До сих пор Прю был занят только собой. До сих пор он вел борьбу только с самим собой. Никто особенно не вмешивался в его жизнь. Но когда в ней появились другие люди, все стало по-другому, и Прю, конечно, тоже стал другим. Исчезла его юношеская нетронутость, исчезла его, если можно так выразиться, платоническая любовь к жизни. Ведь жизнь со временем срывает любой цветок девственности, даже уже высохший, и тут ничто не может помочь. До сих пор Прю был идеалистом. Он перестал им быть после того, как в его жизнь вмешались люди.
Все ребята в Майере, получая увольнительную, отправлялись в Вашингтон. И Прю тоже. Именно там он встретил красивую девушку «из общества». Он познакомился с ней в баре, или, лучше сказать, она подцепила его. Так Прю впервые попал в светское общество, которое до сих пор видел лишь в кино. Девушка была студенткой колледжа, будущей журналисткой. Нельзя сказать, что между ними вспыхнула какая-то большая любовь или что-нибудь в этом роде. Просто для Прю, так же как и для его знакомой, было интересно и ново, что сын шахтера обедает в ресторане «Рид». Она была милой девочкой, только очень озлобленной на жизнь, и они оба получали удовольствие от этого романа. Они не страдали предрассудками, Прю спокойно соглашался тратить ее деньги, а мысль о неравном браке их не беспокоила и не служила поводом для ссор. Они весело проводили время в течение шести месяцев, пока он не заразился от нее триппером.
Когда Прю вышел из госпиталя, его место уже заняли, и он потерял свое звание. В армии тогда еще не было сульфопрепаратов, армейские врачи не торопились их вводить, не особенно веря в их эффективность. Поэтому лечение было делом затяжным и болезненным.
Когда срок службы Прю закончился, его попробовали оставить еще на один срок в той же команде трубачей в Майере. Конечно, его прельщала сумма в сто пятьдесят долларов, которую он мог бы получать на этой должности, но ему хотелось убраться как можно дальше от Майера. И он выбрал Гавайи.
И после прибытия в Скофилдские казармы Прю тяжело переживал расставание с горном. Это заставило его снова заняться боксом на Гавайях, где бокс был распространен еще шире, чем в форту Майер. В этом заключалась его ошибка, но тогда она еще не была очевидной. Вскоре он прибавил в весе, окреп и перешел в следующую весовую категорию. Он выиграл кубок но боксу двадцать седьмого полка и получил за это звание капрала. Затем, когда начались соревнования в дивизионном масштабе, завоевал звание боксера первого класса в Скофилдских казармах и занял второе место в дивизии по своей весовой категории. За этот успех ему было присвоено звание сержанта. Считалось, что в следующем году он станет победителем на дивизионных соревнованиях. Злость, с которой он проводил бои на ринге, сделала его популярным среди сослуживцев, хотя сам он не подозревал об этом.
Поскольку Прюитт уже сумел себя убедить, что игра на горне — никчемное занятие, его жизнь, вероятно, так бы шла и дальше, если бы он не вспомнил обещания, данного матери на ее смертном одре, и если бы не Дикси Уэллс. Случилось Это, когда сезон соревновании уже кончился. Повинен во всем, может быть, был его темперамент, но многое можно отнести и за счет иронии судьбы.
Дикси Уэллс был боксером среднего веса. Он любил бокс и Жил ради бокса. Дикси поступил на военную службу потому, что во время кризиса дела боксеров-профессионалов шли плохо, а ему хотелось совершенствовать свое мастерство, не подвергаясь риску получить увечье в каком-нибудь жестоком бою профессионалов, и еще ему хотелось обеспечить себе приличную жизнь на то время, пока он полностью овладеет сложным искусством бокса. Он рассчитывал в будущем уволиться из армии и выступать в высшей профессиональной боксерской лиге. Многие из гражданских менеджеров присматривались к нему, и Дикси уже получил право выступать в гражданской аудитории — спортивном зале Гонолулу.
Дикси ценил Прюитта на ринге за его быстроту, а Прюитт в свою очередь многому научился у Дикси. Очень часто они тренировались вместе. Однако Дикси был средневесом, а Прюитт выступал тогда уже в полутяжелой весовой категории.
На этот раз тренировочный бой между Дикси и Прюиттом состоялся по просьбе Дикси, которому предстояло выступать на каких-то соревнованиях в городе. По совету же Дикси в этом бою они пользовались более тяжелыми, чем обычно, перчатками, а средствами, которые защищают боксера от случайного удара в голову, они, как всегда при тренировке, пренебрегли.
Подобные случаи происходят чаще, чем можно себе представить. Прю знал это, и поэтому у него не было оснований считать себя виноватым. Еще в Майере Прю был знаком с многообещающим боксером-легковесом. Но однажды, солидно выпив, боксер пришел в гражданский зал и провел бой с одним из местных боксеров. Они дрались в новых перчатках. Ассистент противника, завязывая шнурки, забыл срезать на них металлические наконечники. В бою шнурки развязались и во время обмена ударами металлический наконечник стегнул по глазу майерского легковеса. Глаз вытек, и бедняге вставили стеклянный. На этом карьера многообещающего боксера кончилась. Такие случаи бывали часто.
