― Погодь! — крикнул Рамзес верзиле, а затем обратился к худощавому бандиту с волосатой бородавкой на скуле:
― Хрыщ, дай дубину!
Тот передал главарю бейсбольную биту.
― Ты, лохопедина, — крошечные глазки Рамзеса уставились на Леонида. — еще условия ставить будешь?! Ты все мне расскажешь про свое лекарство! Или смотри, что завтра будет с тобой! — главарь ударил женщину битой по бедру, отчего та взвыла, дернув руками. — Смотри, и не дай бог хоть раз отвернешься, я тебе, сука рваная, ноги перешибу, веришь, нет? — и снова несчастная жертва получила удар в бедро.
― Шкуру портишь, Рамзес, — недовольно протянул Мясник.
― Ладно, начинай, давай, — скомандовал главарь.
Никогда, до конца своей жизни Дрожжин не смог бы забыть то, что увидел. Леонид не пытался отвернуться, зажмуриться или закрыть лицо руками, но не потому, что так велел какой-то отморозок. Он смотрел на весь этот ужас, с мертвым спокойствием впуская древнее зло. Он открыл себя для тьмы, которая ворвалась в его душу ураганным потоком ледяного ветра. Но огонь не желал гаснуть, и в груди рождалось неистовое торнадо. Адский смерч полировал сердце, сметая все условности, в плену которых до сих пор находился бывший педагог.
В висках Дрожжина неистово колотили молоточки, а в голове застряли два слова: «осознанная необходимость». Именно осознанной необходимостью было созерцать эту жуть.
Мясник подошел к орущей от боли женщине, отвел ее голову к спине и полоснул ножом по горлу, кто-то из каннибалов ловко подставил ведро. Когда из жертвы вытекла кровь, Мясник отделил от трупа голову и встряхнул, схватив за жидкие седые волосы.
― Данила, свари для быдла бульон, — сказал Рамзес, зачерпывая кружкой из ведра и с жадностью прихлебывая.
Ведро, наполненное кровью, унесли, а висящее тело приспустили. Сделав надрезы в нужных местах, Мясник с отработанной привычной легкостью содрал с убитой кожу. Потом началась разделка человеческой туши…
Турник давно опустел, а Леонид, сидя на ступеньке, все еще смотрел в ту сторону. Он не чувствовал страха, ненависти или омерзения, но в душе не было пустоты. Дрожжин вдруг со всей ясностью понял, что Рамзес и все, все, все его прихвостни до единого, должны быть ликвидированы. Просто, без всяких эмоций, как паразиты на теле. Людоеды — остатки тех выродков, кто уничтожил цивилизацию, и потому не имеют права жить под одним небом с ним, Кисловым и маленьким Сашей. А те, кто сейчас служит скотом для банды, скотом и останется, но они должны превратиться из животных для убоя, в рабочих лошадок, чьим потом и кровью, на чьих смертях будет построен новый мир, лучший, нежели старый, доядерный. И никто из этих тварей до конца своей жизни не посмеет поднять головы, ибо все они покрыты несмываемым позором.
Он поднял лицо к небу и с силой прошептал:
― Если ТЫ хочешь, чтобы я в ТЕБЯ поверил, сделай так, чтобы это случилось!
Молитву Леонида прервал тревожный гул — со стороны главного здания городской больницы двигалась небольшая группка местных жителей. Парень невольно вздрогнул: неужели сегодня еще кого-то собираются разделывать? Однако он увидел странную картину. Впереди толпы шли два человека, облаченные в защитные комбинезоны и противогазы. Из кирпичной двухэтажки навстречу людям высыпали бандиты.
― Вы кто? — обратился главарь к пришельцам в ОЗК.
― Я скрипач, — сказал чужак, снимая противогаз. — Меня зовут Ян.
У музыканта были черные как смоль волосы и такие же непроглядно черные глаза. Наверное, его можно было назвать по-своему красивым, он обладал почти идеально римским носом, а губы кривились в жесткой улыбке.
― Могу сыграть, — скрипач достал из-за спины футляр.
― Сегодня день лохопедов, что ли? — произнес Рамзес, вперившись во второго человека в ОЗК. — А это кто?
― Это Инесса, моя жена, — сказал Ян, помогая женщине выпутать волосы из резиновых ремешков.
― У-у-у, — протянул главарь, коснувшись коротких пепельных волос супруги скрипача, которая хоть и не отдернула голову от грязной руки каннибала, все же бросила такой уничижительный взгляд в его сторону, что Рамзес невольно отступил на шаг.
― Огонь-баба! — хохотнул он. — Люблю горячих!
Людоеды, весело переглядываясь, заржали.
― Девонька, — глумливо ухмыльнулся Рамзес и зачмокал. — У тебя красивый ротик. А ты знаешь, мне нравиться получать кое-что от девонек с красивыми ротиками.
Инесса побледнела, в глазах появились ярость и ужас, но ответить главарю она ничего не успела, поскольку ее опередил муж.
― Не советую, — то ли брезгливо, то ли насмешливо, но без тени страха проговорил Ян. — У нее зубы как у бобра.
От такого ответа опешила не только Инесса, но и предводитель каннибалов. Он так и застыл с открытым ртом, его свинячьи глазки расширились, и теперь отдаленно стали походить на человеческие, а потом он загоготал во всю глотку. Его примеру последовали остальные бандиты.
― А, пацанчик, жжет, красава! — проверещал сквозь истеричный смех худосочный антропофаг, которого Рамзес называл Хрыщом.
