Накинув на себя перевязь с шашкой из знаменитого Златоустовского булата и нацепив на пояс кобуру со «Стечкиным», царь вышел в гостиную, которую освещали прикрепленные к стенам факелы. Чтобы случайно не поджечь дом, пламя было забрано в металлические отражатели, а на полу стояли емкости с водой, в которые падали угольки. «Хорошо жили в замках, сплошной камень, гореть нечему, да и челяди толпа, для присмотра…» — подумал Роман, запирая кабинет.
В доме второго по значимости человека лакедемонской Общины слуг не имелось. Еду готовила царица, а два раза в неделю приходила рабыня, забирала одежду для стирки. Раньше она же и прибиралась, но в последние пару лет ее заменил Кацо, мальчик, которого Роман забрал в трехлетнем возрасте у овдовевшего трактирщика Гоги. Многие в Лакедемоне считали царя чуть ли не аскетом, но они ошибались. Правитель не жалел свечей и масла для огня, его жена имела самые изысканные наряды из довоенных тканей, красивая мебель и старинные вещи украшали интерьер дома, а к обеду подавались различные вкусности. Отсутствие слуг объяснялось самым простым образом: царь никому не доверял.
― Лена, — негромко позвал он и залюбовался вошедшей женщиной.
В мерцающей полутьме зала ее белая кожа казалась мраморной, а сама царица — статуей, прекрасной ожившей Галатеей. Платье из развевающегося синего шелка доставало до пола, отчего точеная фигура казалась еще стройней. В вечернее время не видны были морщинки под глазами, и незаметны серебряные прядки в черных волосах, заплетенных в «рыбий хвост». Перед ним стояла вечно молодая богиня, мечта поэтов всех времен и народов. Но Роман не чувствовал себя Пигмалионом. И если бы он был Парисом, а боги вручили бы ему яблоко раздора, то вряд ли оно досталось бы Афродите, сколько бы прелестниц та не сулила.
― Мне нужно пройтись, — сказал царь, поглаживая бородку. — Запри дверь на засов. Откроешь только когда услышишь мой голос и условный стук.
― Ты говоришь это всякий раз, как уходишь из дома, — сказала Елена улыбнувшись. — Могу ли я спросить, куда ты собрался и сколько тебя не будет?
Правитель помедлил с ответом, а потом разом выпалил:
― Когда приду, не знаю. Сперва навещу трактирщика Гоги, а потом — Алён.
Елена побледнела, отчего сделалась еще прекрасней.
― Ясно, — соглашаясь, кивнула она, но в голосе звучал невольный укор.
― Ты должна мне доверять, милая. Я ничего не совершаю просто так, и ухожу вовсе не развлекаться. Ты обязана помнить это.
― Я помню, — царица отвернулась. — Твоя миссия важней твоей женщины.
― Да, — не меняясь в лице и голосе, произнес царь. — Это мое бремя. Когда ты выходила за меня замуж, ты знала на что шла. И у тебя был выбор, товарищ лейтенант.
― Конечно, был, — горько усмехнулась Елена. — Узы брака или цепи рабства. Как оказалось, разницы никакой.
― Ты просто устала… — Роман подошел к жене и обнял ее, куснув миниатюрное ушко, поцеловал гладкую шею. — Просто расстроена…
― А знаешь, ты ведь ночью совсем другой. Днем ты защитник, лев, благородный царь зверей, а ночью коварный хищник, ягуар, — царица высвободилась из объятий мужа. — Да… воистину, бывших разведчиков не бывает. Идите, товарищ майор. Я буду ждать. Что ж еще остается?
Пятнадцать минут спустя Роман зашел в трактир. Три воина, видимо только что с дежурства, завидев важного посетителя прокричали пьяными голосами приветствие и тут же подняли тост, пожелав долгих лет жизни правителю Великого Лакедемона. Толстый грузин с напускной робостью принялся что-то лепетать, дал несколько указаний тощему служке и провел дорогого гостя во двор своего дома, примыкающего к пивной. Здесь в чаше на треножнике горел огонь, а на ветках были развешены светильники, на столе дымился шашлык и стоял бочонок с пивом, а рядом с ним — две толстые стеклянные кружки литровой емкости. Остро пахло горелой травяной смесью, отпугивающей комаров.
― Ну что ж, Гоги, угощай, — царь присел к столу. — Мясо с вином лучше сочетается, но отличное пиво в наше время дороже любого вина.
― Канешна, дарагой, сэйчас все будэт, — трактирщик спешно разлил пенящуюся жидкость.
― Тогда за плодотворное сотрудничество, — Роман отхлебнул густое пиво.
Оно имело сладковатый привкус и было совсем иным, нежели то, что продавалось до Великого Коллапса. К шашлыку гость не притронулся.
― За нэго, дарагой!
― Как идут дела на пивоварне? — Роман добродушно улыбался, но буквально прожигал взглядом собеседника.
― Вот, сорок литрав палучилась. Завтра разнэсем па балшим сэмьям.
«Большими семьями» Гоги называл дома старейшин и царей.
― Да? — правитель сделал глоток. — А на выходе, должно быть, еще пятьдесят или даже шестьдесят получится?
Гоги, перестав жевать мясо, подобострастно, почти по-собачьи посмотрел на царя:
― Ячмэнь плахой, качэства нэт, солода мэнше палучается. А што я магу? Пиво для балших людэй, а нэ для каго папало дэлаю. Толька главное и втарое сусло варю. Паэтаму его мэньше, чэм нада, палучаэтся.
