Мне стало плохо, я ощутил прилив гнева – ведь я стал жертвой обмана. Но одновременно пришло облегчение. Я закрыл глаза и скомкал телеграмму.
– Плохие новости? – спросила синяя с вуалью.
– Десять минут назад были бы плохие, – ответил я, размышляя над словами Стаффорда, – но сейчас это, наверное, лучшие новости в моей жизни.
Я встал и открыл дверь вагона – в тот самый момент, когда начальник станции подносил к губам свисток. Однако не успел я выйти наружу и затворить дверь за собой, как подбежала Банти. Глаза ее метали молнии.
– Мы заключили сделку, Бурый!
– Сделка отменилась.
– Мы бы сказали тебе, если бы она отменилась!
Прежде чем я успел сообразить, она грубо толкнула меня обратно в вагон. Я подставил ногу, чтобы дверь не закрылась, и сумел наполовину протиснуться обратно. Банти больно давила мне на грудь, а потом схватила меня за ухо. Начальник станции и синяя с вуалью смотрели на все это: свисток первого застыл у самых губ, а вторая в нетерпении и ужасе громко цокала языком, потрясенная невиданным случаем – схваткой на перроне. Банти была сильнее меня, и схватка скоро свелась к тому, что она напирала на меня снаружи, а я старался удерживать лакированную дверь изнутри. Я поймал взгляд начальника станции. Я знал, что он не рискнет своей должностью, чтобы помочь мне, но я знал также, что пунктуальность жизненно важна. Поэтому я внезапно отпустил дверь, и мы с Банти покатились внутрь вагона. Начальник станции захлопнул дверь и дал свисток. К тому времени, как мы расцепились, замок на двери уже щелкнул и поезд тронулся.
– Идиот! – завопила Банти, всклокоченная, в сдвинутом набок переднике. – Посмотри на меня!
Я заметил, что мы с ней, похоже, стали попутчиками. Она возразила, что лишь на сорок минут – до Синегорода, где она сообщит станционному работнику о моем поведении и применит, если надо, силу, чтобы удержать меня в вагоне.
– А следующая после этого остановка будет в Зеленопутье, за пределами Западного Красного сектора, – добавила она. – И ты перестанешь действовать нам на нервы.
На это я не ответил, а лишь сказал, что рассек губу и что мне надо в туалет. Банти осталась в вагоне. Я слышал, как она принялась извиняться перед синей, называя меня «настоящим бедствием».
Я, однако, пошел не в туалет, а в следующий вагон, опустил окно и вылез наружу, нащупав ногой ступеньку, затем чуть-чуть выждал и спрыгнул. Поезд уже набрал приличную скорость, но я почти не пострадал, так как свалился на траву и скатился в колючий кустарник. Я сел, исцарапанный до крови, и стал смотреть, как удаляется поезд, пока он совсем не скрылся из вида. После этого я побрел по шпалам к вокзалу.
– Передумали? – спросил начальник станции, когда я через двадцать минут вскарабкался на платформу.
– Внешние пределы завладевают тобой.
– Смотрите, как бы не овладели совсем, если останетесь здесь надолго.
Последний вечер в неведении
4.2.12.34.431: Отступления в меню чайных не допускаются.
Я побрел в «Упавшего человека», где, по давно заведенному обычаю, Карлос Фанданго должен был угощать Берти чаем с печеньем и обсуждать с ним размеры приданого и выкупа, рейтинг удовлетворенности и достоинства. Я не знал, что буду делать, но знал, что надо сделать что-то.
Северус шагал взад-вперед на другой стороне улицы. Прежде чем я успел хоть что-то сказать, он ударил меня по носу – не очень сильно, но достаточно для того, чтобы я остановился.
– Вот тебе за то, что ты обманул мое доверие, – пояснил он. – Я думал, ты сочувствуешь нам в нашем тяжелом положении. А оказалось, ты пригласил сюда этого идиота Мадженту, чтобы он попробовал товар перед покупкой. За кого ты принимаешь Имогену? За созревший фрукт?
– Это не я. Я полагал, ты выслеживаешь того, кто готов продать собственные пальцы за несколько баллов.
– О! – В голосе его тут же послышалось раскаяние. – Томмо?
– Он самый.
Я посмотрел через улицу в окно чайной. Похоже, Фанданго и Берти вели серьезный разговор. Имогена сидела между ними и выглядела просто восхитительно в своей неформальной уличной одежде со шляпой № 8. Она ничего не делала – лишь угрюмо взирала то на отца, то на потенциального мужа.
– Но ты не можешь утверждать, что совсем не виноват, – продолжил Северус. – Ведь Томмо наверняка узнал о Мадженте от тебя.
– Ладно, я это исправлю.
– Как?
Я протянул Северусу неиспользованный железнодорожный билет. Он широко раскрыл глаза. Он едва успел спрятать билет в карман, когда показалась кипевшая от гнева Салли Гуммигут вместе с Кортлендом. Они явно не собирались включать меня в список приглашенных на день рождения.
– Что ты здесь делаешь, Бурый? Кажется, мы договорились, что ты уедешь?
– Обстоятельства изменились.
Она пристально поглядела на меня.
– Я надеюсь, тебе не придется сожалеть о своем решении, – холодно сказала она.
– Это угроза, госпожа префект?
– Совсем нет. Просто замечание.
