1. Структуры, структура и СТРУКТУРАЛИЗМ
При исследовании коммуникативных моделей не обойтись без использования структурных решеток для определения как формы сообщений, так и системной природы кодов, при этом синхронное рассмотрение, полезное с точки зрения приведения некоего кода к форме и соотнесения его с другими, противопоставленными ему или дополнительными кодами, вовсе не исключает последующего диахронического анализа, позволяющего составить представление об эволюции кодов под влиянием сообщений и различных их прочтений в ходе исторического процесса.
Нужда в этих структурных решетках возникает тогда, когда появляется потребность описания различных явлений при помощи одного и того же инструментария, иначе говоря, выявления гомологичных структур в сообщениях, кодах, культурных контекстах, в которых они функционируют, – одним словом, в механизмах риторики и идеологий. Задачи структурного метода как раз и сводятся к тому, чтобы выявить гомогенные структуры на разных культурных уровнях. И это задачи чисто оперативного порядка, имеющие целью генерализовать дискурс. Но рамки этой проблемы должны быть изначально выверены, потому что зачастую термин структура употребляется как придется и в самых несхожих философских и научных концепциях.
Неумеренное использование структуралистской терминологии в последние годы уже побудило многих объявить сам термин не более чем данью моде и постараться очистить его от преходящих коннотаций[200]. Но даже и те, кто старается использовать этот термин предельно корректно, часто ограничиваются допущением существования некой «ничейной земли», широкого поля, в котором применение термина представляется оправданным.
I. Понятие «структуры» в истории мысли
I. 1. Речь идет о термине, который определяет одновременно целое, части этого целого и отношения частей между собой[201]; об «автономной целостности внутренних зависимостей»[202], о некоем целом, образованном слитыми воедино частями, причем все они зависят друг от друга и каждая из них может быть тем, что она есть, только во взаимосвязи со всеми остальными…[203]
Заметим, однако, что если структуру понимать как некую систему внутренних органичных связей ой tout se tient (где все «держит» друг друга), то в таком случае придется признать, что структуралистский подход характерен для всей истории философии, начиная по крайней мере с аристотелевского понятия субстанции (а в «Поэтике» со сравнения драмы с «большим зверем»), он характерен также для различных биоорганизмических теорий формы и для разных средневековых теорий, вплоть до организмических философий девятнадцатого века (достаточно вспомнить Колриджа, чьи взгляды предопределили многие положения современной англосаксонской эстетики, а также гётевскую морфологию…). Известно, что современную философию населяют всевозможные «формы», от «жизненных форм» (Lebensformen) Шпрангера до «пра-форм» (Urformen) Крика, от «основных форм» (Grundformen) Дильтея до «сущностных форм» (Wesenformen) Гуссерля и «форм чувствования» (Gefuhlsformen) Шелера, каждая из которых предстает как некое структурное упорядочение исторической, онтологической или психологической реальности[204]. И далее укажем на то, что современная эстетика насыщена структуралистскими мотивами от символических форм в духе Кассирера и Лангер до стратегий новой критики, от форм Фосийона до теории формосозидания Парейсона; таковы же структуралистские установки реляционизма Пачи, находящегося под влиянием Уайтхеда; то же можно сказать о формальном характере «систем систем» (любопытна аналогия с линией русские формалисты – Пражский лингвистический кружок – Уэллек) Шарля Лало, который в своих социально-эстетических исследованиях исходил из положений «структурной» эстетики…[205]
И наконец, с самого начала о структуре говорила психология форм, оказывая очевидное влияние на многие направления современного структурализма, и в духе той же психологии форм вырабатывал свои достаточно глубокие структурные дефиниции Мерло-Понти[206].
Но ведь такое выуживание структуралистов, которые «не ведают, что они структуралисты», или «структуралистов, предшественников структурализма», или «единственных доподлинных структуралистов» может продолжаться, ко всеобщему удовольствию, до бесконечности. Как же можно отказать в структурном подходе Марксу и многим марксистам?[207] И разве не тот же структурализм определяет общее направление современных исследований в области психопатологии, работ Минковского, Штрауса и Гебзаттеля, трудов Гольдштейна, анализа наличного бытия у Бинсвангера[208] и самого фрейдизма, понятого Лаканом как раз в структуралистском ключе?[209] i.2. В заключение можно было бы сказать, что идея структуры пронизала многовековую философскую мысль не только как идея всеобщности, связанная с представлениями о цельности мира, космоса, движимого формой форм, но и в приложении к частным «целым», к ней прибегают, дабы располагать критериями упорядочения в ситуации, когда кризис метафизики не позволяет высказываться о всеобщем целом как о Порядке. В современном мышлении этот подход одержал верх, при этом внимание сместилось на упорядочение обособленных явлений, рассматриваемых в синхронном плане, отодвигая на второй план вопросы причинности, исторического развития, генезиса; все это свидетельствует о весьма неопределенной озабоченности проблемами формы, структуры, органичной целостности, а не о «структурализме» как монолитном направлении мысли.
