Опять, опять эта зависть! И Джейн, как и прежде, не понимала ее причин: у Мелоди были все те же самые преимущества и возможности, а сверх того – еще и красота. И если она не смогла обучиться ни музыке, ни живописи, то исключительно потому, что не интересовалась ни тем, ни другим, а вовсе не потому, что ей не выпадало такой возможности.
– Они наверняка видят все твои достоинства, разговаривая с тобой.
– Мне встретился только один мужчина, оказавшийся в состоянии разглядеть что-либо, кроме моего лица и отсутствия всяких талантов, единственный, кто сумел заглянуть мне в душу. И мне не следует тебе завидовать, но от старых привычек так просто не избавишься.
– И как давно у тебя появилась такая привычка?
– С тех самых пор, как я поняла, что ты талантлива, а я – нет. – Мелоди вздохнула. – И да, пусть ты и не поверишь мне, но мне действительно стыдно, что я заглянула в записки мистера Винсента. Не стоило этого делать. Мне очень жаль. – Она распахнула глаза, заблестевшие от выступивших слез. – Прости меня, Джейн, но даже если ты не сможешь меня простить, прочитай оставшуюся часть книги или хотя бы посмотри картинки. В общем-то, я только картинки и посмотрела…
Ответить на излияния сестры Джейн не успела: дверь в столовую открылась, и в холл выглянул сэр Чарльз:
– Джейн? Мелоди? Вы идете ужинать или нет?
– Да, papa! Ай, ты не поверишь, кто сейчас заглядывал к нам – сам мистер Дюнкерк! Джейн забыла у них в доме шаль, и он ее принес.
– Вот как, в самом деле? – просиял отец. – Вы должны нам все подробно рассказать, главное – идите уже скорее за стол. А то ваша матушка беспокоится, что суп остывает.
Джейн не особо хотелось сидеть за общим столом вместе со всеми, но она понимала, что мать как минимум чудовищно обидится, если Джейн не явится к ужину в последний вечер перед их отъездом. А если учесть, что выезжать она планировала на рассвете, осталось подождать совсем чуть-чуть, прежде чем в доме наконец-то воцарится блаженная тишина и можно будет как следует поразмыслить о том, что творится.
– Иду, папенька.
Она отложила шляпку на столик в холле. После того как Мелоди уедет, у Джейн будет достаточно времени, чтобы заняться ее починкой.
Глава 22. Волки и музы
Совершенно измотанная, Джейн отправилась к себе сразу же, как только закончился ужин. Там она устроилась возле маленького камина, снова взяв в руки альбом мистера Винсента. Она не сразу решилась открыть его, чтобы поискать то, о чем намекала Мелоди, хотя она не была уверена, что пугает ее больше: что на страницах и впрямь отыщется нечто, выходящее за рамки размышлений об искусстве, или что все намеки Мелоди окажутся беспочвенными.
Джейн провела пальцами по рельефным буквам «В» и «Г» на обложке, не имея ни малейшего понятия, что может означать вторая буква и почему инициалы на альбоме отличаются от его имени. А потом сообразила, что даже не знает, как звучит полное имя этого человека, и открыла альбом на том самом месте, где остановилась в прошлый раз.
«В последнее время я экспериментировал, сочетая свободный подмалевок краской и точно рассчитанное положение нитей в финальном покрытии чарами. В целом…»
Джейн заложила страницу и пролистнула остальные, разглядывая картинки. Она задержалась взглядом на страницах, где изображались детали интерьерных чар, которые мистер Винсент сделал в собственном доме в Лондоне, затем пролистнула еще пару страниц и наткнулась на набросок одинокого листа папоротника. Пометки, расположенные ниже, так и манили изучить их повнимательнее: мистер Винсент рассуждал о том, как можно сохранить энергию, дублируя нити для более густого куста в более мелком масштабе; однако Джейн не поддалась искусу и пролистнула еще несколько страниц, исписанных заметками, пока не нашла серию листов, изрисованных планами столовой леди Фитцкэмерон. Джейн просмотрела изящные эскизы в поисках наброска нимфы, но не нашла ни ее, ни чего-либо другого, что выходило бы за рамки рабочих пометок.
Затем ей попался наспех сделанный набросок вида с холма, смотревшего на клубничные грядки Эллсвортов. И Джейн уже собиралась перелистнуть и эту страницу, но в этот момент зацепилась взглядом за фразу: «…эту Эллсворт».
«…черти бы побрали эту Эллсворт, не только разглядевшую мою Sphère Obscurci и сымитировавшую то, на что мне потребовалось несколько недель проб и ошибок, с такой легкостью, будто это сделать – раз плюнуть. Я зол – но в то же время полон восторга, так как впервые получил шанс поглядеть, как кто-то еще создает Obscurcie, и это дало мне еще одну идею, как использовать свое vision lointaine[23]. Когда эта Эллсворт работала со складками эфирной ткани, она сложила их несколько иначе. Полагаю, что смогу использовать этот аспект свойств световых складок для передачи изображения из одного места в другое. В данный момент меня беспокоит, что складки постоянно нужно поддерживать, так что с ними нельзя работать дольше десяти минут, чтобы не уставать. Тем не менее ей удалось добиться куда большего успеха, чем мне за все время экспериментов.
