Наверно, инвентарь и медикаменты привезли ночью. Но однажды утром они проходили по улице на том конце города — она и Этл Кадис, и увидели открытую аптеку с новой вывеской, красной шторой на застекленной двери и даже с колокольчиком внутри. Тогда Этл Кадис как раз бросила курсы и вернулась домой, она тоже не знала, чья это аптека. Они зашли из любопытства, купили по зубной щетке, по куску мыла, еще какую-то мелочь. Мейлах сразу им понравился. Высокий, коротко подстриженные светлые волосы, туго накрахмаленные манжеты: когда он делал движение рукой, они стучали, словно костяные. Он стоял за полированным прилавком, читал новую толстую книгу и каждый раз, когда девушки спрашивали, сколько стоит то или это, он прерывал чтение, разворачивал прейскурант, присланный вместе с товаром, и находил в нем цену. Столько-то — говорил он — это будет стоить.
«А можно подешевле?» — спрашивали они, Ханка Любер и Этл Кадис, не сводя с него глаз.
Он снова углублялся в прейскурант.
«Да, — отвечал, — можно. Можно немного подешевле».
У него был тихий, низкий голос, чуть хрипловатый, необычный. Казалось, Мейлах годами его сдерживал, но вдруг решился: «Пускай звучит!»
После она, Ханка, первой высказала свое мнение о нем:
— А он интересный. Очень интересный.
Но Этл Кадис уже тогда почти постоянно молчала, даже на вопросы отвечала редко. Потом и вовсе заперлась в комнате, у матери в доме, и промолчала больше двух месяцев кряду.
Ханка все говорила, говорила. И чем больше рассказывала, тем печальнее становились ее большие серо-голубые глаза. Речь лилась легко, без напряжения, даже без пауз, и казалось, что в душе у Ханки все просто и гладко, на удивление гладко: словам ничто не препятствует. А Хаим-Мойше все так же удивленно смотрел, все так же сидел напротив в странной позе, будто вот-вот съедет с табурета и окажется на бархатном коврике под столом. Из-за этого бархатного коврика он чувствовал, что каблуки его летних туфель уж очень низкие, слишком низкие. И думал о том, что в стеклянном вестибюле с высоким потолком висит на стене невероятно большое зеркало; только что, когда он проходил через вестибюль, он увидел в этом огромном зеркале свою усталую фигуру, такую маленькую и неуместную в просторном богатом доме.
Хаим-Мойше устало поглядел на Ханку.
— Ну а Мейлах? — вдруг спросил он тихо. Может быть, он у нее узнает, как умер Мейлах?..
Ханка внезапно побледнела и не ответила на вопрос. Резко поднялась с места:
— Ах да, ключ от дома Мейлаха…
Ведь Хаим-Мойше, конечно, пойдет к Этл Кадис за ключом.
VII
Поначалу на Мейлаха никто не обращал особого внимания — это факт. В Ракитном каждый занят своими делами. В альбоме Ханки Любер было написано, что жизнь — это море, море милых, изящных безделушек и радостной скрытой жажды. Кто-то из знакомых написал в день ее рождения: «Каждый, — написал он, — забрасывает в море сеть, и каждому судьба посылает что-нибудь в утешение».
Вот так. Но иногда бывает, что год за годом человек забрасывает в море сеть, и год за годом видит, что она пуста: ничего ему судьба не послала. «Ладно, — тогда говорит он себе, — что поделаешь… Обойдусь как-нибудь без утешения и радостей».
Он приезжает сюда, в Ракитное, где никто его не знает, и открывает маленькую аптеку. «Да, — соглашается он, когда покупатель начинает торговаться, — можно и подешевле».
Он прекрасно воспитанный, мягкий, ни к кому не питает ненависти. Тихими летними вечерами его можно видеть снаружи, у входа в аптеку. Он стоит и добрыми глазами смотрит, как в сумерках оживает улица. У магазина Азриэла Пойзнера, на ступенях перед железной дверью, мельтешат человеческие фигуры. А к нему никто не приходит, только Хайка, служанка из трактира, носит ему еду. Она очень любит поговорить, служанка Хайка из заезжего дома, и никогда не торопится. Днем, когда она приносит ему поесть, она надевает высокие, туго застегнутые гамаши; довольная, расхаживает по аптеке и выпытывает:
— Ну, что новенького? Нашли уже кого в комнатах прибирать?
Вечером опять приходит: она лечит у него давний нарыв на большом пальце. Потом она стоит с ним на улице, у двери, и болтает без умолку, рассказывает городские новости. Мейлах прислоняется к стене, будто к печке, и, как всегда, улыбается своей смущенной улыбкой.
— Надо же! — удивляется он. Ему интересно.
Он уже много новостей слыхал.
— Прегер, тот, что талмуд-торой заведует, — рассказывает Хайка, — страшный наглец, насмешник, язва та еще.
В боковой комнате у почтаря Зайнвла Прегер частенько выпивает с Залкером, берижинецким агентом по продаже швейных машин Зингера, и портным Шоелкой, жуликоватым малым, который с местных портных собирает для Залкера долги. С тех пор как Хава Пойзнер, образованная дочь богача Азриэла, дала Прегеру отставку, он, назло всей местной аристократии, стал цепляться к ней, Хайке. Говорит, она ему нравится, жениться хочет. Вот только Хайка верит словам Прегера не больше чем в Иисуса:
— Если Прегер что-то обещает, то это так, собака лает, ветер носит.