Итак, для того чтобы быть структуралистом, явно мало рассуждать о структурах, признавать их и использовать структуралистскую методологию. Поэтому, быть может, стоило бы оставить наименование «структурализм» за гипотетическим ортодоксальным структурализмом, который в какой-то мере совпадает с линией Де Соссюр – Москва – Прага – Копенгаген – Леви-Стросс – Лакан – советские и французские семиотики, посмотреть, что отличает точное использование термина «структура», и после этого считать вопрос исчерпанным. Но как только мы произведем такую терминологическую редукцию, обособляя магистральное направление и рассматривая все боковые ответвления только в непосредственной связи с ним, как только мы установим, в каких случаях надлежит пользоваться термином «структура», мы сразу столкнемся с таким разнообразием философских позиций, обуславливающих это употребление, что придется констатировать, что внутри магистрального направления ортодоксального структурализма (того, что мы приняли за таковой, чтобы упростить проблему) действуют разнонаправленные силы, превращающие магистраль в перекресток, а структурализм – в отправной пункт, откуда можно проследовать куда угодно[210]. И стало быть, надо согласиться с тем, что существуют: а) «общий» структурализм (результат ошибочного именования или само-именования); б) «методический» структурализм, чьи особенности нам еще надлежит уточнить; в) «онтологический» структурализм, спорную проблематику которого мы обсудим.
II. Уроки Аристотеля: теория структуры как конкретной формы и как формальной модели
II. 1. Примем в качестве основы, – и это устроит всех, – что структура – это некое целое, его части и их взаимоотношения между собой; что это система, в которой все взаимосвязано, взаимоувязанное целое вкупе с системой увязок, но вот тут-то, собственно говоря, и встает вопрос: а что такое структура – структурированный объект или система отношений, структурирующих объект, но могущая рассматриваться обособленно?[211]
Выше мы уже говорили об Аристотеле как об отце структуралистского мышления. Ведь именно у Аристотеля мы находим три понятия, с помощью которых характеризуется форма, некая органическая упорядоченность: морфе (morfé), эйдос (eidos) и усия (ousia). Морфе (μορφή) определяется в «Физике», это схема, внешняя физическая форма объекта, та самая, которую схоласты называли terminatio, это τὸ σχήμα τἤς ἱδέας.
Эйдос (είδος) – это идея. Она не «вне» вещей как у Платона, для которого она бóльшая реальность, чем конкретная вещь; это λόγος ἄνευ ὕλης, и, следовательно, она вместе с материей образует синолон, субстанцию, и, стало быть, усию (οὐσία). То τι ην ειναι соединяется в σύνολον, с ὕλη, а это и есть οὐσία, τόδε τι, индивидуум.
Но эйдос не существует отдельно от усни. Усия – это акт сущности. Эйдос слит с вещью, но не причастен ни становлению, ни порождению. Он существует только вместе с субстанцией и в ней: это интеллигибельная структура субстанции. Это понятие можно пояснить с помощью современной эпистемологии, сказав, например, что модель атома Нильса Бора (которая не могла возникнуть раньше, чем во Вселенной появился первый атом, – если не брать в расчет ее существование в божественном уме в качестве ratio seminalis, – и является результатом процессов абстрагирования, описание которых не входит сейчас в наши задачи) – это эйдос любого возможного атома. Правда, с той оговоркой, которую мы сразу же и сделаем: 1) атомной эйдос-модели Бора не было до Бора, что не означает, что и самих атомов не было, и 2) мы не хотим сказать, что атомы непременно должны структурироваться согласно гипотезе Бора; между тем у Аристотеля эйдос животворит усию, и, выявляя, абстрагируя его, мы выводим на свет некую интеллигибельность, существовавшую до нашего познания. Эти отличия необходимо было подчеркнуть, потому что именно их и придется иметь в виду, обсуждая в дальнейшем термин «структура».
Тем не менее, отложив на время – но только на время – это различение «данного» и «постулированного» эйдосов, продолжим рассмотрение статуса структуры в аристотелевской философии.
II. 2. Если эйдос это рациональная и рационально постижимая структура конкретной субстанции, то он должен представлять собой систему отношений, которая управляет вещью, но не саму вещь. Однако, по Аристотелю, эйдос не поддается определению вне материи, которую он актуализует, и, следовательно, вне «усии», в которой он воплощается. Так что, когда Аристотель ведет речь об идее некой сотворяемой вещи (например, архитектор продумывает устройство дома), то такую оперативную идею он называет не эйдосом, но «πρότη οὐσία» («первая сущность»); форма изначально не может быть отделена от вещи, формой которой она является[212]. Итак, Аристотель очевидным образом колеблется между структурной моделью (умственная схема) и структурированным объектом; эта дилемма возникает всякий раз, когда речь заходит о структуре, и от ее решения зависит корректное понимание того, что есть «структуралистская» методология. Впрочем, как можно убедиться, сомнения вызваны двумя моментами: одно касается онтологического и эпистемологического аспектов эйдоса (эйдос «данность» или «установка», я нахожу его в вещи или я прилагаю его к вещи для того, чтобы она сделалась умопостигаемой?); другое касается конкретного и абстрактного аспектов (эйдос – это объект или модель объекта, индивид или универсалия?). Если мы обратимся ко второй оппозиции (между структурой, понимаемой как субстанция – вещью, построенной по закону связей, – и структурой как сетью отношений, совокупностью связей, порядком, который остается неизменным даже при замене упорядочиваемых элементов), мы увидим, что это сомнение будет воспроизводиться во всех случаях восприятия объекта и суждения о нем.
Ведь модели как раз и разрабатываются для того, чтобы определять объекты, и, когда говорят об объектах, их определяют посредством моделей. И потому уместен вопрос: нет ли среди стольких точек зрения на структуру такой, которая, отдавая себе отчет в наличии этой дихотомии, представляла бы собой сознательный выбор одной из двух позиций? Из следующей главы станет ясно, что «не-общий» структурализм как раз и делает этот выбор, разрешая сомнение, но одновременно он остается открытым для другой альтернативы, указанной выше, для выбора между онтологическим и эпистемологическим пониманием структуры (речь об этом пойдет в третьей и последующих главах), оказываясь на развилке между методологическим и онтологическим структурализмом.