Она отказалась от предложения наставника «дальше разматывать этот клубок», сказала, что никуда эту историю не понесет, ни в какой суд подавать не будет, но приняла его помощь: забрала документы из школы, поступила в христианский колледж профессионального образования, ушла жить в общежитие колледжа, наставник сопровождал ее в решении вопросов, в том числе касающихся контактов с семьей. Сначала эти контакты были ограничены поздравительными открытками и одним звонком в неделю – минутный разговор по телефону на уровне «как дела?». Родители окончательно приняли факт криминала старшего ребенка после того, как спустя полгода он угодил за разбой в тюрьму, они внесли залог, юнец был выпущен под домашний арест, но не прошло и недели, как его убили в криминальных разборках во дворе их дома. Мама все чаще стала приезжать к дочери в гости. А однажды позвонил отец и сказал: «Дочка, теперь опасности для тебя нет, приезжай домой на каникулы! Жаль, что раньше наш дом был опасным для тебя». Она приехала.
Они вместе плакали. Они простили друг друга.
Они стали опять близки. На тот момент, когда я узнала эту историю от ее матери, эта молодая женщина была замужем, в ожидании ребенка…
Мать этого семейства обратилась ко мне по поводу младшей дочери, Тани, которой на тот момент был 21 год. Она находилась в состоянии депрессии более пяти лет – со дня смерти ее насильника. Были у врача, но медикаментозное лечение давало временный эффект. Все возвращалось на круги своя, а «яма депрессии становилась все глубже». У Тани оказался нарушен сон – «от жесткой бессонницы до в постели сутками», она бывала либо запредельно раздражена, либо впадала в состояние «вне времени и пространства». Еще отмечалось «навязчивое ковыряние заусенцев, выдергивание волос на голове», «всепоглощающая» ненависть к старшей сестре и к матери (цитирую обратившуюся ко мне мать).
Я объяснила, что через третье лицо ни консультации, ни терапию, ни психологическое сопровождение не провожу. Тем более что человек в возрасте 21 года проживает свою жизнь сам, а не через маму.
– Но она не пойдет к вам! Она психологов называет не иначе как «мозгоправы», она всегда была очень осторожна в контактах, а на тему прошлого ни с кем не говорит. Никогда.
Я предложила этой женщине рассказать дочке про мой открытый семинар для молодых людей от 16 до 25 лет по вопросам становления личности. Это мероприятие я должна была проводить в ближайшее время в рамках административного проекта. У меня было с собой несколько пригласительных билетов на этот семинар, один из них я дала этой женщине для ее дочери.
– Скажите дочке, что этот билет – не к «страшному мозгоправу» на «опасную проработку мозгов», но на душевное мероприятие в хорошем уютном зале, в теплой аудитории своих ровесников. Там, кроме семинара «тетеньки-мозгоправа», предполагается время для общения за чашкой чая и молодежные интерактивные мероприятия. Если она на этом мероприятии поверит мне, расположится к тому, что я буду транслировать, если увидит, что мы с ней созвучны, тогда ей будет проще обратиться за помощью…
История младшей сестры Тани (из ее уст в моем пересказе). Ей было 14 лет, когда все открылось. Она помнит тот день, когда мама и папа вернулись домой из молодежного лагеря, куда срочно выехали к Вере. Вернувшись, они устроили Тане допрос с пристрастием, но при этом было видно, что они настроены не верить во все происходящее. Таня поняла, что родители сильно разочарованы и разгневаны на Веру, что та все рассказала, да еще и посторонним людям. И Таня (почему-то) решила подыграть родителям, сказав, что «все не так страшно, как сестренка преподнесла». Родители будто бы успокоились. Поздней ночью, когда брат пришел домой (он тогда часто мог сутками пропадать), ему тоже рассказали о произошедшем. Видно было, что он испугался, но потом, поняв, что ему ничего не грозит, потому что Вера «дала задний ход», родители предпочитают игнор, а Таня стала на его сторону, начал «прикалываться» над «Веркой-дурочкой-фантазеркой». Таня во время того разговора вдруг ощутила ненависть к старшей сестре, приправленную… радостью. Она тогда сама удивилась, поняв причину радости: «Теперь я не буду больше его делить со своей сестрой». Таня тогда ничего не слышала о «стокгольмском синдроме», но именно этот синдром стал ее сутью: она начала воспринимать чудовище, насилующее ее более трех лет, унижающее и принуждающее к мерзостным и извращенным сексуальным «спецэффектам», – как желанного и единственного мужчину. Она рыдала и плакала, когда его посадили в тюрьму, добивалась свиданий наедине, изумляя своей настойчивостью стражей порядка и вызывая у них подозрения на этот счет. Они поделились с Таниными родителями своими наблюдениями, после чего те поставили жесткий запрет на ее походы в тюрьму, чем спровоцировали массу отвратительных сцен и скандалов.
Таня переживала гамму чувств, когда его отпустили под домашний арест: перемешались воедино и ужас, что опять «все будет», и ожидание, что «все опять будет».
