– Ну, ты у нас уже не простой селянин, а почти что дружинный вой князя Беловодского.
– Это да, – согласился Фёдор. – Тогда как бы и по чину… Но не разглядел я, больно грязью заляпались те литвины когда от Москвы убегали.
– С чего они так драпали?
Кукушкин смущённо хмыкнул и признался:
– Да мы тут немного повоевали…
– Как это немного? – возмутился подслушивающий у входа Волчок. – Столько народишку притопили, ажно вода в реке на полтора аршин поднялась.
– В самом деле? – не поверил Иван Леонидович.
Вадим молча кивнул, и вот это как раз убедило полковника. А Волчок продолжил:
– Мы и вас-то встретили, потому что решили от Москвы подальше уйти. Надоело от беглых отстреливаться – не бежится им посуху, всё лодью хотят отнять.
– А где мы сейчас?
Кукушкин пожал плечами:
– Да чёрт его знает. Если судить по пройденному расстоянию, то вроде как в Крылатском.
– А Николай и Андрей Михайлович?
– Вадим сделал вид что не расслышал вопрос, но после тычка здоровой рукой под рёбра ответил:
– Представления не имею. Но точно где-то в районе Москвы.
– Точно?
– Или чуть дальше. Я пробовал связаться, но рация не добивает.
– Трындец какой-то…
– Да кто же спорит?
Никто и не спорил, поэтому после недолгого обсуждения решили возвращаться в Нагатино, а заодно и посмотреть, что там творится у Кремля. Вдруг кому-то из друзей срочно нужна кавалерия из-за холмов? Лодка с автоматчиками из-за поворота ничем не хуже.
Глава 20
Вопреки злым и по большей части несправедливым наветам, князь Тверской Борис Александрович вовсе не стремился занять московский престол. Его вполне устраивала более-менее сильная Москва, естественным образом вставшая преградой между родной Тверью и степью. Хватает и других забот, кроме как отбиваться от набегов жадных до добычи кочевников. Та же Литва, например, или Новгород… Те тоже норовят отщипнуть кусочек, едва только расслабишься.
Вот и не спешит князь к Москве, несмотря на приглашение Шемяки и твёрдое обещание добровольно уступить власть. А нужна ли Борису та власть? Нет уж, пусть Казимир её берёт, авось лопнет ненасытная утроба от излишне большого куска. А там можно… да много что можно – беглый митрополит московский, прибившийся к тверичам, соловьём заливается, напевая сладкие песни о прекрасном будущем. Главное, не торопиться.
Ну и не торопились, особенно после взятия приступом второго по счёту монастыря, славившегося на все окрестные земли ставлеными и варёными медами. Иные бочки аж при самом Иване Калите в погреба закатывали, а те, что поплоше, ещё Дмитрия Иоанновича Донского помнили. Также у запасливых монахов изъяли изрядно зелена вина, которым те приторговывали втихомолку. И как итог – войско остановилось в одном пешем переходе от московских стен, и принялось праздновать будущую победу, чему князь не только не препятствовал, но и поддерживал по мере сил.
– Ты мне вот что скажи, отче, – Борис Александрович с хитрым прищуром смотрел на беглого митрополита. – Вот утёк ты из Москвы, а дальше что?
Иона скривился, будто хватил уксуса вместо доброй романеи:
– Но ты же, князь, замолвишь за меня слово перед Казимиром?
Борис усмехнулся:
– На Киев нацелился?
– А почему бы нет? – оскорблённым тоном заявил митрополит. – Оттуда пошла вера православная на Русь, и я, как…
– Как самозванец, – пьяно засмеялся князь.
Иона засопел и нахмурился – Борис Александрович ударил по больному месту. Всё дело в том, что митрополитом он был и в самом деле не вполне законным, выбранным решением Великого Князя Московского вопреки воле Царьградского Патриарха. И совсем даже не Московским, а Киевским и всея Руси. Но тот Киев… мало, что под Литвой, так он деревня деревней из трёх десятков домов, и тощие козы пасутся на остатках былого величия. Сейчас, правда, выбирать не из чего. Оставаться в Москве – смерти подобно. Не простят ему поддержку Шемяки, как есть не простят.
– Молчишь? – продолжил Борис. – Ну и правильно, вот и молчи, а то уже столько наговорил, что на кол трижды сажать можно.
– Я наговорил?
– Али позабыл давешний разговор? Держи чарку, авось вспомнишь.
И тут у Ионы в памяти начало кое-что всплывать. Разрозненными кусочками и в каком-то тумане, но начало. И он похолодел.
– Вспомнил?
Митрополит влил в себя романею и смял серебряную чашу в кулаке. Да, он вспомнил как плакался о неверно выбранной стороне, о венчании юного Иоанна Васильевича кесарским титулом, о наступлении новых времён возвращения к старине, о самозванце Евлогии, о невозможности удержания Москвы Казимиром… И о настоятельных советах ударить оному Казимиру в спину, дабы разрешить судьбу великокняжеского престола в пользу Твери. Это что же получается, теперь и в Киеве лучше не показываться?
– Но я лишь высказывал предположения, княже, и вовсе не хотел…
– И я не хочу! – прервал Иону Борис Александрович. – Слушать тебя не хочу! Скучный ты, отче, до омерзения. И не бойся, не выдам я тебя Казимиру.