Царь, конечно же, отлично знал: трактирщик врет и подворовывает. Гоги использует и третье, и последующее сусло, а также сбывает неучтенное пиво «налево».
― Ну я думаю, — Роман поставил кружку на стол, пристально глядя на сотрапезника, — из сорока литров может получиться шестьдесят или даже больше?
― Нэт! — в свинячьих глазках Гоги блеснула искорка лукавства. — Нэ из сарока можно сделать шэстьдэсят, а из тридцати только пятьдэсят палучится. А дэсять литрав нэ разбавлять. Пять литрав для дарагого царя Рамана и пять литрав для дарагого царя Антона.
― А что, для тебя он такой же дорогой, как я? — кружка правителя наполовину опустела, грузин долил свежую порцию.
Трактирщик знал: царю все известно о делах Гоги, но правитель покрывает воровство, хотя и собирает компромат, потому что это царю выгодно. К тому же сын Гоги у царя в заложниках.
― Ну што ты! — осклабился хозяин кабака. — Канэчно, э-э-э, ва многа раз ты для мэня дарожэ.
― О чем говорят посетители? — Роман невозмутимо задал новый вопрос.
― Гаварят, паход на Таганрог должэн быть. Гаварят, павэлитель Антон и Анатолий Алфераки вайны хатят. Гаварят, Глэб Словоблуд ужэ рэчь сачиняэт. Царский сын с атрядам еще вчэра вэрнуться должэн был. А их нэт. Значит, искать надо. А эсли даже сам придет, все равно паход делать.
― И с кем они собираются воевать? — Роман погладил бородку. — Таганрог ведь необитаем.
Вот оно как! Соправитель оборзел настолько, что даже не удосуживается поставить его в известность о своих боевых планах.
― Э-э-э, — Гоги широко улыбнулся, помахав мясистым пальцем, — вродэ там жывут мутанты. Только рага у них растут, и лапы лягушачьи, и вымя каровье, а в астальном — как люди.
― И откуда ты это взял?
― Вчэра, — трактирщик перегнулся через стол, перешел на шепот, — у мэня в кабаке Глэб Словоблуд с казначеем Стэпаном Тавром сидели. Савсем пьяные были. А сваих дэлах гаварили, о какой-та травэ, каторую им из Таганрога черэз старасту Бэглицы привозят.
― Кто привозит и что за трава? — вслед за собеседником правитель стал разговаривать тише.
― Нэ знаю, дарагой, — Гоги поморщился, замотал головой из стороны в сторону, прижав правую руку к груди. — Они на мэня касились, я плоха их мог слушать, и врэмени мала была, заказы другие были…
― Ты в последнее время стал плохо слышать, — перебил трактирщика царь. — А вот я к твоему Кацо все равно отношусь хорошо, и моя жена относится хорошо. По-моему, так нечестно.
― Падажди, как так нэчестна, да? — хозяин пивной в мгновение ока сделался испуганным и несчастным, впрочем, в свинячьих глазках все также поблескивало лукавство, — я правду гаварю. Мэня сильна падазрэвать могут, э-э-э. Я всо, что слышу, да, всо тэбе гаварю…
― О чем болтали царский сынок Артур и мой племянник? — вновь перебил трактирщика царь.
― Голий жэнщин в журнал смотрэль, царский сын все жаловался, э-э-э… дэнег у нэго нэт, на папу свой нехарашо жаловался… — от волнения у трактирщика все больше и больше проявлялся акцент, хотя сперва по-русски он разговаривал достаточно грамотно.
― И все?
― Всо, — Гоги дико вытаращил глаза, видимо, таким образом пытаясь изобразить искренность. — Мамой клянусь, э-э-э…
― Ладно, — Роман поднялся из-за стола, не дожидаясь окончаний клятв толстяка. — Спасибо, хозяин дорогой, за доброе пиво. Если какие проблемы с солодом, с котлами или еще с чем, пиши или служку присылай. Ты понял, о чем я.
Трактирщик кивнул. Проводив гостя до ворот, Гоги, помявшись, сказал:
― Раман Ильич, дарагой, панимаэшь… — грузин тяжело вздохнул. — Мэня Кацо атцом пэрэстал называть. Как-та эта плоха…
Правитель положил руки на плечи хозяина, пристально посмотрел на него равнодушно-брезгливым взглядом. Это был не тот Роман сын Ильи, которого люди знали днем. Нет, перед Гоги стоял другой царь: ночной хищник, получивший от жертвы необходимое и теперь спешащий к новой цели.
― Твой сын получит в наследство пивную концессию во всем Лакедемоне. Если, конечно, я буду жив. Так что моли богов, чтобы я пережил тебя. Твой сын — залог нашего плодотворного сотрудничества, и я не могу его отпустить. Таковы обстоятельства. Но ему ведь живется неплохо. Он хорошо питается. Его учат. Он очень смышлен. В свои одиннадцать лет он пишет грамотнее тебя. Жаль, что он из крестьянского сословия, а то кто знает, возможно, я сделал бы его наследником… Но ведь есть и другие очень хорошие должности для умного молодого человека. Так что будь патриотом и не раскисай.
― Но… — трактирщик был по-настоящему жалок, в глазах его погасло лукавство. — Он же мой сын, а я мала вижу…
― Но ведь видишь! — царь хлопнул себя по шее, убив комара, взглянул на ладонь, на которой осталось пятнышко крови. — А ты не думал, что тебя вообще уже могло не быть в живых? Помнишь, кто сделал тебя крестьянином и тем самым спас от смерти, потому что рабы с такой комплекцией вскорости пересекают Дамбу Теней. И что тогда было бы с твоим Кацо?