В уме ей, безусловно, не откажешь. Я еще ни разу не видел, чтобы кто-то использовал эфирный узел, чтобы изменить форму иллюзии так, как она изменила облик Дафны на лавровое дерево. Я бы даже поблагодарил ее, если бы моя гордость не была столь тяжело ранена».
Джейн на секунду опустила книгу, вспоминая ту перепалку на холме, – теперь, в свете всего сказанного, его поведение выглядело куда более уместным. Уж точно более уместным, чем та неловкая попытка извиниться в садовом лабиринте. Джейн перелистнула страницу в поисках следующей картинки и увидела набросок Мелоди. «Нимфа» – гласила короткая пометка. Больше на странице не было ничего, лишь ее голова, слегка запрокинутая от смеха. И все же Джейн уловила в рисунке то, что не сразу бросалось в глаза в реальной жизни: сестра, даже смеющаяся, казалась невыносимо грустной.
Поджав губы, Джейн принялась листать дальше, стараясь не задерживаться взглядом на технических заметках, таких интересных, и наконец остановилась на набросках голубей, продемонстрированных мистером Винсентом на званом ужине у леди Фитцкэмерон, затем на еще одном щемяще прекрасном наброске яблони, а затем увидела саму себя – ее портрет оказался нацарапан в углу страницы.
Мистер Винсент запечатлел ее аккурат в минуту крайней сосредоточенности. А заметки, наполнявшие лист, рассказывали о схожести текстур одежды и цветов, и Джейн никак не могла взять в толк, при чем тут ее лицо – разве что в тот день, когда он набрасывал эту яблоню, она как раз и стояла прямо под ней. Джейн разглядывала картинку на несколько минут дольше, чем требовал такой простенький рисунок, но столь пристальное внимание было вызвано отчаянным любопытством: что же заставило мистера Винсента нарисовать ее?..
Когда он успел это сделать? Во время той их встречи на природе, когда они беседовали о совершенстве в искусстве? Когда он отвернулся от яблони и перевел взгляд на нее, хотя бы на те несколько мгновений, чтобы сделать такой маленький эскиз?
Джейн перелистнула страницу, и у нее перехватило дыхание.
На следующем листе обнаружился ее портрет, сделанный чернилами: безжалостно точный, подробный, прилежно передающий всю длину ее ужасного носа, ничуть не скрывающий резкость черт, и в то же время… в то же время в изящных линиях даже сквозила некоторая красота – не от того, что лицо Джейн было как-то приукрашено, но от того, что нарисовано оно было едва ли не с любовью. И Джейн задрожала в кресле так, будто перо ходило не по бумаге, а по ее собственной коже.
А затем ее взгляд упал на единственное слово, темневшее под рисунком: «Муза».
Джейн вскрикнула и, отбросив книгу прочь, подскочила на ноги. «Муза»? Подобные заявления со стороны мистера Винсента могли быть разве что иронией. Джейн принялась мерить шагами комнату, не находя себе места от волнения. И в ее памяти сами собой всплыли слова, сказанные тогда Бет: «…В его жизни нет места никому, кроме музы».
Нет. Это невозможно! Он никак не мог назвать своей музой Джейн. И наверняка где-то на этих страницах должно быть разъяснение этого слова…
Джейн рухнула на колени, поднимая книгу с пола, и пролистнула до того злосчастного портрета. Где-то рядом должно быть написано, о чем мистер Винсент думал в тот момент, решила она и открыла следующую страницу.
Дальше располагался только текст – и Джейн облегченно вздохнула, вчитавшись: речь шла о природе света и тени. Конечно же, слово «муза» не значило ничего, в противном случае он раскрыл бы его смысл дальше. Джейн перелистнула страницу еще раз.
И снова увидела свой портрет – небольшой, на полях, никак не связанный с текстом. И дальше, на следующей. Джейн принялась листать альбом – маленькие наброски ее лица на полях стали встречаться все чаще и чаще, словно мистер Винсент раз за разом возвращался к ней в мыслях, когда ему нечем было занять ум.
А затем ей встретилась иллюстрация с нимфой в обеденном зале.
На левой странице образ нимфы основывался на внешности Джейн, а вовсе не Мелоди, как в итоге вышло. А вот на правой как раз было лицо Мелоди, а между двумя иллюстрациями значилось следующее: «Я собираюсь использовать узелок – точно такой, каким пользовалась мисс Эллсворт, – чтобы сменить образ с одного на другой, когда мне того захочется. Остальные смогут увидеть только нимфу, но я-то буду знать, что в рисунке коры запрятана моя муза. Если бы я только мог запросто ее выпустить! Терзаемый этим желанием, я почти готов сбросить свою маску…»
Значит, вот что так разозлило Мелоди: что на этих иллюстрациях ее не просто сравнивали с сестрой, так еще и сравнение вышло не в ее пользу… Но тогда выходит, что – ох! – мистер Винсент видел в ней музу? И как же тогда понимать его слова, которые он сказал тогда в доме леди Фитцкэмерон, будто работам Джейн не хватает жизни? Как может быть его музой та, чьи произведения кажутся ему совершенно не вдохновляющими, абсолютно застывшими?