– Кого?
– Сына моего директора.
– Не знаю, этими делами ведь органы должны заниматься, служба безопасности Министерства информации, Роскомнадзор.
– Они занимаются, но спустя рукава. Сайты кураторов блокируются, но «Розовый слон» тут же открывает новые зеркала и продолжает действовать. Ни одну сволочь ещё не посадили. Если это слишком сложно – не заморачивайся, попробую сам.
– Сложно, – фыркнул Кучин. – Может, для кого-то и сложно, но не для меня. А сам ты ничего не сделаешь, это тебе не операция по захвату террористов, тут думать надо.
– Спасибо, Артёмыч, и я тебя люблю, – улыбнулся Калёнов. – Айтишник из меня действительно аховый, ты прав.
– Мне будут нужны подробности, персональные данные этого пацана, информация – с кем он поддерживал связь.
– Побеседую с ним и сообщу.
– Тогда жду известий. – Авигдор Артёмович взъерошил волосы на затылке пальцами. – Если честно, ты меня заинтриговал, я давно такими делами не занимался. Но, допустим, мы его вычислим, этого подонка-админа, что дальше? Такие звери, как правило, сидят за рубежом, в Польше, Украине, Британии.
– Подумаю, – уклончиво ответил Калёнов. – Буду признателен, если поможешь. Понадобятся финансы – пришлю.
– Во-первых, для работы в Сети средства не нужны. Во-вторых, мне хватает.
– Чтобы денег хватало, их должно быть больше, чем нужно, – сказал Максим Олегович с улыбкой. – Известное изречение.
– Это не для меня. По ресторанам я не хожу, с женщинами не встречаюсь, так что всё тип-топ. Звони, и я начну.
Калёнов выключил компьютер, собрался, предупредил заместителя о своём отгуле и поехал домой. Оттуда позвонил Болотову, подтвердил встречу на следующее утро и поехал к семье Симанчуков, поговорить с Иваном и выяснить всё, что было необходимо Кучину.
Иван Дмитриевич Болотов, полковник в отставке, жил под Волоколамском, в деревне Чисмена, в собственном доме недавней постройки. Суперкоттеджем дом назвать было нельзя, но выглядел он солидно – кирпичный, двухэтажный, с мансардой и верандой, обращённой к лесу. Участок вокруг коттеджа был засажен полосами ягодных кустарников и плодовыми деревьями, за которыми ухаживал сам хозяин. С утра он уже копался в огороде и встретил гостя, одетый в рабочий пятнистый костюм и такую же бейсболку, с вилами в руке.
Они обнялись.
Болотов был старше Калёнова на шесть лет, однако по природе своей стариком не казался, массивный, поседевший, с короткой ухоженной седой бородкой. В этом наряде он был больше похож на охотника или лесника, нежели на огородника, разве что вместо ружья нёс лопату.
– Один я нынче, – проворчал бывший полковник ГРУ, – жена приболела, дома оставил, а детей к нам из столицы калачом не заманишь. Ты, я гляжу, в форме?
Максим Олегович усмехнулся, взял у приятеля вилы и пальцами согнул все их зубцы под разными углами.
Брови Болотова прыгнули на лоб.
– Впечатляет! Не зря я тебя рекомендовал моему соседу. Вряд ли кто из молодых способен на такое.
– Почему? Я встречал сильных парней. К нам в пансионат вчера один такой заходил, Константин Яшутин, кстати, лейтенант спецназа Росгвардии, не слышал?
– Нет.
– А кому ты меня рекомендовал?
– Вене Барсову, кстати, тоже служащему в Росгвардии. Потом поговорим. Я всё равно считаю, что современной молодёжи в большинстве своём недоступно то, что можем мы. Хотя в Ютубе они все герои.
– Молодёжи всегда кажется, что её кондиции вечны. Это нормально. Как там говорит поговорка? Если б молодость знала, если бы старость могла?
– Это не поговорка, это осуждение. И что мне теперь с этим сувениром делать?
Калёнов рассмеялся, выровнял зубцы вил.
– Держи. В следующий раз со своими приеду.
– Коли так, идём чаёвничать.
Хозяин переоделся в домашнее, заварил чай – обыкновенный чёрный, без добавок, и они сели на веранде, окна которой были забраны сеткой от мух и комаров.
– Чем занимаешься в свободное время? – полюбопытствовал Калёнов, берясь за чашку, бросил в неё ломтик лимона.
– Да нету у меня свободного времени, – пробурчал Болотов, отхлебнув круто заваренный напиток; он тоже бросил в чашку ломтик лимона. – Как на пенсию ушёл, так и вожусь с утра до вечера, то одно, то другое. А ты своё занятие не забросил?
– Печати? Коллекционирование стало частью жизни, дружище, это не простое накопительство. В моей коллекции более четырёхсот печатей, есть настоящие раритеты.
– Наверно, ни у кого такой нет.
– Надеюсь.
– Я тоже в молодые годы занимался собирательством, сначала монеты искал, потом дензнаки, у меня в коллекции даже керенки семнадцатого года были. Потом книги. Но с годами как-то прошло.
– Дети не продолжили?
– Дочь книгами не увлекается, ты знаешь, она военный эксперт. Сын хотя и филолог, работает в МГУ, преподаёт, но тоже не библиофильствует. Ругает современных писателей. Особенно тех, кто востребован массой: Акунина, Сорокина, Робски и даже Пелевина.