Каждый раз «после того как», она шла в душ и с остервенением терла себя мочалкой, сглатывая слезы, порой ее рвало от отвращения к пережитому во время очередного эпизода: какая-то ее часть всегда осознавала мерзость реальности, которую создал этот человек. После его смерти она впала в глубокое отчаяние.
Когда Вера вышла замуж спустя два года после убийства брата, Таню накрыла волна злобы на сестру: «Как она могла все забыть?!» Таня писала Вериному будущему мужу грязные СМС с подробным изложением прошлого. Но Верин муж был в курсе болезненного прошлого своей будущей жены: он оказался среди немногих посвященных в эту боль еще в том молодежном лагере, а потом вместе с Верой учился в колледже, где, наблюдая за ней ежедневно, изумлялся внутренней красоте и чистоте девушки, прошедшей через такое… Танины безобразные выходки они с Верой понимали правильно: Тане очень плохо. Но Таня упивалась своим гневом и обидой. Она не хотела верить в то, что от грязного прошлого возможно освободиться, обвиняла сестру в лицемерии. Возросла у Тани и ненависть к матери: «Как она могла все допустить?!» Под «всем» она имела в виду и насилие, и запрет посещения брата в тюрьме, и то, что «не уберегла его…». По отношению к отцу Таня выбрала тактику полного игнора: «Он породил ничтожество в лице своего сына!» Ее сжигало раздражение, что Вера с родителями хорошо общаются: «Лицемеры!» Годы ненависти, обиды, стыда, вины – эти ядовитые эмоции превратили ее жизнь в ад.
Таниному изумлению не было границ, когда я начала говорить о прощении.
– Вы серьезно?! Я помню, как психиатр мне твердил, как заведенный: «Отпусти прошлое, отпусти прошлое», – это было нереально смешно. Но вы сейчас еще более нереально глупы в своих словах.
Потребовалось время для того, чтобы Таня услышала и поняла простые вещи:
• прошлое невозможно «отпустить», если не простил;
• простить невозможно, если боль не озвучил;
• боль нет смысла озвучивать, если тебе нравится эту боль лелеять;
• лелеять боль – это выбор, который держит тебя в состоянии, когда ты не хочешь взрослеть;
• ты не повзрослеешь, пока не пройдешь по полной Долину скорби.
Исцеление у нее началось с того, что она озвучила: «Я прощаю чудовище…» Эти три слова были для нее такими непреодолимыми, такими невозможными к произношению! Вернее, два слова: «чудовище» и «прощаю».
Таня была поражена, насколько ее «униженная часть» оказалась сильна в ней; насколько укоренились в ней извращенные паттерны отношений к себе и к брату-насильнику: «Он – единственный, кого ты достойна! Он – твой, а ты – его!» Назвать его тем, кем он был по отношению к ней – первый шаг: «озвучить боль». И далее: «Я прощаю…»
«Живительные бутерброды» Таня приготовила в великом множестве и для своей мамы, и для своего папы.
С этого начался ее выход из Долины скорби, в которой она пребывала долгие годы, начиная с того первого дня унижения и изнасилования. Из-за «кодекса молчания» она все эти годы топталась на стадии отрицания; иногда смещаясь то в стадию самообвинений, то в агрессию против преступника и сестры, она каждый раз оставалась одной ногой в отрицании ужаса происходящего.
Молчание – один из видов отрицания.
Повзрослевшая личность определяется умением человека совершать выбор, соотнося его с собственным «Я» и с поведением в системе окружающего мира [18, 23].
Приведем признаки зрелой личности в сопоставлении с человеком неповзрослевшим, предпочитающим оставаться на уровне подросткового мышления:
1. Пребывание в зоне эмоциональной стабильности – в противовес повышенной эмоциональности.
Таня выполняла мои рекомендации по восстановлению эмоционального баланса и профилактике депрессии естественными методами, включающими в себя и физиологические аспекты (сон, физическая активность, сбалансированность питания…), и психологические аспекты (социальная активность, чтение, регламентация времени на гаджеты…), духовные аспекты (общение с верующими людьми, беседы с наставником, чтение духовной литературы…).
2. Способность к гибкости – в противовес крайней категоричности. Принимая факт несовершенства родителей и отказавшись от категоричности в разделении мира на «черно-белые сегменты», Таня обрела гибкость в отношениях с ними и с сестрой.
3. Разумная осторожность – в противовес отсутствию чувства опасности. Страх, что «теперь она не способна к нормальным отношениям с мужчиной, раз так любила насильника», сменился пониманием, что «отсутствие чувства опасности ей точно не грозит» – на эту тему она даже немного повеселилась: прививку брат сделал мощную.
4. Способность к анализу прошлого опыта – в противовес непринятию этого опыта.
«Я не хочу об этом говорить» и «я просто хочу все забыть, как страшный сон», – сменились желанием и процессом по «обращению д&рьма в удобрение».
5. Способность состыковывать настоящее с видением будущего