– Я учту его. И считаю своим долгом сообщить, что госпожа Горчичная уехала на поезде в пятнадцать сорок три.
– Что?! Банти? Побег? Невозможно!
И, пообещав разобраться со мной позже, Салли Гуммигут пошла выяснять, что же случилось с Банти.
– Значит, ты должен мне билет, – сказал Кортленд. – Сделка есть сделка.
– Сделка была в том, что я сяду в поезд. И я сел.
– Если заступаться за серых, это может дорого обойтись, – заметил Кортленд, скользнув взглядом по Северусу. – Надеюсь, у тебя карманы набиты.
– Я намерен поставить вопрос о серых на следующей неделе, в зале Совета, – сказал я. – Думаю, нас ждут кое-какие изменения.
Но Кортленд был не слишком впечатлен моей бравадой.
– Строишь планы на следующую неделю? Восхитительный оптимизм. – С этими словами он отправился нагонять свою мать.
– Возьми овсяное печенье, – предложил Северус, когда Кортленд скрылся. – У нас закончился сироп, и пришлось использовать масло из печени трески.
– Сильно крошится, – сказал я, откусив кусочек, – и вкус немного рыбный.
Мы стояли на противоположной стороне улицы, поглядывая на окно «Упавшего человека».
– Раз у нас теперь есть два билета, надо обязательно принять предложение цветчика, – пробормотал Северус. – Мы уедем воскресным поездом, сразу после того, как Имогена пройдет тест. – Последовала пауза. – Эдди…
– Да?
– Почему ты не уехал? Ты почти наверняка исчезнешь завтра в загородных полях. И я знаю, что ты, скорее всего, не хочешь жениться на Виолетте.
– Хочешь знать настоящий, честный, стопроцентно правдивый ответ?
Он кивнул.
– Здесь, в Восточном Кармине, есть кое-кто. Этот кое-кто – совершенно невозможный. Все это плохая идея и закончится самым худшим образом. Но не важно, потому что каждая минута, проведенная вместе с ней, делает мою жизнь полноценной.
– Да, – сказал Северус, глядя в окно на Имогену, – я знаю, о ком ты говоришь.
Несколько минут мы стояли в молчании.
– Еще печенья? – спросил он.
– Нет, спасибо.
Вернувшись домой, я написал несколько писем. Одно – Констанс, где говорилось, что я всегда собирался жениться на ней и что мы оба стали жертвами обмана со стороны более высокоцветных. Другое – отцу, о том, как сильно я его любил. Третье – Фентону, с извинениями за кролика и пятибалльной монетой в качестве компенсации. Сложив письма в верхний ящик, чтобы их нашли при уборке, я спустился вниз – состряпать ужин. Я приготовил больше, чем нужно, и разложил еду на два блюда: второе – для апокрифика и его лишнего.
Время от времени в дверь стучали. Мое сердце всякий раз подпрыгивало – вдруг это Джейн, которая передумала и решила отправиться со мной в Верхний Шафран? Но нет: это были жители города, которым было что-нибудь нужно в Верхнем Шафране: поискать Флойда Розоватого, пропавшего лет десять назад, или Джонсона Макхаки, сделавшего то же самое за двадцать три года до Флойда.
– Я выкрикну его имя, – пообещал я пожилой вдове Макхаки, которая, несомненно, получила бы первое место на конкурсе несбывшихся надежд.
Пришла Люси Охристая – пожелать мне удачи – и принесла записку из Серой зоны.
– У тебя новое имя: Тот, Кто Бегает с Ножницами в Руках.
Я слышал эту фразу раньше: отчасти то был намек на директиву «О безопасности внутри жилища и колюще-режущих предметах» в восьмом разделе Книги здравого смысла, но прежде всего – обозначение для человека, не задумывающегося о том, сколько вреда он причиняет своим эгоистическим стремлением к безнравственным идеалам. Человека, отвергающего простую чистоту радуги и, следовательно, несовместимого с миром Манселла. Другими словами, неисправимого, давно созревшего для перезагрузки. Со стороны серых – очевидный комплимент.
– Такая честь, – заметил я, – обычно оказывается посмертно.
– Я подумала, тебе будет приятно, пусть даже ненадолго.
– Как ты заботлива. Кто передал послание?
– Такая, со вздернутым носиком, очень драчливая. Как там у вас – дело сделано?
– Она не из тех девушек, которые «делают дела», мне кажется.
Люси согласилась, потом попросила меня взять маятник, чтобы провести в ходе экспедиции серию испытаний.
– Все мои расчеты показывают, что Верхний Шафран наполнен музыкальной энергией, достигающей своего пика вместе с появлением шаровых молний каждые тридцать семь дней.
Я заявил, что это очень интересно, но у меня дел и так выше крыши. Люси не стала возражать, крепко обняла меня, велела возвращаться живым и ушла.
– Томмо был прав, – сказал отец, придя с работы, – у де Мальва полно денег. За тебя дают десять штук, две из них авансом.
Мне надоело, что меня считают товаром.
– Аванс? – спросил я. – Чего ради?
– У Томмо настоящий талант посредника. Джордж де Мальва сказал мне, что отдаст дочь, как только увидит результат твоего теста. Я держу слово: половина суммы – твоя.
– А что, если я не вернусь?
– Мы сделаем так, что ты вернешься живым и невредимым, – тихо заметил он. – Только пока не знаем, как именно. Что собираешься делать сегодня вечером? Пойти на концерт Верди?