге много шляется, а ему, Фёдору из Любимовки, это добро вовсе не чужое стало. Роднее родного, можно сказать.
Ага, вот и яма. Землица тут мягкая, чуть ли не один песок, так что здоровущая получилась. Насчёт колокольни преувеличил для красного словца, маковка с крестом точно не поместится, разве что лёжа. Но кто же на такое святотатство способен – колокольню уронить?
– И где тут енту растяжку присобачивать? – Фёдор задумчиво почесал бороду. – Татей много, а взрывательное яйцо одно.