― Пацанчик… — повторил скрипач, — интересное слово, оставлю себе на память.
― Данила! — гаркнул наконец успокоившийся главарь.
― Да, хозяин! — из толпы, угодливо пригибаясь к земле, выскочил мужичонка, которого Дрожжин уже окрестил «полицаем».
― Определи девоньку в хороший кабинет, завтра приду. Сегодня че-то ни хрена не хочется. От старой костлявой суки пучит че-то.
― Конечно, хозяин…
― И глаз с нее не спускай! Не дай бог какая паскуда тронет ее, тебе тогда, суке рваной, яйца оторву и зажарю! Понял меня, Данила?
― Да, хозяин, — закланялся мужичонка, — все будет, как велите, хозяин…
― Ну и пшел нах! Хуль трясешься? А ты, — обратился Рамзее к скрипачу, пшел с нами. Сбацаешь нам че-нить на своей балалайке, повеселимся хоть.
― Я тебя ненавижу, — сказала своему мужу Инесса, уводимая Данилой.
― Зато я тебя люблю, — ответил Ян, подмигивая жене.
Толпа давно разошлась. Быстро стемнело. Леонид, обняв железные прутья клетки, вглядывался в густеющий мрак. Из открытого окна доносились пьяные крики людоедов, разбавляемые звуками беспокойной скрипки. Иногда музыка увлекала даже зачерствевшие души каннибалов, неугомонные глотки затыкались и только умиротворяющее адажио, безумное престо или разудалое аллегро разливались в холодном воздухе постядерной ночи. Порой мелодия заполняла собою все окружающее пространство, и парню мерещились давно ушедшие картины детства, из того времени, когда ты еще не изгнан из рая ребяческих иллюзий, когда родители мнятся всесильными и всезнающими богами, когда не познаны запретные плоды и еще не ведаешь ни добра, ни зла, а чувствуешь лишь безбрежный поток материнской любви и ласки.
Что-то вынудило Леонида очнуться. Он огляделся, не понимая, из-за чего прервалось чарующее погружение в воспоминания об утраченном эдеме. И лишь спустя несколько мгновений осознал, что в доме, где пьянствовали бандиты, воцарилась могильная тишина.
Вдруг Дрожжин заметил движение возле турника. Он не испугался, но от неожиданности отпрянул от прутьев.
― Не дергайся, — услышал он шепот, — это я, Валера.
Мгновение, и вот Кислов уже стоял возле клетки. Только сейчас Леонид почувствовал, в каком напряжении провел весь этот невероятно длинный день. Ноги, чуть не подогнувшись, стали ватными и он должен был схватиться руками за прутья, чтобы не упасть.
― Вот ублюдки! — выругался Кислов. — Все-таки не взяли тебя в дом. Мрази! Но хоть не убили, и то ладно. Ничего, сейчас я железину перепилю.
Отставной капитан достал из мешка лобзик, шустро разделался с дужкой замка, открыл клетку и выпустил Леонида на свободу.
― Что ж, держись за меня, сейчас пойдем отоспимся и будем новый план придумывать.
Дрожжин со своим спасителем уже почти миновали крыльцо бандитского логова, как внезапно в кирпичном здании послышался звук отодвигаемой щеколды, и дверь отворилась. Кислов напрягся, и в руке возник пистолет. В освещенном прямоугольнике показался пошатывающийся человек со скрипкой в правой руке и связкой ключей в левой. Увидев, что в него целятся, он поспешно поднял руку с ключами, показывая свои мирные намерения.
― Ты еще кто такой? — прошипел Валера.
Человек лишь покачал головой, что-то промычал, кинул ключи к ногам Дрожжина, согнулся и его стало рвать. Опустошив желудок, скрипач выпрямился и вымученно произнес:
― Как они могут пить такую мерзкую бодягу?
― Так кто ты такой? — повторил вопрос Кислов.
― Меня зовут Ян Заквасский, — сказал музыкант. — Не слышали о таком никогда?
― Что-то припоминаю, — недобро нахмурился отставной военный. — Ты, по-моему, из этих… В ролике еще снялся: «Почему я голосую за президента». Ну, ты, этот как его…
― Говно нации, — уточнил скрипач.
― Точно, — согласился Кислов после секундного раздумья. — Но хотя бы самокритично. Кстати, здорово играешь, мне за четыре квартала слышно было, и Саша моментально уснул. И этих мразей всех усыпил, просто шаман какой-то.
― Польщен, — без всякого выражения произнес Заквасский. — Должен признать, что сегодня вечером меня посетило вдохновение. И я узнал одну очень интересную вещь: никакая муза не сравнится по эффективности воздействия со смертью. Если бы понять это раньше! Я бы попробовал воссоздать угрозу для жизни перед каждым концертом…
― Угрозу? А ты людей убивать во сне не брезгуешь? — спросил Валера, доставая из-за пояса два заостренных штыря.
― Людей брезгую, — сказал Ян, — а людоедов нет.
― Ну тогда пошли. А ты, Лёня останься, думаю, помочь не сможешь, ведь на ногах не стоишь.
― Оставьте мне на утро Рамзеса, — могильным голосом проговорил Дрожжин, — убейте остальных, но главаря оставьте. Я буду судить этого гада, а потом расстреляю перед толпой.
― Ну, кажется, на завтрак их ожидает постядерный «Нюрнбергский процесс», — усмехнулся Заквасский, заходя в здание вслед за Кисловым.
Через некоторое время из двадцати бандитов в живых остался только главарь.