– Она ушла, – произнес Эдгар с такой болью, что Марина на мгновение забыла о своей собственной. – Ушла такой молодой и такой прекрасной. С этого мгновения свет, который отгонял от меня чудищ, порождаемых мраком моего рассудка, погас. – Он горестно покачал головой и продекламировал:
– Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре
стерлась память – навсегда!..
И сказал мне Ворон:
«Никогда»[3].
– Я знаю это стихотворение! – Марина почувствовала, как приподнимаются тонкие волоски на шее, как от холодного ветра. – Это же…
– Оно мое, – кивнул Эдгар.
– Э. А. По, – прошептала Марина и мысленно устыдилась: конечно, она знала его стихи, она знала о нем, она должна была помнить его имя. Просто слишком уж странно было здесь его встретить – и до сих пор части пазла не складывались в единую картину. И сразу вслед за этой мыслью пришла другая. Если он и вправду мертв и вправду здесь – где же тогда она сама и что с ней случилось? И – если он и вправду он – почему говорит с ней на русском языке и читает собственные стихи в переводе? Собственно, может ли она знать наверняка, на каком языке говорит сама, и может ли вообще человек быть в этом абсолютно уверен?
– Да… Вы слышали обо мне прежде?
Она заметила на его лице слабый проблеск интереса, похожий на оживление. Впервые за все время знакомства.
– Конечно, – торопливо ответила она, – ваши стихи… И ваше имя… Их все знают. Ну, многие. Они… Вы… Стали очень знамениты после того, как… – Она замолчала.
– Сколь переменчива слава, – отозвался Эдгар, рассеянно перебирая пляжную гальку, но Марина заметила проблеск улыбки на его лице и поняла: ему приятно было это услышать.
– Так вы думаете, что ваша жена… Тоже может быть здесь? – спросила Марина, мысленно достаточно легко смиряясь с тем, что разговаривает с давно умершим писателем. В конце концов, это было куда менее странно, чем все остальное.
– О да, надеюсь, что так оно и есть. – Эдгар вытянул тонкий прутик из-под камней и щелчком отправил в костер. Поблизости не было видно никаких деревьев, но каждый раз, когда им нужно было развести костер, на берегу непременно находились ветки или абсолютно сухие водоросли, как будто намеренно спрятанные кем-то в камнях. – Коль скоро это – посмертное бытие, то чем именно оно может быть?
– Чем? – тупо повторила Марина.
– Я полагаю, что это Чистилище. – В темных глазах Эдгара плясали отблески огня, и почему-то на мгновение Марине стало не по себе. – Это не похоже ни на Ад, ни на Рай. Вирджиния, конечно, должна была бы сразу отправиться на Небеса, в этом нет никаких сомнений… Но тем не менее… Почему я здесь, если не ради нее? Если это – место незавершенных дел, то она – мое главное незавершенное дело. Быть может, она ждет меня, или я жду ее – это мне неведомо. Может быть, – он понизил голос, и Марине пришлось наклониться ближе к огню, чтобы расслышать, – нет на свете ни Чистилища, ни Ада, ни Рая. Есть только здесь. Пусть так… Чем бы ни был этот посмертный мир, если в нем есть справедливость для любящих сердец… Я должен встретиться с ней. Я чувствую. Я снова увижу Вирджинию.
– Я надеюсь, что так оно и будет. – Марина подложила под голову сумку, завернулась в плащ. Она запретила себе думать о его словах. Не имело никакого значения, что это за место и каким законам оно подчиняется. Главное – найти Аню. Так же как Эдгар был уверен в том, что найдет жену, сейчас Марина твердо знала, что найдет дочь и сумеет увести отсюда.
Засыпая, Марина смотрела на Эдгара. Он, как будто забыв о ее присутствии, неотрывно смотрел на море, в темную даль, и ветер развевал его черные волнистые волосы.
На следующий день Эдгар вдруг остановился после пары часов пути через безлюдный берег. Это место ничем не отличалось от тех, что они видели прежде. Ни приметного камня, ни причала или буйка, но Марина тут же почувствовала, что они пришли ровно туда, куда надо. С самого начала их пути вдоль моря она быстро отказалась от всяких попыток наметить ориентиры или понять, сколько уже они прошли. Одинаковые фрагменты берега повторялись, как будто их склеили друг с другом небрежной рукой, не слишком заботясь о разнообразии ландшафта.
– Что нам теперь делать?
Эдгар пожал плечами:
– Не знаю. Я не пересекал Темное море прежде. Наверное, ждать.
Ждать долго им не пришлось – не успели они усесться на песок и погрузиться в привычное молчание или новую беседу, как на поверхности воды недалеко от берега запузырилась крупная рябь. На мгновение Марина понадеялась, что из воды вновь появятся Морские матери, но вместо этого на поверхность легко, как полая пластиковая бутылка, выпрыгнула маленькая серая лодка.
Лодка напоминала скорлупу от грецкого ореха, и на ней не было ни парусов, ни весел. То ли на носу, то ли на корме – из-за абсолютной симметричности скорлупки было не разобрать – сидел некто маленький и серый, кого Марине так и не удалось толком рассмотреть. Она заметила только, что некто серый рябил и переливался, как будто был отражением самого себя на водной глади.