Прю стоял в твердой стойке, когда нанес сильный удар в голову Дикси. Этот удар был обычным по силе, но случилось так, что и Дикси в этот момент находился в жесткой стойке. По тому, как Дикси упал словно подкошенный, Прюитт понял, что произошло что-то необычное: Дикси лежал лицом вниз и не переворачивался. Обычно боксеры, как и занимающиеся борьбой дзю-до, редко падают лицом вниз. Прю инстинктивно отдернул руку, только что нанесшую удар, а потом посмотрел на перчатку так, как обычно смотрят дети на руку, дотронувшись до горячей печи. В следующий момент Прю поспешил за доктором.
Дикси Уэллс пробыл в тяжелом состоянии около недели, но в конце концов кризис миновал. Однако Дикси ослеп. Госпитальный врач сказал, что это следствие сотрясения мозга или повреждения нерва. Прю дважды навещал Дикси, но после второго посещения больше к нему ходить не смог. Тогда они разговорились о боксе, и Дикси заплакал. Прю не мог вынести слез, которые текли из ослепших глаз.
Дикси не винил Прю и не обижался на него, просто он чувствовал себя несчастным. В тог последний раз он сказал Прюитту, что, как только станет возможным, его отправят в Штаты, в дом солдат-ветеранов или, на худой конец, в один из госпиталей для ветеранов войны. Прюитт знал несколько похожих случаев и знал, что при этом обычно бывает.
Прюитт чувствовал себя как человек, очнувшийся после долгого сна в чужой стране, в которой прежде никогда не был и языка которой никогда не слыхал, и очень смутно представляющий себе, каким образом он здесь оказался. «Почему я здесь?!» — задает себе вопрос этот человек, и сам боится ответить на него.
«Что теперь делать? — раздумывал Прюитт. — То, что случилось, никого больше не интересует. Почему же мне это не дает покоя?» Бокс никогда не был его призванием, игра на горне — вот его настоящее призвание. Почему же он здесь решил выдавать себя за боксера?
Обещание, данное матери, ничего не могло изменить, дело было вовсе не в нем. Правда, религиозное чувство, чувство долга неотступно напоминало Прюитту о необходимости выполнять это обещание. Ведь тогда он был еще мальчишкой и воспринял свои слова в буквальном их значении, не вкладывая в них особого, глубокого смысла.
«Бой на ринге, — размышлял Прюитт, — неизбежно означает причинение боли сопернику, преднамеренно и без всякой необходимости. Два человека, не испытывающих никаких злобных чувств друг к другу, выходят на ринг и стремятся побольнее ударить один другого, чтобы доставить удовольствие людям, наблюдающим за ними и далеко уступающим им в смелости. Чтобы как-то скрасить эту драку, ее назвали спортом, сделали одним из видов азартных игр». Никогда прежде Прюитт не думал так о боксе. Но чего он всегда терпеть не мог, так это быть марионеткой.
Поскольку сезон соревнований по боксу закончился, Прюитт мог подождать до декабря, прежде чем объявить о своем решении. Он мог бы молчать, наслаждаться лаврами победителя до тех пор, пока не настало бы время заявить всем о своих нравах на более высокое звание. Но Прюитт был слишком честен, чтобы продолжать обманывать людей, в то время как сам он отказался дальше служить для них марионеткой.
Сначала, когда он рассказал о причинах, побудивших его отказаться от дальнейшего участия в соревнованиях, ему не поверили. Позднее, когда стало ясно, что он говорит правду, решили, что он занимался спортом ради личной выгоды и вовсе не любил спорт, как все другие. Поэтому его с негодованием изгнали из команды боксеров. Еще позднее, когда поняли, что Прюитт не намерен вернуться на ринг, его стали уговаривать, зазывать, вести с ним душеспасительные беседы, говорили ему о том, каким хорошим боксером он был, какие надежды на него возлагались и как он всех подвел, напоминали ему о долге перед полком, стыдили его. Его буквально ни на минуту не оставляли в покое. И Прюитт решил перевестись в другую часть.
Он перешел на службу в этот другой полк, потому что здесь была лучшая команда горнистов во всем округе. Прюитт добился этого без труда. Как только его прослушали, перевод был оформлен быстро. Полку действительно нужен был хороший горнист.
Глава третья
В восемь часов утра, когда Прюитт все еще укладывал свои вещи, старшина седьмой роты Милтон Энтони Уорден вышел из канцелярии. Дверь из канцелярии вела в коридор с тщательно натертым полом. Коридор тянулся от веранды, выходившей на казарменный двор, до комнаты отдыха, окна которой выходили на улицу. Уорден остановился в конце коридора, оперся всем телом на косяк двери и закурил. Он стоял засунув руки глубоко в карманы брюк и наблюдал, как рота строится для занятий с винтовками. Было ясное, безоблачное утро.
Лучи раннего солнца лишь слегка касались Уордена, но он чувствовал, что прохлада уже исчезает и день снова будет жаркий. Скоро должен был начаться весенний дождливый сезон, но пока в феврале погода оставалась жаркой и сухой, точно такой же, как в декабре. С наступлением дождей по ночам станет влажно и прохладно.