Все более растет протест американских военнослужащих против наглой агрессии правящих кругов своей страны. Как сообщил в подкомиссии сенатской комиссии по делам вооруженных сил помощник министра обороны США Фнтт, за последние два года 262 военнослужащих дезертировали из вооруженных сил по политическим мотивам и попросили убежища в других странах.
Так же как и в случае с Прю, над этими солдатами чинится жестокая расправа. Большинство из них находится за решеткой военной тюрьмы. На три года осужден капитан Говард Леви, отказавшийся обучать контингенты для вьетнамской агрессии. На каторгу отправили «тройку из форта Худ» — Джонсона, Самаса и Мору.
Но расправы дают результаты, прямо противоположные желанию командования. Они лишь укрепляют их решимость в борьбе. Рядовой Мора пишет в своем письме из тюрьмы:
«Прошло вот уже девяносто пять дней с того момента, когда нам приказали отправиться для участия в массовом убийстве в Азин. Я открыто могу сказать, что с тех пор в девяносто пять раз крепче стало мое убеждение в справедливости и правоте моего решения».
И все это, — несмотря на угрозы и жестокий террор, несмотря на идейно-психологическое оболванивание американских солдат и сержантов.
ские интересы, аполитичность и узость кругозора. Можно предположить, что американские солдаты и офицеры на Гавайях, погрязнув в погоне за долларами, пьянстве и разврате, мало думали об обстановке в мире, о событиях за океаном. Но сам автор должен был бы помнить об этом. Именно здесь, в отношении к этому важнейшему военно-политическому событию в мире, взволновавшему буквально все человечество, ярче всего сказывается ограниченность взглядов Джонса, узость его политического горизонта.
Главное достоинство романа — в правдивости образов героев и их поступков, в реалистичности и убедительности нарисованной автором картины жизни американской армии. Эта книга — одно из немногих художественных произведений современной американской литературы, где американская армия представлена без прикрас, со всеми ее пороками, бесчеловечной и отвратительной дисциплинарной практикой, кастовостью офицерского состава, глубокой пропастью между офицерами и солдатами, волчьими законами в отношениях между людьми, крайним индивидуализмом и духовной опустошенностью людей. Большое место автор отводит описанию пьянок, драк, картежных игр и сцен в публичных домах. Это, конечно, известная дань американской литературной моде, подачка низкому вкусу обывателя. Но в то же время, хотел этого автор или нет, подобные сцены являются обвинительным документом против американского образа жизни.
Роман Джонса «Отсюда и в вечность», который в русском переводе печатается с некоторыми купюрами, — не стандартный боевик с армейским колоритом, не надуманная псевдопсихологическая драма. Это глубоко разоблачительное, хотя местами, безусловно, спорное и противоречивое, произведение писателя, увидевшего и описавшего армию США именно такой, какой она является сейчас.
Прочитав роман Дж. Джонса, советский, и прежде всего военный, читатель увидит американскую армию, как она есть. Знакомство с романом поможет ему понять всю фальшь и ложь наемных пропагандистов американского образа жизни, стремящихся представить вооруженные силы США — этот инструмент агрессии и разбоя в руках правящих кругов и монополий — как защитника мира свободы.
Генерал-майор ШЕВЧЕНКО А. М.
КНИГА ПЕРВАЯПеревод
Глава первая
Он кончил собирать вещи и, смахивая пыль с ладоней, вышел на веранду четвертого этажа казармы — подтянутый, худощавый парень в летней форме цвета хаки, еще по-утреннему свежей.
Он облокотился на перила веранды и стал смотреть через противомоскитную сетку на знакомую картину раскинувшегося внизу прямоугольного казарменного двора, на выходящие в пего фасадами четырехэтажные бетонные казармы с темными рядами веранд. Он испытывал стыдливую привязанность к тому теплому местечку, которое сейчас покидал.
Внизу под лучами нещадно палящего в феврале гавайского солнца тяжело, словно обессилевший борец, дышал казарменный двор. Сквозь дымку жары и легкую утреннюю пелену раскаленной солнцем рыжей пыли доносился приглушенный хор звуков: лязганье стальных ободьев на колесах повозок, подпрыгивающих па булыжной мостовой, хлопанье промасленных повозочных ремней, ритмичное шарканье покоробившихся от жары подошв, хриплая брань раздраженных сержантов.
Где-то на жизненном пути, думал он, ты встретил все это, и оно стало частью тебя самого. Ты узнаешь себя в каждом звуке, который слышишь. Нельзя отречься от этого, не отрекаясь в то же время от самой своей сути. И все же, говорил он себе, ты покидаешь этот привычный мир, отказываясь от места, которое он тебе отвел.
На незамещенной площадке посреди двора пулеметная рота вяло проделывала упражнения по заряжанию пулеметов.
Он стоял спиной к комнате с высоким потолком, где размещалось отделение, и прислушивался к глухо доносившемуся оттуда сплошному хулу: люди только что проснулись и начинали двигаться, осторожно, как бы заново осваивая тот мир, из которого их вырвал сон. Он прислушивался к приближавшимся сзади шагам и думал о том, как хорошо было долго спать по утрам в команде горнистов и просыпаться, только когда строевые роты уже занимались во дворе.