Он молча кивнул им, будто старым знакомым, и Эдгар По кивнул ему в ответ.
– Садитесь, – прошептал некто. Марина не удивилась: было бы странно, если бы он силился перекрикивать шелест волн или даже просто говорил в полный голос.
Он шептал, но почему-то она отлично слышала каждое слово, как будто они стояли рядом.
Эдгар подал Марине руку, и, держась друг за друга, шатаясь под ударами волн, как пьяные, они пошли к лодке по колено в воде. Море было холодным, и Марина почувствовала, что покрывается неотрицаемо реальной гусиной кожей.
Вода дошла до талии, и она судорожно вдохнула, прежде чем погрузиться по грудь.
– Я заберусь первым и подам вам руку, – сказал Эдгар, и Марина кивнула. Кем бы ни был некто серый, он был слишком мал, чтобы помочь. Впрочем, вряд ли он стал бы помогать, даже если бы мог. Марина в очередной раз попыталась поймать его взгляд, но не сумела даже разглядеть лица.
Пока Эдгар, подтягиваясь на руках, с трудом забирался в лодку, пока неуклюже затаскивал туда ее саму, она совсем продрогла.
Лодка оказалась гораздо вместительнее и глубже, чем казалась со стороны. Внутри она была совершенно сухой. Доски дна и лавок были теплыми, как будто нагретыми солнцем. Марина заметила веревки и рыболовецкие снасти под одной из лавок, и почему-то ей стало спокойно, как будто не ей предстояло пересечь бушующее море на крохотной лодке в компании кого-то крохотного, кого она так и не сумела разглядеть, и давно умершего писателя.
– Нам долго плыть? – спросила она, но некто серый только покачал головой и отвернулся.
– Держитесь за борта, – тихо прошелестел он. – Сейчас.
Она едва успела вцепиться обеими руками в серый борт, колющий ладони старой облупившейся краской, когда лодка вдруг качнулась – вправо, влево. Она успела заметить, как до белизны сжались кулаки Эдгара, как вдруг на глазах разросся маленький, неприметный перевозчик – мелькнули огненными искрами глаза из-под капюшона, когда лодка ухнула в воду.
С дикой скоростью они летели, падали вниз, и прошло много времени, прежде чем Марина овладела собой достаточно, чтобы наконец испугаться.
Они, определенно, были под водой. Над их головами с хлопком сомкнулась темная волна, и Марина видела вихрь пузырьков у собственных распятых в немом крике губ и такой же – у лица Эдгара. Перевозчик в сером оставался невозмутим – и она не видела ни пузырьков, ни его лица. Казалось, огненные глаза и большой рост привиделись ей – все случилось слишком быстро, чтобы знать хоть что-то наверняка.
Лодка падала сквозь густую толщу воды, но Марина все еще жила и дышала и даже не ощущала прикосновения воды к коже. Она попыталась заговорить с Эдгаром, но звук умер, растворился в воде, едва слетев с губ.
Сначала за бортом не было видно ничего, кроме чернильно-синего тумана, но чем глубже они погружались, тем яснее Марина различала контуры и очертания вокруг. Темно-блестящие подводные скалы, дрожащая поверхность кораллового рифа, шевелящая скользкими языками морских цветов, стайки золотистых и алых рыб. Рыбы стремительно проплывали перед Маринином лицом, словно резко распахивая занавес, – слева направо, справа налево.
Ниже, ниже, навстречу разверзнутым в вечном крике пастям подводных пещер, в которых мелькали разноцветные сполохи, похожие на отблески фонарей на ночной набережной. Еще ниже – вдоль бетонной стены, покрытой лохматой лиловой плесенью, из которой тут и там выглядывали прыткие, смертоносные мурены.
Еще ниже – Марина различила потемневшие от воды полки, росшие прямо из затопленных бетонных плит, на которых лежали грудой черепки глиняной посуды, часовые шестеренки, опустевшие банки с размытыми бледными изображениями ягодами и фруктами на мягко отошедших наклейках. Ниже – темной тенью за бортом промелькнула акула, огромная, как в книжке про Кон-Тики, которую Аня читала в детстве. Ниже – фонтанный каскад пузырьков ударил в лодку, и некоторое время Марина не видела ничего.
Что-то с силой ударило в дно лодки, и Маринин желудок ухнул вниз. Она успела разглядеть стеклянные купола и высокие готические шпили строений, мерцающие рыжим светом огни в окнах, гибкие тени существ, похожих на человеческие, мелькающие там и тут, а потом лодка, пошатнувшись, начала набирать высоту. Марина перегнулась через борт, пытаясь разглядеть неведомых существ, их подводный город – еще один взгляд, похожий на жадный глоток, – но не разглядела ничего, кроме клубящегося внизу пузырькового тумана.
Перевозчик плавно повел веслом, и лодка тоже замедлила ход. Теперь они не неслись, а парили в толще воды, и на этот раз Марина ощутила прохладное давление воды на лице. Уши заложило, голова болела, но она не решилась коснуться лица, оторвав руки от бортов. Покосившись на собственные красные пальцы, Марина подумала, что, должно быть, не сумела бы разжать руки, даже если бы захотела.