— Да неужели? — удивляется Мейлах. Видно, ему и правда интересно.
Он уже знает, что в Ракитном есть девушка, курсистка, которая заперлась в комнате и молчит, второй месяц молчит.
— Вот как?! — спрашивает он с интересом. — А как ее зовут?
— Этл ее зовут, Этл Кадис.
— Этл Кадис?
— Да. А что?
— Да нет, ничего… Знакомое имя…
Но кто знает, может, ему неприятно, что каждый вечер его видят у аптеки со служанкой Хайкой. Ракитное всегда замечает всё, даже тогда, когда уже совсем темно и на улицах стоит веселый гомон, носятся мальчишки, играют возле домов, поднимая тучи пыли.
Каждый вечер он на пару часов закрывает аптеку и куда-то уходит. Тайком, один, пускается в путь из города.
Город между тем тонет в сумерках, шумит, допоздна не зажигает ни одной лампы. В конце широкой окраинной улицы стоит одинокий дом со старыми некрашеными ставнями, и в нем девушка-курсистка, которая, кажется, решила промолчать всю свою оставшуюся молодость. А кому какое дело? Поначалу интересовались. Стоило появиться в городе приезжему, его водили по Ракитному, показывали скалу над рекой, синагогу, кладбище, раскинувшееся по обоим берегам, а потом приводили на широкую окраинную улицу и рассказывали:
— Вон тот дом видите, где крыша покосилась, с некрашеными ставнями? Там девушка-курсистка, молчит уже второй месяц.
Но потом привыкли. К тому же произошло другое важное событие: в доме богача Ойзера Любера разразился ужасный скандал. Накануне субботы соседи сидели со свечой на балконе, который выходит на пустынную площадь с растущими полукругом молодыми тополями, пили чай, угощали гостей и вдруг услыхали душераздирающий крик, визг из-за дома — из сада со стороны берижинецких полей. Когда прибежали, увидели, что на земле сидит чернявая Лейка.
— Помогите! — кричит она и теребит кофточку на груди. — Он убежал… Вот сейчас убежал…
Она задыхалась и не могла говорить. Но сторож, появившийся с другой стороны, поймал беглеца, студента Бриля, так вцепился в него, что оторвал лацкан серой студенческой тужурки.
С той поры Ханка потеряла покой. Ей страшно встретиться со студентом Брилем, который уже почти стал ее женихом. Вечером, направляясь к Этл Кадис, она крепко держит за руку братишку, кучерявого Мотика. Хоть он и маленький, все же какая-никакая защита… Каждый раз, стоит ей оказаться на широкой, безлюдной окраинной улице, сердце ее замирает от страха: в сумерках она всегда встречает там какого-то высокого человека, длинного, словно тень. Кто бы это мог быть? Когда Ханка приближается, он поворачивается и исчезает. Однажды, поздним вечером, Ханка натыкается на него возле дверей Этл, бледнеет и тотчас его узнает: молодой человек из новой аптеки.
— Ой! — негромко вскрикивает она с испугу. А его лицо неожиданно делается как восковое, он нелепо улыбается и, виновато ссутулившись, уходит прочь.
Кончилось все это так: как-то вечером Мейлах явился в одинокий дом с некрашеными ставнями. Вдовы Кадис тогда не было, Этл в одиночестве лежала у себя в комнате, не зажигая света, и молчала, как всегда. Вдруг раздается стук в дверь. Этл молчит и видит: дверь потихоньку отворяется, и внутрь проскальзывает длинная, робкая тень, тень Мейлаха. Он останавливается на пороге, словно чего-то испугался, и не знает, что сказать. Потом садится на диван и так сидит минут десять. Только пару раз пробормотал: «Вот…», пошевелил губами и больше ни слова.
Поднимается, чтобы уйти, но медлит на пороге, виновато опускает голову. И вдруг неожиданно говорит таким странным, деревянным голосом, как будто заговорил не человек, а стол или табурет:
— Простите, не обижайтесь, — говорит, не глядя ей в глаза, — мне все время казалось, что я должен вам что-то сказать.
Открывает дверь и прибавляет:
— Что-то такое сказать…
И исчезает.
А Этл подняла голову и смотрит с изумлением: что бы это значило?
Назавтра она впервые после трех месяцев молчания оделась и пошла к нему в аптеку за объяснениями.
Вот с того дня в Ракитном и заинтересовались Мейлахом; всем хотелось знать, чем это кончится: станет Мейлах женихом Этл Кадис или нет?
Часто видели, что он захаживает к ней домой. Как-то вдова пришла в магазин к Азриэлу Пойзнеру узнать насчет тех нескольких тысяч рублей, которые она прячет у него от своего скупого свекра. Это было как раз накануне ярмарки, когда магазин Пойзнера ломился от недавно привезенных товаров. Дать ей наличных он тогда не смог, только написал новые расписки взамен старых. Поэтому он принял ее очень почтительно, не так, как прежде. Усадил за столик, сел напротив, два раза кашлянул, прочистив легкие.
— Говорят, — спросил, — у вашей дочери прекрасный жених?
В ответ вдова Кадис смиренно вздохнула.
— Знаете, — говорит, — Господь обязательно поможет, если захочет.
Но почему же тогда Мейлах выглядел еще более подавленным, чем обычно? Почему именно тогда к нему приходила, принарядившись, красавица Хава Пойзнер?