– На многое. Победа или проигрыш в войне с еретиками – всего лишь набор событий, которые можно выгодно подать. Но отравленная вода и перемещающиеся здания… объяснить это будет сложно. Люди испугаются, ересь возрастет, начнется паника. Так что пастырь хочет прояснить хоть что-то.
– Я не могу отдать ему инициативу.
– Опыт пастыря Симона полезен, мой король, – уклончиво ответила инквизитор. – Переговоры в том или ином виде кажутся неизбежными.
– Значит, вести их должен я.
– Вы пугаете меня, мой король. Но позволить изолировать себя от принятия важных решений – действительно не лучшая стратегия.
– В последнее время я всех пугаю, – усмехнулся Терновник. – Говоря о страхе… я предпочел бы, чтобы вы перестали стискивать оружие, словно хотите отрубить мне голову. Считаете, это я убил лорда-инквизитора с помощью демонов?
– Мне больше нравится ваша версия произошедшего, хотя я знаю, что она далека от правды, – ответила Епифания. – Простите, это было неуважительно.
Ее черные волосы были убраны в пучок, оставляя открытой шею. Несколько прядей выпало из скрученного жгута волос – так привлекательно небрежно, что это казалось продуманным. Черное с фиолетовым, никаких поблажек. Дева-инквизитор всегда была безупречной.
Терновник не вполне осознавал, почему ему так хочется ее разоружить, но Епифания все поняла. Меч – единственное, что давало ей преимущество, и король хотел его отобрать.
– Почему вы никому не открываете правду? – спросил король. – Разве не в этом цель инквизиции?
– Правда не всегда служит благу. – Епифания не выглядела смущенной или огорченной его обвинением. – Часто она вызывает ужас. Я вижу, когда люди мне лгут, но бегать и указывать всем на каждую ложь? Смехотворно. Иногда ложь – часть стратегии для обмана врага. Важны мотивы поступков, а не мимолетный срез. Ложь может помогать, защищая неокрепший ум или сдерживая тех, кто слишком глуп, чтобы ее понимать. Я открываю ложь там, где это полагается, – в суде.
– Это объясняет, почему инквизиция не разрушила Лурд, – усмехнулся король. – Отдайте мне меч.
– Пастырь Симон готов пойти на многое, чтобы получить больше сведений о Черном городе. – Епифания продолжила говорить, надеясь, что король отвлечется и забудет о своей просьбе. – Даже на временный мир. Мне это кажется слабостью, нужно раздавить еретиков. Пастыря также пугает ваше возросшее влияние. Бог-отец улыбается вам. Но вряд ли молодому святому позволят обыграть старших.
– Бог-отец!.. – Терновник оперся на дверь спиной, закинул голову и засмеялся. – Мне не дает покоя одна вещь. Если все вокруг лгут, почему мы считаем правдивость нормальной, а свое поведение – греховным? Я думаю, потому, что удобно иметь под рукой повод объявить грешником кого угодно, чтобы расправиться с ним. Отдайте мне меч, Епифания.
Смех его был оскорбительным, обиженным, усталым. Не так должны произносить имя Бога, но Епифания смолчала, не переставая инстинктивно сжимать рукоять. Терновник замолчал и подошел к ней гораздо ближе, чем предусматривал этикет.
– Я отдам за вас жизнь. Но мой меч останется при мне. – Она смело встретила взгляд короля.
Он накрыл ее ладонь своей, испытывая, как далеко может зайти, и медленно разогнул один из пальцев на рукояти.
– Вы действительно не похожи на остальных женщин, да, Епифания? – Вторая его рука оказалась на ее талии.
Епифания вздрогнула, спина под мужскими пальцами напряглась. Король следил за девой-инквизитором, пока та решала, что ей делать, – оттолкнуть его, проткнуть мечом или подчиниться. Карта ее лица приковала к себе Терновника, словно самое увлекательное зрелище на свете. Епифания привыкла к интригам, ей было не впервой манипулировать чужими желаниями, чтобы спастись. Но как обмануть человека, который знает твои чувства? От происходящего веяло грехом. Она теряла самообладание, ненавидела Терновника, делавшего с ней это.
– Мы оба обещали хранить целомудрие, мой король, – жестко произнесла воительница.
– И это прекрасное обещание, – улыбнулся Терновник. – Но мне не нужно ваше целомудрие. Мне нужен ваш меч.
С каждой секундой ловушка становилась все глубже, страшнее. Тело Епифании натянулось, рука дрожала. Но хотя Терновник прекрасно понимал, что эта женщина может убить его, ему было решительно плевать.
– Отдай… мне… меч… – прошептал он, ощущая, как странные силы рвутся с цепи, толкают Епифанию туда, куда он хочет.
Сталь звякнула, упав на пол.
– Вот и прекрасно, – усмехнулся Терновник, отступив к столу. – Вы больше мне не нужны, Епифания. Я вскоре приду на встречу пастырей, можете им это передать.
Дева-инквизитор стояла и смотрела на упавший клинок, не понимая, что делать дальше. Король разоружил ее, подчинил, пытаясь получить приз, а теперь просто отступал, показывая, что она ничего не значит. Еще никогда Епифания не ощущала себя такой побежденной, и Терновника пронзил неожиданный стыд.
