Сердце в груди выбивало набат. Неуправляемые спазмы в животе так и норовили вывернуть меня наизнанку. Голова разламывалась на части, а стук в висках просто сводил с ума.
Сильные руки цыгана продолжали тащить меня. Чуть приподняв, Гожо прислонил мое тело к шершавой, покрытой сотней мелких рытвин стене.
Боль проскочила по всему телу тысячами колющихся иголок. Я прикрыл глаза, стараясь восстановить ритм дыхания, но выходило это совсем не так, как хотелось бы. Слабость напомнила о себе проскочившей по телу дрожью.
– Как ты, братец? – Вопросил Гожо, опускаясь рядом со мной.
– Нормально! – Надрывно хрипя, выдавил я из себя. Язык заплетался, отказываясь что-то вещать. Сильно ломило зубы, наверное, цыган все же немного перегнул со своими пощечинами. Во рту солоноватый привкус крови. Проведя непослушным языком по нёбу, а потом, скользнув по десне, я нащупал зуб, который тут же подался легкому движению. Ну да мутант с ним! Лучше остаться беззубым, но живым, чем валяться мертвым с аккуратной дырочкой от пули в виске. Такую дырочку не заштопаешь и ватным тампоном не заткнешь.
– Нормально – это когда в стельку пьяный, в обнимку с красавицей в каком-нибудь борделе отвисаешь! А в довесок к этому еще и кошель полный золотых за пазухой хранится! Нормально – это не про нас, братец! Хреново – вот это в самый цвет! – Цыган ткнул меня в плечо огромным кулаком, подмигнув, расплылся в усталой улыбке. – Вон твой гронг распластался! – Он мотнул головой, указывая вглубь покрытой мраком комнаты.
В углу, распластавшись на пыльном полу, лежал труп доходяги в брезентовом плаще. Вместо конусовидной шляпы, плетенной из водорослей Донной пустыни, валялось нечто нелепое, напоминающее дуршлаг. Лицо, как, собственно, и голову твари разглядеть было невозможно, все то, что когда-то являлось головой и представляло на ней сморщенную рожу, превратилось в одно кровавое месиво, фарш, обильно заливающий пол черной жидкостью.
И это, безусловно, радовало меня.
Внутри вскипало чувство эйфории, прогоняя прочь усталость и боль. Я ликовал. Радовался, что остался жив. Был благодарен тому, что обрел друга, брата, на плечо которого мог опереться и быть уверенным, что он не пустит пулю в спину. Ликование захлестнуло с головой. Мы! Как же это гордо звучит – «мы»! Взяли верх! Гожо смог совладать с иллюзиями, создаваемыми больным воображением существа, с большим усилием ему удалось прийти вовремя мне на выручку.
– А где вороны? – Тихо, будто у самого себя, спросил я.
– Какие вороны? Ты о чем? – Здоровяк удивленно посмотрел на меня, потихоньку улыбка начинала сходить с его лица, покрытого шрамом. – Нет тут никаких ворон. Да и не было никогда. Просто игра воображения. Галлюцинация. На лучше, выпей. – Он протянул мне початую алюминиевую фляжку. Я принял ее, жадно припал к горлышку, поглощая алкоголь. Тепло растеклось по внутренностям, приятно согревая. На мгновение стало легко. Только на миг, не более. Потом с особым рвением, как заноза на распухшем пальце, что-то кольнуло глубоко в закоулках души. Я бросил беглый взгляд на свои руки, ловя себя на мысли что потихоньку схожу с ума. Просто съезжаю с катушек. На руках и на теле не было и малейшего напоминания о недавней атаке стаи голодных, жаждущих крови воронов. Но память, не желая верить в это, снова вырисовывала множество черных крылатых тел, рвущих острыми клювами плоть. Я зажмурился, прогоняя так реально возникшие образы. Тряхнул головой. Снова приложился к выпивке.
Бред. Просто мое подсознание впитывало и выдавало посылаемые гронгом иллюзии за действительность. Действие волн, созданных сознанием твари, выключают реальное восприятие действительности, отсеивает ненужные ему сигналы, вплетается в подсознание и вещает то, что вырисовывает его воображение. Он считывает с меня терзаемые мысли и потаенные для посторонних глаз страхи. Усиливает их и подает как за действительность. Нужная ему информация может исходить от блуждающих в потаённых уголках сознания – чувств, эмоций, воспоминаний.
Все же я бы врезал по нахальной роже тому умнику, утверждающему, что гронг не в силах воздействовать на мозг человека, довольствуясь лишь послушными марионетками-мутафагами.
Поднеся в очередной раз к потрескавшимся губам горлышко видавшей виды покорёженной фляжки, я покосился на расположившегося рядом цыгана. Здоровяка за нынешнюю ночку заметно потрепало. Смолянистые, вьющиеся кудри, стянутые на затылке во взъерошенный хвостик, разлохматило, и они отдельными прядями торчали в разные стороны. Казалось, что в них добавилось проседь. Бинт, перетягивающий рану от укуса волка, пропитался кровью. Заметно трясущиеся руки и бесконечно подрагивающий кадык выдавали взведенное до предела нервное состояние. Как натянутая до возможных пределов струна цыганской гитары, которая, не ровен миг, покажет свою слабину и порвется, хлеща по щеке виртуозного музыканта. Отрешенный и слегка обезумевший взгляд. С его лица совсем сошла улыбка. Он будто погрузился в свой внутренний мир, закрылся в нем, ища правильный выход из сложившейся ситуации.