– За что?
– Он считает, что они представляют собой зримые элементы антикультуры, насаждаемой дьявольской системой.
– Ну, Сорокина я тоже не люблю, – сказал Калёнов, – за его непоколебимое говнолюбие. Псевдоисторик Акунин, он же Чхартишвили, в последнее время возомнил себя вещателем истин и полез в политику, как и говоритель песен Макаревич, став, по сути, врагом России. А Пелевина за что невзлюбил твой сын?
– Ты не читал?
– Нет.
– А я попробовал и понял, что его герои – зайчики, лисы, дроны, пидоры, бляди и уроды – просто опасны! Это не литература – это психолингвистическое программирование! Человек живёт в каком-то адском мире, может быть, в параллельной вселенной, и описывает всё, что видит. Мастерски описывает, не спорю, он чертовски талантлив, но ни в одном его романе нет положительного героя! Героя, за которого хотелось бы переживать и которому хотелось бы подражать. А у Робски, всяких там Минаевых и лауреатов Букеровских и прочих премий на уме только грязь, блядство, гламур и деньги. Эти писаки не понимают, что за деньги можно купить еду, но не аппетит, лекарства, но не здоровье, слуг, но не друзей, женщин, но не любовь, и вовсю пропагандируют сволочной «европейский» образ жизни, запудривая мозги молодёжи, либо унижают российский народ, приписывая ему самые низменные качества.
– Круто ты их приложил, – усмехнулся Калёнов. – Я не настолько категоричен.
– Просто не анализировал процесс, а я вижу, куда идёт наша культура, подстёгиваемая «виртуализацией» общественной жизни через Интернет. Так называемые «культурные центры», внедряющие в народ западные «ценности», растут как грибы. Один «Ельцин-центр» чего стоит! А его пару лет назад признали лучшим современным музеем Европы! Каково?
– Печально, – согласился Калёнов. – В этом плане мы действительно проигрываем.
– Мы завоёваны, Максим! Только никто не хочет с этим бороться. Кто боится, кто руки опустил, кого обвинили в расизме и шовинизме, кто, наоборот, перешёл на сторону завоевателей. Пятая колонна в России нынче как никогда сильна. Ведь все знают, что с конца двадцатого века мы избрали неверный путь развития, а либералы правительства упорно продолжают вести страну к катастрофе!
– Не преувеличивай, Иван, не всё уж так плохо. Хотя я тоже начал задумываться. Коль уж мы заговорили про Интернет, хочу спросить: ты сидишь в соцсетях?
– Делать мне нечего, что ли? Пусть безумцы там сидят.
– Безумцы и сидят, и других затягивают, что только подтверждает известный тезис: количество знаний увеличивается, а умственный потенциал людей падает, человечество в целом тупеет, современная глобальная техническая цивилизация интеллектуально и нравственно деградирует. Но меня волнует другое. Что ты слышал о «группах смерти»?
– «Украинские миротворцы», что ли?
– Нет, в Интернете пасутся кураторы особого рода, создающие виртуальные группы самоубийц среди детей.
– Что-то такое помнится, но я не живу в Интернете.
– Я тоже, так получилось, что меня заинтересовала эта тема.
– Почему?
– Внук моего директора едва не сиганул с крыши многоэтажки, чудом удалось спасти.
Болотов сделал большой глоток, обжёгся, выругался.
– Извини, не сдержался. Расскажи подробней.
Максим Олегович поведал ему историю Вани Симанчука.
Помолчали.
– Терроризм своего рода, – сказал Иван Дмитриевич. – Сколько же дряни окопалось в Интернете! Кто-то очень хочет добраться до наших детей, уничтожить русскую нацию.
– Проблема глубже, кто-то очень стремится уничтожить белый этнос, убить будущее белой расы. На Земле чёрных и метисов в шесть раз больше, чем белых людей. Так что всё намного серьёзней, хотя, разумеется, нам надо защищать свой род. Ивана жалко, да и остальных, зацикленных на «розовых слонах».
– Чего ты от меня хочешь?
– У тебя есть знакомые в Следственном комитете? Там должны заниматься постингом подобного рода компаний и поиском «вирусописателей».
Болотов задумался, допил чай.
– Был в своё время приятель, как раз аналитикой соцсетей занимался, Саша Бероев, но я давно с ним не общался. Позвоню, поговорю.
– Буду обязан. Угроза действительно велика, я бы вообще в какой-нибудь конторе сформировал команду продвинутых программистов, так сказать, интернет-спецназ, чтобы на раз вычислять уродов наподобие «вирусописателей».
– Их кто-то крышует, Иван, на очень высоком уровне. Вот бы до кого добраться. Представляешь, сидит тварь в роскошном кабинете и двигает людьми, как пешками по шахматной доске, разрабатывая стратегию поголовного истребления детей.
Болотов покачал головой.
– Где-то обитает нелюдь, да как его найдёшь в одиночку? Кстати, я тут беседовал недавно с соседом, майором…
– Это о котором ты говорил, с Барсовым?
– Да, с ним, он ищет проверенных людей для формирования спецгруппы особого назначения.
– Я для оперативной работы староват, – улыбнулся Калёнов.
– Молодым бы твои кондиции, – прищурился Иван Дмитриевич. – Вон как вилы обработал.