Князь Тверской встал, и слегка пошатываясь вышел из шатра на свежий воздух. И в нос сразу ударил смрад от большого скопления людей, неизбежный спутник любого войска-
– Эй, кто-нибудь, проводите меня!
Хоть и ночь, но Борис отошёл подальше. Невместно князьям сидеть под одним кустом с простыми воями. И с родовитыми тоже невместно. Потому выбирал долго и придирчиво, будто от этого зависела его судьба.
А она и зависела… Стоило только князю развязать тесёмки и спустить штаны, как на голову опустился мешок с чем-то до невозможности едким, а горло перехватило крепкой удавкой. Для верности неизвестные тати добавили по макушке дубинкой, и сознание и без того задыхающегося Бориса погасло.
Андрею Михайловичу пришло в голову подозрение, что ворота в Любимовке ведут не прошлое его мира, а в какую-то параллельную вселенную с похожей историей. И пришло оно из-за того, что Самарину ещё не доводилось видеть пьяных в средневековой Руси, за исключением тех, кого сам напоил. Ну просто не напивались люди до свинского состояния, да и с медовухи скорее в штаны напрудишь, чем серьёзно захмелеешь. Но тверичи умудрились это сделать, что явно указывало на их иномирное происхождение.
Шутка, конечно, но как и во всякой шутке в ней есть доля правды – лагерь тверского войска представлял собой натуральное лежбище тюленей, только пахло не морем и рыбой, а дерьмом пополам с рвотой. Соответственно, ни часовых, ни караульных, ни вообще хоть какой-нибудь охраны. Лишь у княжеского шатра маячил кто-то вооружённый, но тоже с трудом стоящий на ногах. По этой причине не составило большого труда выкрасть князя Бориса Александровича, накинув ему на голову мешок с табачными крошками. Целую пачку сигарет пожертвовал! Но всё же зря по башке так сильно…
– Вторуша, ты его не того, не прибил совсем?
Любимовский ополченец, фигурой и габаритами напоминающий вставшего на задние лапы медведя, смущённо признался:
– Я, княже, дубиной бить не приучен. А если бы кулаком, тогда бы точно насмерть.
Другой ополченец, ещё крупнее размерами, приходящийся первому старший братом, успокоил:
– Да вроде дышит.
– А толку от этого?
– Добить? – оживился Вторуша.
– Не в том смысле! – одёрнул его Самарин. – Мне с ним поговорить нужно.
– Да запросто! На муравейник положим, он и очнётся.
– А если нет?
– Мурашей покормим, всё доброе дело сделаем.
Борис Александрович пришёл в сознание чуть раньше, чем прозвучало предложение о муравейнике, и услышав его, поспешил открыть глаза. Лежал он связанный по рукам и ногам, немилосердно болела голова, чуть ли не раскалываясь на части при любом неосторожном движении, а во рту едва ворочался пересохший и распухший язык. Тем не менее, князь попробовал заговорить:
– Где я?
– Здесь, – ухмыльнулся Первуша. – В лесу.
– А ты кто?
– Леший здешний, – ополченец поправил лохматую накидку. – Разве не похож?
– Похож, – не стал спорить тверской князь. – Развяжи меня.
– Это уж как князь Андрей Михайлович разрешит.
– Кто? – удивился Борис Александрович, точно знающий, что князей с таким именем и отчеством на Руси почитай лет сто как нет. – Что за самозванец?
Самарин не обиделся. Он сидел на поваленном дереве с сигаретой в одной руке и чашкой кофе в другой, и прислушивался к внутренним ощущениям. Да, табак безусловно вреден, но чёрт побери, до чего же здорово вот так посидеть никуда не торопясь, и сквозь дым рассматривать настоящего средневекового князя. Чистокровного Рюриковича, между прочим!
Зато оскорбился Вторуша, очевидно всю жизнь мечтавший набить морду кому-нибудь родовитому. Раньше возможности не было, а сейчас…
– Погоди, – остановил его брат. – От твоего кулака мигом окочурится.
– И чо?
– И ничо! Нешто дозволим так быстро и легко уйти?
Сценарий спектакля про доброго и злого полицейского оговорили заранее, и Самарин не спешил вмешиваться. Пусть клиент дойдёт до кондиции, тогда и разговор легче пойдёт. При полном непротивлении сторон, как говорил один известный персонаж. Ополченцы играли спектакль с задором и полной самоотдачей, только он, судя по всему, тверского князя не впечатлил. Даже наоборот, Борис впал в буйство, забился в путах, и принялся выкрикивать угрозы пополам с оскорблениями, за что получил на голову ведро воды.
– Пущай охолонет, – довольный собой Первуша с вопросом посмотрел на Андрея Михайловича. – А дальше с ним что, княже?
Самарин задумался. И в самом деле, что с Борисом теперь делать? Задача-минимум, заключавшаяся в лишении тверского войска общего руководства, вроде бы выполнена, и Москве оно больше не угрожает. Забрать с собой и подержать пленником до лучших времён? Вывернется же, скользкий угорь! В прошлой истории, которая уже не случится, тверской князь виртуозно разрулил непонятки, угодив и нашим и вашим, втёрся в доверие к Василию Тёмному, и подсунул малолетнему Ивану в жёны собственную дочь. Потом её вроде бы греки отравили по просьбе Папы Римского, чтобы освободить место для Палеологини. Или свои подсуетились?