А может, он просто что-то недоговаривал? Боялся это озвучить? Может, пока я ловил свои иллюзорные видения и бился с несуществующей стаей ворон, разговаривая с призрачной Кэт, Гожо видел свои страхи, воплотившиеся из внутренних, скрытых за семью замками видений в страшный визуализированный ряд? Такое вот театральное представление терзающих по ночам кошмаров. И вот, осмыслив все происходящее и поняв, что чуть не остался в этих иллюзиях, замкнулся, по-новому пережил…
– Там, внизу, я… – Цыган запнулся, осмыслив так внезапно вырвавшееся из себя откровение, продолжил: – Я видел своих родных. Всех, понимаешь? Тех, кого давно уже нет. Они снова были со мной. – На сверкнувших огоньками глазах появились слезы. Гожо с неимоверным усилием совладал с собой и двинул кадыком, глотая накативший к горлу предательский ком.
По спине проскочил холодок, я поежился, не произнеся ни слова, увел взгляд в сторону, вперив его в тонувший во мгле дальний угол комнаты.
– Ма смотрела на меня, улыбаясь. Ее нежная ладонь гладила меня по обожжённой щеке, а усталый, больной голос повторял вновь и вновь: «Сынок, какой ты у меня красивый!». Слышишь, Тулл? Ее голос! Па стоял рядом с ней и смотрел на меня любящим отческим взором. Он молчал. Потом ко мне подбежала сестренка, моя маленькая Лейла, бросилась на шею и ласково так спросила на родном: «Састипэ, пхрало, сар сан?». – Здоровяк вздрогнул, высокий лоб покрыло сотнями маленьких бусинок пота. Проведя широкой ладонью по лицу, смахивая пот вместе с накатившими слезами, продолжил: – «Здравствуй, брат, как поживаешь?». – Словно переводя вышесказанное, пояснил Гожо.
Я молчал. Да и что мог сказать человек, незнающий и не имеющий малейшего представления об особенностях чувств семейных уз? Ничего. Только что-то защемило в груди, словно крепкой рукой сжало сердце. Да и на душе стало еще тоскливей и поганей. Из разговора с Гожо, еще там, на палубе ходячего агрегата «Бахти», я узнал, что вся семья здоровяка погибла при пожаре в нищенских кварталах Москвы. Просто сожжены дотла огнеметами безжалостных солдат из замка Омега. По стечению обстоятельств, здоровяк остался в живых, а ожег на щеке, запечатлелся навсегда, в знак напоминания вечной скорби.
– «Как поживаешь?» – Снова повторил цыган, шмыгая носом. – И что я ей должен был ответить? «Эх, малышка Лейла, все нормально! И даже очень хорошо!» Ты пойми, монах, – потускневший взгляд уставился мне в лицо, ловя глаза, – по приданьям и поверьям нашего многострадального народа, встреча с умершими близкими… ну, то есть, с их призраками, равносильно проклятию. Тогда я и вспомнил про кохар, сжал его рукой. Я знал только одно: что бы не произошло и какую бы лажу не подкинула судьба-злодейка, мои родные, никогда не пожелают мне зла. Они любят меня! А эти призраки хотели одного: чтобы я избавился от тебя. А я прогнал их! Несмотря им в глаза, иначе бы я не смог им отказать. Я повторял, раз за разом: «Ра?ё Ису?со Христо?со, Чя?во Дэвлэ?скро, пота?нгинэ ман, грешнонэ?с».
– Господи Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешного. – Повторил я, осознавая, что понял все, без какого-либо перевода. – Это древняя молитва. Так обращались люди к Создателю еще до Погибели. Признаюсь, я сам слышал ее от одного старца, но я не мог предположить, что она до сих пор существует, а некоторые народы передают ее из поколения в поколение.
– Мы чтим традиции предков.
– Похвально. Что же, все позади, как дурной сон. Жизнь продолжается! А у нас еще есть дела. – Подытожив нашу беседу и положив ладонь на плечо цыгана, я поднялся. – Помнится мне, кто-то собирался содрать шкуры с панцирных волков, сетуя на тощий кошель! Да и «мустангов» еще в порядок привести надо.
Глава 16. Омега
Револьвер системы «Кольт» одиноко лежал на середине пола, покрытого слоем пыли и обломками штукатурки. Подобрав его и протерев о полу мешковатой куртки, я кинул взгляд в оконный проем напротив. Порыв ласкового ночного ветра ворвался в пустую глазницу древнего полуразрушенного строения, обдав мое лицо прохладой.
Ночь приближалась к логическому концу своего существования. Вдалеке, на востоке, у черты слияния кромки пепельного горизонта и черного, с белесыми проседями холодного ночного неба, начала робко, будто стесняясь своего кульминационного появления, заниматься заря. Бледный, едва заметный, совсем еще слабый свет пробивался сквозь густую пелену серых облаков и с каждым мгновением становился все ярче и ярче. Прошло совсем немного времени, и там, где темное небо сливалось с пепельной гранью Пустоши, вдруг запылали языки прожорливого пламени. Кроваво-красное пожарище зари на глазах превращалось в золотистое. Казалось, что весь горизонт залит сияющим расплавленным металлом, будто раскрасневшийся от пылающей печи кузнец залил им формочку для черновой заготовки.
Я почувствовал, как рядом со мной встал Гожо. Цыган тоже любовался рождением нового дня. И неважно, что он нес, и какие еще сюрпризы ожидали нас на нашем пути. Сейчас глаза радовались простой, но очень