— Ты уложил мои рабочие ботинки? — спросил он, обращаясь к подошедшему. — Между прочим, они так быстро снашиваются.
— Обе пары на койке, — ответил голос позади него. — Лучше не мешать все в одну кучу с чистой формой. Коробку с иголками и нитками, несколько вешалок и полевые ботинки я положил в другой вещевой мешок.
— Ну тогда, наверное, все, — сказал первый паренек. Он выпрямился и облегченно вздохнул. — Пойдем подзаправимся. У меня еще целый час в распоряжении, до того как предстоит явиться в седьмую роту.
— Я все же считаю, что ты совершаешь большую ошибку, — сказал стоявший позади него.
— Знаю, знаю, ты уже говорил. Твердишь изо дня в день уже две недели подряд. Ты просто не понимаешь, Ред…
— Может быть, и не понимаю. Где уж мне разбираться во всех этих тонкостях! Но кое в чем другом я смыслю. Я неплохой горнист. Но до тебя в этом деле мне далеко. Лучше тебя нет никого в нашем полку, может быть, даже во всех Скофилдских казармах.
— Возможно, — задумчиво согласился первый паренек.
— Ну вот. Тогда почему же ты все бросаешь и переводишься?
— Мне вовсе не хочется переводиться, Ред.
— Но ведь ты переводишься.
— Да нет же, ты забываешь: меня переводят. Это разные вещи.
— Послушай… — начал Ред запальчиво.
— Нет, лучше ты послушай меня, — перебил его первый паренек. — Пойдем-ка к Чою и позавтракаем, пока эта орава не пришла туда и не уничтожила все его припасы. — Он кивнул головой в сторону встававших с коек солдат.
— Ты ведешь себя как мальчишка, — сказал Ред. — Тебя бы ни за что не перевели, если бы ты не наговорил глупостей Хаустону.
— Да, это верно.
— Ну пусть Хаустон и назначил этого юнца первым трубачом в обход тебя. Что тут особенного? Пустая формальность. У тебя же остается твое звание. А этот слюнтяй будет только играть на похоронах да трубить отбой на занятиях новобранцев.
— Да, только и всего.
— Вот если бы Хаустон разжаловал тебя и отдал твое звание этому сопляку, тогда другое дело. Но ведь звание-то осталось у тебя.
— Нет, не осталось. Раз Хаустон попросил командира полка, чтобы меня перевели, значит, не осталось.
— Если бы ты послушал меня и пошел к командиру полка, одного твоего слова было бы достаточно, чтобы все осталось по-прежнему — нравится это начальнику команды горнистов Хаустону или не нравится.
— Конечно. Только его херувимчик все равно был бы первым трубачом. Да и приказ уже оформлен: подписан и отправлен.
— А, черт, — сказал Ред с досадой. — Можешь повесить эти твои приказы знаешь где… Большего они не стоят. Ты же у нас свой парень, Прю, по крайней мере, мог бы быть им.
— Пойдешь со мной завтракать или нет?
— У меня нет ни цента.
— Зачем же тебе платить? Я угощаю. Ведь я же перевожусь, а не ты.
— Лучше прибереги свои деньги. Нас могут покормить и на кухне.
— Не хочется мне есть эту дрянь, особенно сегодня.
— Сегодня яичница, — настаивал Ред. — Она еще не остыла. А деньги тебе пригодятся на новом месте.
— Это верно, — устало согласился Прю. — И все-таки пойдем, мне просто хочется их истратить. Я перевожусь и хочу их спустить. Так ты идешь или нет?
— Иду, — сказал Ред с досадой.
Они спустились по лестнице и вышли на дорожку перед казармой первой роты, где жила команда горнистов, перешли улицу и направились вдоль штабного здания к воротам. Палящие лучи солнца обрушились на них, как будто хотели пригнуть к земле, и так же внезапно остались позади, как только они вошли в широкий тоннель под штабным зданием, который и сейчас назывался крепостными воротами в память о тех временах, когда существовали форты и ворота служили для вылазок. В здании штаба, ярко выкрашенном в цвета полка, в полированном шкафу хранились самые крупные спортивные призы части.
— Да, плохо получается, — сказал Ред неуверенно. — Ты все больше и больше завоевываешь репутацию бунтаря. Сам напрашиваешься на всякие неприятности, Прю.
Прю ничего не ответил.
В баре было пусто. Молодой Чой и его отец, старик Чой, болтали за стойкой. Седая борода и черная шапочка сразу же исчезли за кухонной дверью, а молодой Чой — Сэм — подошел к ним.
— Хэлло, Плю, — сказал молодой Чой. — Моя слышал, как будто ты сколо пелеводишься наплотив, да?
— Правильно, — ответил Прю. — Сегодня.
— Сегодня? — Молодой Чой ухмыльнулся во весь рот. — А не влешь? Сегодня пелеводишься?
— Да, да. Сегодня, — ответил Прю сквозь зубы.
Молодой Чой, улыбаясь, грустно покачал головой. Потом, посмотрев на Реда, произнес:
— Стлоевая слузба вместо команды голнистов! Сумасэдсый.
— Слушай, — сказал Прю. — Ты дашь нам поесть или нет, в конце концов?