– Уходите… – Ему стало трудно дышать. – Мне так жаль…
Он только что растоптал восхищение единственного сообщника, оставив вместо незаслуженного уважения испуг и изломы. Человеческое страдание, такое всеобъемлющее и глубокое, затопило его, всколыхнув в душе волну сочувствия. Поруганные желания, раненая гордость Епифании – все это кипело в нем, и королю хотелось обнять черноволосую красавицу, гладить ее волосы и обещать счастье. Но он слишком далеко зашел. Гнев смешивался с милосердием, сожаление – с желанием сломать, и его колотило от противоречивых стремлений.
Епифания подобрала клинок и вышла прочь, не сказав ни слова. Дверь за ней захлопнулась. Едва ли она замечала, мимо чего проходила. Походка гордой девы-инквизитора потеряла грацию, она медленно и тяжело переставляла ноги. Обстановка «Господа воинств» ушла в тень, а на переднем плане замерло воспоминание о том, как она выронила меч. Как она сдалась.
Воительница чувствовала себя так, словно ее обесчестили. Ей не стать рыцарем короля. Она собиралась подталкивать молодого святого, пользоваться его силой, двигаться к славе битв, но вместо этого оказалась ненужной игрушкой. Ей нравились юношеская порывистость и вера Терновника, он может стать лучшим королем Лурда. Но, став им, Тристан Четвертый лишь посмеется над ней. Устранение Силье – глупая отсрочка. Любой последующий лорд-инквизитор сделает то же самое, отправив Епифанию домой после срока службы, и король вряд ли ее поддержит. Она вспомнила Дрейка, стрелявшего в Терновника перед целой армией. Кажется, тот обрел гордость среди еретиков, окончательно превратившись в отступника. В игре с судьбой никогда не знаешь, какие ставки верны.
– Он уходит под воду, – говорил неизвестный боец, глядя за борт «Господа воинств». – Как будто ползет куда-то. Какая-то чертовщина!
– Словно болезнь земли. Страшные черные наросты, – вторил ему другой.
Епифания поняла, что волочит меч по палубе, привлекая внимание. Она с трудом приходила в себя, как будто просыпалась после кошмара. Окружающее воспринималось словно сквозь пелену долгой бессонницы, реакции замедлились. Если Терновник начнет захватывать волю членов Совета, как проделал это с ней, что случится с Лурдом? Воительница с усилием вложила меч в ножны, но ощущала его оскверненным, чужим. Ей было неприятно касаться оружия и столь же неприятно о нем думать. Распустив волосы, женщина закрыла лицо руками, надавила на переносицу, чтобы сосредоточиться. Почему-то она не могла выкинуть из головы лицо Дрейка, когда тот наставил пистолет на Терновника.
Епифания, Неро и Дрейк. В аббатстве инквизиции их ничто не могло разлучить, пока в школу не пришел доктор Робер Кре. Блестяще образованный, холеный и высокомерный учитель богословия, которого сразу начали бояться все будущие дознаватели. Он казался проникновенным, беседы с ним увлекали, но те студенты, которые позволяли себе излишнюю откровенность, быстро исчезали из аббатства. Выживали только те, кто понимал, как приспосабливаться, и Епифании в этом не было равных. Проницательность Робера Кре и его интеллект сделали из него охотника, выявляющего слабые места студентов. Постепенно слава Робера Кре научила оставшихся избегать опасного внимания, но только не Дрейка.
Правда для него была важнее образа Бога-отца, важнее опасений за собственное положение или жизнь, важнее женщины. Там, где надо было смолчать, Дрейк вставал и спрашивал учителя. Там, где нужно было согласиться, Дрейк пытался разобраться. Он стремился знать о Боге-отце все, а нужно было знать только то, что разрешала церковь, какими бы противоречивыми ни становились эти знания.
У заслуженного инквизитора из знатного рода имелись все средства, чтобы подчинить дерзкую деревенщину, это было лишь вопросом времени. И Дрейк понял, что противостоит не Роберу Кре, а церкви, и его сил не хватит. Он сделал то, чего никто от него не ожидал: сбежал, предал церковь и сохранил жизнь и рассудок. Теперь он среди черных башен, в лагере ведьмы, среди чужаков, способных поджигать корабли на расстоянии. Жалкая судьба отверженного, и все же в ней было что-то величественное. Что бы он сказал, увидев, как Епифания уронила меч? Рассмеялся бы? Пожалел ее? Кажется, никто никогда ее не жалел.
– Я должна рассказать… – прошептала Епифания, думая о пастырях, которые могут стать следующей жертвой Терновника.
Но разве пастырь Симон так глуп, чтобы не видеть, что король одержим? Разве об этом не подозревают инквизиторы? Разве ее признание добавит что-то, кроме усмешек? Все знают об этом, и всем наплевать, пока это приносит победы. Дева-инквизитор потрясла головой, пытаясь прийти в себя.
– С вами все в порядке, леди? – поинтересовался проходящий мимо воин.
Волна темных волос окутала голову с острым подбородком и чувственным ртом, приковывающим взгляд. Татуировка-крест отчетливо выделялась на фоне бледной шеи. Епифания натянула на руки перчатки, чтобы не прикасаться к рукояти меча голой рукой. Темная кожа перевязи затвердела от холодного ветра. Красота девы-инквизитора выглядела слишком яркой для мира Лурда.